Чтобы не рухнуть в бездну

Статья Александра Андреевича Проханова "Донбасский период русской истории" не оставила меня равнодушным. И, может быть, это главное. Мне захотелось на неё ответить. Причём не с позиций лобовой полемики, а иначе. Потому что ни о какой лобовой полемике речи быть не может. Я, как и Проханов, считаю, что в Донбассе решается судьба России и мира.
https://ic.pics.livejournal.com/ss69100/44650003/3404308/3404308_600.jpg
Я делал и буду делать всё, что возможно, для поддержки спецоперации. Я так же, как и Проханов, считаю, что в Россию надо верить и что лишь она одна даже в своём нынешнем прискорбном состоянии даёт миру шанс на спасение.

И, наконец, я считаю, что Проханов написал очень нужную статью. Так стоит ли при таком сходстве позиций говорить хоть о какой-то полемике, даже оговаривая, что она не носит лобового характера?

Мне думается, что стоит. Потому что мы настолько приблизились к некоему геополитическому, экзистенциальному, метафизическому и всяческому порогу, что нечто, ранее считавшееся избыточно сложным, вдруг приобрело характер хлеба насущного, не утратив при этом своей сложности.

Эту сложность я и хочу обсудить, оговорив, что по ту сторону этой сложности я согласен с Прохановым. Оговорив же это, я всё же перейду на территорию сложности.

Я всегда был убеждён в том, что публицистическая часть творчества Александра Андреевича Проханова неразрывно связана с другой, собственно художественной частью его же творчества. При этом публицистическая часть совокупного творчества Александра Андреевича в моём понимании слагается из трёх частей: жёстко-трагической, трагифарсовой и эпической.

Ещё раз подчеркну, что я не могу относиться к публицистическому творчеству Проханова как к самодостаточной публицистике. Публицистика Проханова всегда представляет собой различные сплавы собственно публицистического и художественного.

И художественное придаёт, повторяю, по преимуществу три обертона прохановской публицистике: трагический, трагифарсовый и эпический.

Трагический обертон рождает такие блестящие публицистические произведения Проханова, как "Трагедия централизма".

Трагифарсовый обертон прохановская публицистика приобретает тогда, когда её автор пытается изгнать из своего произведения терзающего его демона иронии. Тогда возникают нижеследующие прохановские строки: "Дума, стреноженная, посаженная на цепь, бьётся головой о дубовые стены стойла".

А эпический обертон порождает такие публицистические произведения Проханова, как "Донбасский период русской истории". Здесь пером Проханова движет упорная и страстная вера в светлое будущее России. Вера одновременно и политическая, и мистическая.

А поскольку политика и мистика находятся в очень сложном и противоречивом единстве, то столь же сложной является и публицистика, основанная на противоречивом сплетении двух этих весьма разных начал.

Очень трудно сформулировать отношение к подобного рода произведениям. И ясно одно: формулировать такое отношение нельзя, используя те регистры, которые использует автор.

Вот я и решил попытаться задействовать в своей рефлексии то аналитическое начало, которое Проханов в полной мере использовал в той же "Трагедии централизма" и которое он сейчас отбросил, руководствуясь своими творческими соображениями.

Но перед тем как перейти к аналитике, позволю себе небольшое отступление сугубо художественного характера.

С момента, когда я начал читать произведения Пушкина, и по настоящую пору я твёрдо убеждён в том, что всё, написанное Пушкиным, ниспослано России, то есть является неким высшим даром, призванным и вдохновить, и утешить.

Но при этом какие-то произведения Пушкина представляют собой этот самый высший дар в его абсолютности, и таковы, например, гениальные строки: И, не пуская тьму ночную / На золотые небеса, / Одна заря сменить другую / Спешит, дав ночи полчаса.

А в каких-то произведениях этот высший дар, ниспосланный нашему Отечеству и облечённый в гениальные пушкинские строки, сопряжён с иными, собственно человеческими началами. Это не отменяет факта дарованности, но придаёт ему другое качество.

Понимаю всю спорность моего утверждения, но для меня к такому другому типу произведений Пушкина относится в том числе его стихотворение "Клеветникам России". Это гениально исполненный политический манифест, облечённый в поэтическую форму.

Но тут политика и поэтическая гениальность соотносятся так, как и подобает соотноситься двум очень разным началам. И, возможно, политика бы погубила поэзию, если бы не эти две строчки: Оставьте нас: вы не читали / Сии кровавые скрижали.

Потому что враг может детально ознакомиться с историей русско-польских отношений, но прочитать кровавые скрижали может только любящее сердце, вдохновлённое высшим началом. А у врага такого сердца нет. И поэтому для него все тексты легко читаемы, кроме кровавых скрижалей.

Никаких параллелей между творчеством Проханова и Пушкина я не провожу. Для меня творчество Пушкина находится в несказанной вышине и не может быть сопоставлено даже с творчеством Гомера, Данте и Шекспира.

Так что я не творческое начало пытаюсь осмысливать, а турбулентный эффект, вызываемый столкновением разнородных начал. Отдав дань художественности как таковой, перехожу к аналитике.

Мне кажется, что общество недостаточно серьёзно относится к двум понятиям, раскрывающим характер всего, что осуществляется в настоящий момент на Украине. Эти два понятия — спецоперация и ограниченный контингент.

В основе этих понятий твёрдая вера в то, что замечательная Россия, построенная в последнее двадцатилетие, может победоносно воевать, не меняя качество жизни на своей территории. А менять это качество нельзя, потому что оно обладает высшей абсолютной ценностью.

Человеку, живущему в России, говорится примерно следующее:

"Ты можешь и должен продолжать жить так, как ты живёшь, и наш долг — обеспечить тебе такую возможность. Магазины, в которые ты ходишь, будут полны товаров по-прежнему, курс доллар/рубль будет таким же или даже лучше, чем до начала спецоперации.

Рестораны будут битком набиты людьми, готовыми вкушать благодать построенной нами жизни, то бишь петь и гулять за тебя, Родина-мать. Тротуары Москвы будут по-прежнему моститься замечательной плиткой.

Воевать же будут люди, решившие сделать войну своей профессией и отчётливо сознающие, что такая профессия чревата определёнными издержками.

Мы постараемся свести потери нашей профессиональной армии к минимуму. И уж тем более мы постараемся вывести из-под удара ту часть населения, которая не подписывает профессиональный контракт и не берёт на себя добровольно все вытекающие из этого контракта издержки.

Эта часть населения вообще не должна быть хоть как-то потревожена. Наша задача — свести тревоги населения к минимуму. Какие-то злопыхатели могут назвать такое сведение тревог населения к минимуму погружением в некий сон наяву.

Ну что ж, если хотите, то вся разница между нами и этими злопыхателями состоит в том, что для них такой сон наяву ненормален, а для нас он в высшей степени нормален и именно его мы называем нормальной жизнью. Мы сделаем всё, чтобы не потревожить эту нормальную жизнь.

Потому что её окормление, её преуспевание — наш высший долг по отношению к населению, он же увеличение благосостояния и так далее. Какие-то чудики говорят, что у нас нет идеологии, но чудики ошибаются, она у нас есть.

И она в том, что это нормальное состояние, оно же нормальная жизнь, — абсолютная цель. А реализует эту цель наша политическая система".

Вдумаемся, Украина гораздо слабее России по всем показателям. Она и более разболтана, и в несколько раз меньше по населению, и намного слабее экономически.

Но, во-первых, украинцам промыли мозги с помощью очень мощной, тотальной, тёмной идеологии, она же бандеровщина. И эту идеологию сумели запихнуть в мозги всем гражданам Украины. Делалось это с помощью очень мощного и свирепого бандеровского меньшинства населения, которое только этим и занималось.

А во-вторых, Украина провела несколько мобилизаций. Причём очень свирепых и всеобъемлющих. В итоге Украина поставила под ружьё порядка 700–800 тысяч людей. Конечно, это разнокачественный контингент. Но считать, что он состоит только из барахла, крайне опрометчиво.

Кроме того, украинская армия всё время ведёт оборонительные бои. Причём по преимуществу в промышленных зонах. То есть в зонах, превращаемых в аналоги широчайших в пространственном смысле слова оборонительных сооружений, этаких протяжённых линий Мажино, Маннергейма и так далее.

Согласно классике военных действий, для штурма таких оборонительных структур необходимо кратное преимущество штурмующих перед обороняющимися.

Но обороняющихся — не буквально, а по факту призыва под ружьё — 700–800 тысяч, а тех, кто их штурмует, всех в совокупности вместе с войсками ЛДНР, тысяч 350. То есть вместо твоего трёх-четырёхкратного преимущества имеет место двукратное преимущество противника.

Поскольку любителей военных калькуляций у нас сейчас до… и больше, то сразу оговорю и условность моей калькуляции, и её несвязанность с конкретным числом людей, ведущих боевые действия. Я не это число обсуждаю, а некие совокупные потенциалы, причём не претендуя ни на какую дотошность.

Да, у России есть преимущество в тяжёлой технике, и оно имеет огромное значение.

Да, наши войска проявляют ратный героизм и идут вперёд вопреки всем этим обстоятельствам.

Но поскольку настойчиво и абсолютно справедливо говорится ещё и о минимизации потерь, то движение наших войск таково, каким оно только и может быть в силу всех вышеописанных обстоятельств. Это героическое движение! По отношению к ведущемуся типу войны оно блистательно.

Как и любая героическая блистательность, всё, разумеется, осложнено ошибками, ляпами и много чем ещё. Но это имеет место при любых действиях крупных военных контингентов. И никоим образом не отменяет героичности, блистательности и всего остального.

Но в силу какой логики, высших ценностей, философского и одновременно сугубо прагматического целеполагания спецоперация и получила такое название и ведётся с помощью ограниченного контингента?

Я уже попытался сформулировать эту логику, эту философию, эту аксиологию, эту прагматику. Она в двух словах состоит в том, чтобы творящееся на Украине ни в какой степени не повлияло на драгоценную современную нормальную жизнь граждан России. Поэтому спецоперация не война, поэтому ограниченный контингент. Только поэтому. Понимаете?

А как иначе? Для того чтобы хотя бы удвоить количество наших войск на Украине, надо перебросить на Украину хотя бы всех контрактников. Предложив им перед этим или разорвать контракт, или осознанно идти на риск, являющийся неотъемлемой частью военной профессии.

Но тогда надо организовать невероятно мягкую мобилизацию, призвав резервистов только для несения безопасной службы на территории России. Но уже даже такая мягкая мобилизация недопустима, потому что она хотя бы в малой степени тревожит нормальную и этим драгоценную жизнь российского общества.

Ни у кого не вызывает сомнения, что это потребительская по сути жизнь, что это жизнь так называемого потребительского общества. Что ядром живущего так контингента являются, конечно же, не граждане, а обыватели. И что ставка постоянно делается на обывателей, а также на недопустимость того, чтобы они оказались сколь-нибудь потревожены, то бишь разбужены.

Ни у кого не вызывает сомнений также то, что к обывателю бессмысленно обращаться с известным призывом: "Граждане, Отечество в опасности!" Потому что обыватель тебе скажет: "Ну, так ты обращайся к гражданам. А я, мил человек, являю собой нечто диаметрально противоположное, так что не по адресу".

Кто обеспечивает такое обывательское благополучие? Его десятилетиями обеспечивает система. И она ничего другого не может и не хочет делать. Но в рамках какой стратегической модели система обеспечивала это благолепие? Ведь была же эта стратегическая модель.

Да, была. И она называлась "дружба с Западом", "вхождение в западную цивилизацию", "разумное разделение труда" и так далее. Система пестовала достаточно эффективных людей, которые в рамках этой стратегической модели обеспечивали её функционирование с идеологической и информационной точек зрения.

Теперь эти же люди пытаются обеспечивать систему идеологически и информационно в условиях невероятно крутого поворота, превращающего в фикцию всю прежнюю стратегическую модель. Но ведь у этих людей есть определённые убеждения, они эффективны в рамках определённой политической лингвистики.

Александр Андреевич к таким людям не относится. Его убеждённость несомненна, как и его талантливость. И по мне так в равной степени важно и то и другое. Но он прекрасно знает, как функционирует информационно-идеологическая система. И каковы её ключевые кадры.

И он не может не понимать, что когда эти кадры начинают разговаривать на языке нового антизападного брежневизма, то, во-первых, язык неубедителен. А во-вторых, этот язык расходится с убеждениями кадров. От них, что называется, "фонит". И для того, чтобы это ощущать, совершенно необязательно быть специалистом такого высокого класса, как Проханов.

Кроме того, на какой собственно язык должны перейти "киты" прошлой информационно-идеологической системы для того, чтобы стать убедительными в новых условиях? Если по-прежнему речь идёт о нормальной жизни, то такого языка быть не может, или он должен расходиться с реальностью.

А каково такое расхождение? "Смотрю в телевизор и возбуждаюсь по поводу того, что идёт война народная, последний решительный бой. Потом выхожу на улицу и вижу: кабаки переполнены, плитку в очередной раз перекладывают, на билбордах сначала показывают Героев России, а потом их изображение меняется любой рекламой, и рекламы гораздо больше…"

Что значит поставить это в один ряд — даже в принципе поставить, а уж тем более чередовать! — я надеюсь, понятно. Это и называется: не замай наше нормальное, драгоценное — рекламу сисек и сосисок. А мы в это впарим чуть-чуть геройского — то ли в насмешку, то ли по неразумению, по неумению говорить на каком-либо языке, кроме языка апологетики нормальной жизни. И к тому же начальство прямо говорит, что так и должно быть… Это ли не разрыв шаблона?

Так обстоит дело с той частью населения, которая не входит в элиту.

А элита? У неё не только мировоззрения нет для последнего решительного боя с Западом. У неё вся система долговременных интересов протестует против чего-то подобного. И что же тогда она начинает говорить?

Она начинает говорить, что Запад перебесится и снова нас полюбит. Что Запад недооценил издержки разрыва отношений с Россией. Что надо побыстрее как-то замиряться и получать назад находящееся на Западе и арестованное им зачем-то имущество. Кого вымела поганая метла, о благотворности которой говорит Александр Андреевич? Она вымела тех, кто сильно "возбухнул", так ведь?

А остальных — тех, кто повёл себя потише? Ведь вести себя потише не значит превращаться из прозападного Савла в антизападного Павла. А дети, родственники?

Никакого стратегического, концептуального, фундаментального объяснения причины крутого антизападного поворота нет и в помине. И любое такое объяснение чревато крупными издержками, ибо будет сказано: "А вы что, раньше этого не понимали?"

И на это надо будет ответить. Но лучше любые издержки и ответ, чем молчание, слишком уж напоминающее название знаменитого фильма "Молчание ягнят".

Система не может сущностно перейти на новые рельсы даже в том, что касается относительно легко меняемой идеолого-информационной работы. И тем более, она не может перейти на новые рельсы в том, что касается восполнения огромных хозяйственных пробелов.

Далеко не всё наше замечательное высокотехнологическое оружие базируется на нашей электронике, и это все понимают. Положение дел надо менять. Как?

Логика мирового разделения труда и нашей незаменимости в части экспортной, сырьевой и иной продукции продиктовала далеко идущие изменения. Они касаются фундаментальной и прикладной науки, а также всей инженерной сферы.

Кому нужны крупные талантливые конструкторские бюро, если надо копировать и не надо "изобретать велосипед"? Тридцать лет было не надо его изобретать! И тут отдельные производства-лидеры, ориентированные на войну, не в счёт. Нужны кардинальные всеобщие преобразования.

Это будет делать система? Она может делать только то, что делает. И слава богу, что она это делает. Но переходить на новые рельсы она не хочет и не может, и потому говорит, что ништяк, проморгается. Это ведь так.

Что говорится по поводу нашего IT? Что ему надо создать благоприятнейшие условия. Какие?

Во-первых, не надо этой пурги по поводу незаменимости массового IT. А во-вторых, что надо этому уехавшему IT? Ему нужны не только деньги. Ему нужно быть обласканным на Западе. Ему нужно удобным образом кочевать отсюда туда и обратно.

Поэтому ему нельзя предоставить благоприятных условий, не вернув назад прежнюю жизнь, а после 24 февраля её вернуть уже невозможно. Но как говорится, если нельзя, но очень хочется, то можно?

Какие-то капризные элитарии уехали, фыркнув недовольно по поводу того, что произошло 24 февраля. Ну, так они вернутся. В чём наша логика поведения? В том, чтобы напрячь всерьёз отношения с теми, кто сильно возбухнул. А тех, кто слабо возбухнул, переманить на свою сторону, причём в приоритетном порядке.

А уж тех, кто не возбухнул, а притаился, тех уж вообще никак не трогать, ни боже мой!

Теперь представим себе фантастический вариант, при котором все те, кто уехал из страны, что называется, по-тихому, в какой-то момент вернутся не просто так, а по причине замотивированности на недовольство. Так ли трудно их на это замотивировать?

Таковых будет немного, всего-то пара сотен тысяч недовольных. Если они составят ядро недовольства и притянут к себе других людей, как затаившихся, так и иных, то что будет происходить? На каком языке будут на это отвечать? На языке голой силы? На языке нормальной жизни? На языке "мы будем петь, будем гулять"?

Или вновь начнётся разговор о Поклонной 2.0? Но об этом в новых условиях говорить уже будет поздно. Такие вещи не повторяются.

Тут нужно будет что-то совсем новое и вопиющим образом не соответствующее идее опоры на обывателя, идее нормальной жизни, идее сохранения статус-кво и так далее. В условиях эксцесса, даже умеренного, это всё будет разнесено в клочки. А что, эксцесс так уж невозможен?

Я считаю очень ценными и важными сейчас усилия тех, кто нормализует наши отношения с Турцией. Но на Западе есть и другие силы. А также есть Польша, Прибалтика, идея Междуморья. А ещё есть сильно милитаризирующаяся Япония. Не сегодня завтра начнётся милитаризация Европы.

Представим себе, что те, кто руководит Западом, наскребут по сусекам не пару десятков миллионов украинских более или менее обандеренных людей, а миллионов этак сто с гаком или поболее. И что по сусекам наскребут нечто, обладающее достаточным военным потенциалом.

Что мы сделаем тогда? Что мы сделаем, если нас обложат по-настоящему? Если нам навяжут некую изоляцию, гораздо большую, чем сейчас?

Что сделали большевики в этих условиях — понятно. Они поменяли троцкизм на сталинизм и сумели за считаные годы совершить реальное экономическое чудо, позволившее вкупе с чудом идеологическим выиграть судьбоносную войну с превосходящими силами противника.

Что сделаем мы? Хотелось бы, чтобы произошло нечто сходное. Но произойдёт ли оно? Или система будет упорно самовоспроизводиться без изменений и яростно бороться за статус-кво, он же так называемая нормальная жизнь?

Вот вопросы, которые возникли у меня после прочтения новой статьи Проханова. Может быть, Александр Андреевич и написал эту статью для того, чтобы у многих возникали такие вопросы?

В завершение оговорю ещё раз, что никаких фундаментальных разногласий у меня в данном случае с Прохановым нет. Что я так же, как и он, считаю необходимым поддержку всей системы, поскольку любая её слабина может привести к непоправимым результатам.

Что касается нашей армии и её героических союзников, сражающихся вот уже восемь лет в Донбассе, то здесь надо говорить о чём-то большем, чем обычная поддержка.

Весь совокупный Донбасс, включая нашу армию, должен знать, что мы чтим его героизм, живём его подвигами, восхищаемся его стойкостью и осознаём его всемирно-историческое значение.

Которое для меня в том, чтобы одновременно опираться на существующую Россию, более зорко видеть её изъяны и с осторожной настойчивостью строить Россию новую. Потому что или мы её построим, или всё человечество рухнет в бездну.

Но без построения новой России эта бездна поглотит Россию старую. Не сегодня на Украине — тут мы, скорее всего, справимся. Не сегодня, повторяю. Но очень и очень скоро.