Как война стала неизбежна

Исполнилось 80 лет особой дате в истории России — началу Великой Отечественной войны 1941 — 1945 гг. В годовщину этой скорбной великой даты Фонд исторической перспективы и Российское историческое общество совместно провели круглый стол «Накануне Великой Отечественной. Дипломатические и военные аспекты».

Думается, абсолютно закономерно, что в один ряд здесь поставлены дипломатия и армия. Эти два инструмента внешней политики настолько органично связаны между собой, что воистину подобны двум сторонам одной медали. Причем действия этих сопряженных между собой сил часто остаются в тени военно-дипломатических тайн, многие из которых по соображениям государственной безопасности не раскрываются даже по прошествии десятков, а то и сотен лет. Тем более вызывают большой общественный и научный интерес окруженные по сей день секретами многие события и процессы, предшествовавшие войне. Открытие российских и зарубежных архивов, введение в современный научный оборот новых документов позволяют историкам разбираться в хитросплетениях тех военных и дипломатических факторов, которые не только привели народы и государства к очередной мировой катастрофе, но и сделали ее неизбежной.

Сегодня проблема войны и мира стоит не менее остро, чем в канун Второй мировой, и стала для нас не менее тревожной, чем для тех поколений, которые жили в годы, предшествовавшие тому лихолетью.

Противостояние реальным угрозам нашего времени нашло отражение в Стратегии национальной безопасности России, которую президент РФ Владимир Путин утвердил спустя всего несколько дней после круглого стола. Разумеется, это просто совпадение, но совпадение — знаковое: оно показывает, что власть, общество, народ прекрасно понимают, какие ныне опасности угрожают России.

В документе сказано главное — наш враг на Западе. Он поставил своей целью нас уничтожить. В Стратегии отмечается открытое политическое и экономическое давление на Россию и ее партнеров со стороны ряда государств. При эволюционном ходе развития человечества гегемония Запада во всех сферах уже в ближайшее время может быть разрушена. Поэтому Запад затеял войну с «новыми центрами мирового развития», то есть, прежде всего, с Россией и Китаем. Пока — это информационная, ментальная война. Запад рассчитывает победить в ней, организовав атаку на традиционные духовно-нравственные ценности русских.

Наблюдающийся в мире рост конфликтности сопровождается повышением угрозы применения вооруженной силы и обострением военно-политической обстановки, и, что для нас крайне важно, прежде всего — вблизи границ РФ или сферы ее интересов. Соответственно, Стратегия определяет и национальные приоритеты; их девять: сбережение народа, оборона, государственная и общественная безопасность, информационная безопасность, экономическая безопасность, научно-технологическое развитие, экологическая безопасность, защита традиционных ценностей, стратегическая стабильность. Они настолько тесно переплетаются друг с другом, что вычленить какой-либо из них не представляется возможным.

В этой связи надо отметить, что участники круглого стола в своих выступлениях тоже подходили системно к излагаемым темам. Тем не менее, мне показалось, что для более глубокого понимания вопросов целесообразно разделить дипломатические и военные аспекты предвоенной деятельности советского государства. Есть основания полагать, что участники круглого стола при наличии достаточного времени поступили бы так же, притом что некоторые из них выступали онлайн, что создавало определенные технические сложности.

1.   Дипломатические игры

Наталия Нарочницкая, президент Фонда исторической перспективы, член Общественной палаты Российской Федерации, доктор исторических наук, во вступительном слове подчеркнула:

«Сейчас решается задача — развенчать СССР как главного победителя и борца против германского нацизма и его агрессии против всей Европы, и при этом не реабилитировать сам фашизм, но освободить Запад от вины за него».

И продолжила: «Мы последние годы стали свидетелями того, как Советский Союз, Россию превратили в «империю зла». Этот термин был давно, потом его вроде бы сняли, потому что началась политика более конструктивных и сдержанных отношений. А реанимация борьбы с «империей зла» требует новых идеологем.

Отожествление Советского Союза с гитлеровским нацизмом — абсурдно исторически, морально и философски, потому что коммунизм — это ветвь философии прогресса, и на алтарь всеобщего счастья надо было положить все национальное, а германский нацизм — это языческая доктрина природной неравнородности людей и наций, что оправдывает порабощение наций «второго сорта», превращение их в мясо, в материал для своего исторического проекта. Поэтому сегодня в условиях политики вселенского поношения СССР ни Мюнхен, ни аншлюс, а только пакт Гитлера и Сталина изображается как прелюдия войны.

Поэтому мы будет говорить об истинной истории международных отношений и дипломатии, о бездумной, рискованной и самоубийственной политике партнеров Советского Союза. Прежде всего, Британии и Франции, которые стремились всячески умиротворить Гитлера, не бороться с ним, не ограничивать его, а дать ему возможность реализовывать свои амбиции не на Западе, а на Востоке и в общем способствовали тому, что Европа покатилась в пропасть, из которой ее спасла Красная армия.

Я специально говорю «Красная армия», потому что в те годы никого на Западе не волновало то, что она именовалась Красной армией, и ей воздавали почести, ее забрасывали цветами в европейских столицах, а маршала Жукова, как вы знаете, встречали везде так, что ревновали президенты и генсеки. Не говоря уже о том, что именем Сталинград названы площади, станции метро в Европе, хотя сегодня почему-то некоторые говорят, что это было «какое-то частное сражение». Но не будем предварять

«К концу июня 1940 г. сухопутная война для Германии в Европе закончилась и, естественно, теперь Советский Союз должен был учитывать это важное стратегическое изменение».

С этого тезиса начал свое выступление Михаил Мельтюхов, старший научный сотрудник Всероссийского НИИ документоведения и архивного дела, профессор Института инновационных технологий и государственного управления Московского технологического университета, доктор исторических наук, доцент.

«Положение СССР во второй половине 1940 г. существенно изменилось в связи с теми результатами, которые дало германское наступление против Франции, — сказал он. — Дипломатические контакты в августе 1940-го между Москвой и Берлином показали, что германское руководство менее активно готово обсуждать проблемы. (В дальнейшем охлаждение германо-советских отношений будет только нарастать.) Важным моментом в этом процессе явились переговоры в ноябре 1940 г. в Берлине, куда с визитом отправился нарком иностранных дел Вячеслав Михайлович Молотов.

Эти переговоры и стали, если можно так выразиться, переломным пунктом в дипломатических отношениях между СССР и Германией. Советская сторона пыталась представить достаточно обширную программу возможного дальнейшего продолжения нормальных отношений с Германией и ее союзниками. Но руководителей Третьего рейха интересовал вопрос присоединения СССР к Тройственному пакту. Следующий шаг был за Москвой, и в конце ноября того же года Москва предложила Берлину обсудить ряд условий, которые могли сделать подобный шаг со стороны СССР вполне реальным.

Москва попыталась отстоять свои интересы в Финляндии, на Балканах и на Ближнем Востоке. Но эти предложения больше не обсуждались. Германская сторона сослалась на то, что быстро ответить на советские предложения она не может, потому что нужно согласовать эту позицию с Италией и Японией, и на этом все и закончилось. А потом советская разведка докладывала, что ни с итальянцами, ни с японцами немцы ничего не обсуждали. Когда в январе 41-го Москва попыталась по дипломатическим каналам поднять вновь эту тему, выяснилось, что никакого ответа нет. А дальше начинается усиление германского влияния в балканских странах, и все попытки СССР отстоять свои интересы, в частности в Болгарии, показали, что Берлин больше не будет считаться с советскими интересами. По сравнению с событиями второй половины 39-го ситуация кардинально изменилась».

Наталия Нарочницкая продолжила тему: «История предвоенных международных отношений и дипломатии, на мой взгляд, наиболее репрезентативна, чтобы понять, как Европа скатывалась к войне».

И добавила:

«Каждый из партнеров играл свою роль, стараясь и для себя что-то выиграть, что неизбежно и естественно, — и здесь никаких обвинений. Но, безусловно, Англия, Франция, двигаясь к Мюнхену, совершили самоубийственные шаги. И Мюнхен действительно стал той отправной точкой, после которой уже практически неизбежно было разворачивание событий в том направлении, в котором Гитлер захотел».

«Я выскажу нетрадиционную точку зрения на политику Англии, — сказала Нарочницкая. — Считается, что Чемберлен хотел умиротворить Гитлера, и на этом остановиться. Нет. Для Британии кошмаром геополитического мышления за целых сто лет было бы соединение всего немецкого потенциала в едином государственном теле — это аншлюс Австрии и уже расчленение Чехословакии. Это как если бы центральные державы выиграли Первую мировую войну. Это был расчет на необузданность амбиций. И направление их в нужную сторону. И в этом смысле расчет оказался верным. Гитлер сказал как-то — и об этом писал Киссинджер: если Запад так глуп и слеп, что не понимает, что моя главная цель Советский Союз, то я сначала завоюю весь Запад, и со всеми накопленными силами уже обрушусь на СССР.

Мерой сталинских достижений в пакте Молотова — Риббентропа можно считать именно смену «расписания войны». А то, что она должна была бы случиться на оба фронта, — это знали и понимали все буквально.

«Общее течение тридцатых годов формировало треугольник совершенно не совпадающих интересов: это фашистские государства — Германия, Италия; это — СССР; это — западные державы, среди которых инициатива принадлежала Великобритании и Франции».

«Англия, Франция понимали, что приход к власти Гитлера ставит крест на Версале. И этого нельзя было не понимать. Собственно, Гитлер пришел к власти на волне «версальского унижения». И как бы ни относиться к Ленину, но в политическом чутье ему не откажешь: по его мнению, Версальский мир содержал зерно будущей войны. Это и Черчилль говорил. “Аншлюс Австрии, раздел, захват Чехословакии прямо вытекали из стратегии отвлечь от нас, англичан, Японию и Германию и держать СССР под постоянной угрозой, — как выразился лорд Джон Ллойд: “Мы откроем Германии путь а Восток и тем обеспечим столь необходимую ей возможность экспансии”. Отметим вехи передела.

Практически по масштабам мировой войны передел мира уже шел. Японская Квантунская армия вторглась в Китай уже в 1931 году… В 1935 г. Италия начинает агрессивные действия в Северной Африке и нападает на Абиссинию, применив химическое оружие против беззащитного населения…

Берлин, приняв к сведению молчание Запада, сразу предпринял первую пробу сил: военный демарш в Рейнской области и заявление о недействительности Локарнских соглашений. Весьма характерна аргументация Гитлера. Он заявил, что Франция, заключив договор с СССР о взаимопомощи 1935 года, совершила враждебный акт против Германии! Смысл этого “послания”: если Запад будет сдерживать нас на Востоке, то нам ничего не остается как действовать на Западе. Это “послание” было воспринято, и Гитлера стали откровенно подталкивать на Восток».

Далее в своем выступлении Наталия Алексеевна представила широкую панораму событий в Европе накануне Второй мировой войны со всеми ее военно-политическими игрищами, в которых СССР отводилась роль противника Запада и, соответственно, жертвы, отданной Гитлеру на заклание ради, как полагали в столицах европейских стран, их спасения.

«Цинична, безусловно, готовность Сталина закрыть глаза на планы Гитлера в отношении Польши для того, чтобы обезопасить свою страну и задержать нападение, и при этом, воспользовавшись ситуацией, восстановить территорию Российской империи, которую до революции никто никогда не оспаривал, — вернуть территории, которые Пилсудский захватил. Это не считалось преступлением! И этот цинизм ничем не отличается от цинизма лорда Саймона, который сказал, что мы (англичане. — В.П.) не можем беспокоиться об Австрии так же, как беспокоимся о Бельгии».

«Пакт еще и потому Британии не нравился, что он предопределил конфигурацию не только войны, но и послевоенное устройство. Англосаксы в силу этой конфигурации не могли войти в Восточную Европу и разделить Германию и Россию поясом мелких, несамостоятельных государств, постверсальских, что они сейчас фактически и сделали. Поэтому Россию всегда будут демонизировать. Соглашаюсь с Черчиллем, который сказал, что этот пакт символизирует глубочайший провал англо-французской политики… В итоге война началась так, как она началась».

«Можно много спорить: готовы мы были – не готовы. Но бесспорно, что без того, чтобы положить на фронтах цвет нашей молодежи, без того, чтобы такие, как моя мама, тут же не вступили в подпольную организацию и не стали партизанками, прошли немецкий концлагерь, бежали и были награждены медалью «Партизану Великой Отечественной войны», — без этой самоотверженности, как написали британские, американские корреспонденты в опубликованном нами «кондуите» статей военных корреспондентов из воюющего Советского Союза, не возникло бы соединение русской и советской истории. Вдруг изменился дух: из классового интернационализма, с которым думали встречать немцев, и распропагандировать их, – оно вышло на экзистенциальный уровень… Как сербы говорят, лучше в гроб, чем быть рабом. Это объединило и тех, кто принимал революцию, и тех, кто был в ужасе от нее. По славам Никиты Ильича Толстого, внука Льва Толстого, выросшего в Белграде, 80% эмигрантов, ненавидя большевизм, сочувствовали Красной армии».

«Мне кажется, когда наш посол Майский писал Литвинову, что англичане не любят играть на одной карте, а сразу на нескольких, подчас на дюжине — другой, он был прав. Порой они сами запутывались в этой своей игре», — отметила Екатерина Романова, доцент исторического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова, кандидат исторических наук.

«Надо сказать, что тема “Стратегия и дипломатия Великобритании накануне Второй мировой войны” остается дискуссионной, — заметила она. — Я вижу стратегию Великобритании как менее ясную, менее последовательную чем та, как ее обрисовала Наталия Алексеевна. Действительно, некоторые видят в политике умиротворения наивный идеализм британских государственных деятелей, кто-то рассматривает политику умиротворения как политику рациональную, политику трезвого расчета, которая исходила из оценки реальных возможностей Великобритании, и политики действовали, исходя из этих возможностей. И, наверное, точки в этих дискуссиях не будет поставлено, потому что здесь были расчеты, трезвые, порой циничные. И было, наверное, какое-то наивное желание вернутся в прошлое. Конечно, в Великобритании, как сказала Наталия Алексеевна, не понимали возможности большой войны».

Романова также отметила: «Говоря о множественности угроз Британской империи, очевидно, что с 1934 г. Германия рассматривалась Великобританией в качестве основной угрозы В отчете комитета (Комитет обороны империи. — В.П.) говорилось, что именно против Германии должна быть направлена долгосрочная оборонная политика.

В то же время Англия следовала нескольким стратегиям. Предотвращение войны — умиротворение даже ценой уступок агрессорам. Если не предотвращение войны, то направление ударов в другую сторону. И одновременно — подготовка к войне для обеспечения условий победы. И вот это следование нескольким стратегиям и определяло непоследовательность и колебание в проведении британской политики и военном планировании в 1930-е годы».

«Нежелание идти на сближение с Советским Союзом определялось как идейными, так и политическими мотивами. Идейные мотивы понятны — антикоммунизм, действительно, присутствовал в среде британской политической элиты».

«Характерны слова секретаря кабинета министров Мориса Хэнки, очень влиятельного государственного деятеля, по поводу войны в Испании и правительства Народного фронта во Франции, что вызов большевизма во Франции и Испании может заставить Великобританию связать свою судьбу с Германией и Италией».

Далее Е. Романова заметила: «Но еще более интересен второй аргумент против возрождения такого союза. Он говорит, что эта война не только в случае поражения, но и победы станет катастрофой для Великобритании. Потому что победа в союзе с Москвой может быть равносильна поражению, поскольку она, в оценке британского дипломата, привела бы к доминированию СССР в Центральной Европе, что неизбежно подорвало бы британские великодержавные позиции. Здесь можно, наверное, согласиться с мнением нашего историка А.В. Шубина, что война, с точки зрения Чемберлена, вела к непредсказуемым последствиям, революционной перестройке Версальской системы в какую-то новую, явно с более широким участием Советского Союза, чего британские деятели не хотели допустить. Надо сказать, что очень осторожно Чемберлен относился и к вовлечению США в эту систему. Понимая важность завоевания симпатии заокеанской державы, он говорил уже в начале войны, и эта фраза очень показательна: “Я не хочу, чтобы американцы воевали за нас. Нам придется слишком дорого заплатить за это”. То есть это стремление создать европейскую систему безопасности без СССР, без США, может быть, договориться с Германией.

Но в то же время обреченность этой политики проявилась уже в политике гарантий, когда Великобритания дает гарантии Польше – гарантии независимости, но не целостности. Одновременно государственные деятели Великобритании фактически открыто признают, и военные деятели тоже, в своей переписке, что выполнить эти гарантии — вступиться за Польшу, выступить на стороне Польши в ходе войны они не смогут. И, конечно, не желая отдать Центральную Европу, Восточную Европу ни СССР, ни Германии, Великобритания, очевидно, сама не имела сил для того, чтобы утвердить здесь свои позиции. С этой очки зрения, действительно, политика умиротворения оказалась обреченной еще до ее очевидного краха в 1940 году».

«На формирование взглядов Запада на историю СССР оказывала влияние постоянная фальсификации советских документов и покупка этих документов спецслужбами Запада на протяжении 1920 — 1930-х гг., в том числе и накануне войны», — сказал Сергей Кудряшов, научный сотрудник Германского исторического института в Москве, кандидат исторических наук.

«За пределами интересов современной историографии об этом очень мало говорят, — отметил ученый. — Эта тема фактически еще не изучена, мало информации, в архивах Германии, США, Франции, Великобритании вы найдете только ее «осколки». В наших архивах то же самое. Такой факт: известное письмо Зиновьева 1924 г., которое то ли был куплено британской разведкой у белогвардейцев, то ли они сами его написали, — способствовало дискредитации лейбористского правительства и резкому ухудшению отношений с СССР. Англичане всегда отрицали, что у них есть это письмо, и только в XXI в. показали его. Если бы показали в 1924 г., то еще тогда стало бы понятно, что это фальсификация. Там даже используется старая орфография. Другой пример громкой фальсификации — это т.н. заседание Политбюро 19 августа 1939 г. и речь Сталина, где он якобы обосновывает, почему он отказался сотрудничать с англичанами, французами и т.д.

Как мы знаем, существовало несколько фирм в Европе, — это чаще всего эмигранты из России, но не только, это и западные разведки, — где готовились фальшивые документы, которые пачками продавались спецслужбам. Потом эти «документы» шли на доклады премьеру и т.д. И все на это покупались, а сейчас им стыдно признаться в этом. У нас тоже есть такие люди: когда не хватает источников, они идут на подделку документов, чтобы обосновать свою позицию».

По мнению Кудряшова, «смысл всех фальсификаций один – не надо верить Кремлю».

2.   «А если к нам полезет враг матерый, он будет бит повсюду и везде!..»

«Нередко говорят, что Советский Союз не был готов к Великой Отечественной войне. Я думаю, это не так», — подчеркнул Александр Безбородов, ректор РГГУ, заведующий кафедрой истории России новейшего времени Историко-архивного института РГГУ, доктор исторических наук, профессор.

«На учебных занятиях мы, в первую очередь, говорим о том, что наша страна, ее народ готовились к войне нового типа. Войне с изощренным идеологическим врагом. Во-вторых, к войне в условиях новой технологической реальности. В-третьих, не всегда в комфортном для нас дипломатическом окружении», — сказал Александр Борисович. Далее он заметил, что «вся выстроенность учебного процесса, в частности исследования военной экономики, говорят об этом. Мы подчеркиваем, в частности, что в годы первых пятилеток была создана мощная научно-исследовательская и опытно-конструкторская база военной экономики, она охватывала передовые направления военной техники, вооружений, в том числе на мировом уровне ракетостроения, проектирования новых типов судов и многое другое. Соответственно, росли и военные расходы. Они, как известно, с 11% бюджета в 1935 г. возросли почти до 33% в 1940-м. И сегодня мы обращаем внимание на военные и военно-промышленные аспекты этого развития. На то, что Советский Союз столкнулся с вызовами нового научно-технологического переворота, а по существу, революции в военном деле. И мы в целом соответствовали устремлениям, задачам и вызовам этой революции. Уже в июне 1938 г., — и мы говорим об этом студентам, — в стране была создана Военно-промышленная комиссия. И в целом угрозу большой войны мы встретили с практически решенным вопросом о мобилизационной подготовке военной экономики путем перевода ее на мобилизационное положение».

«Конечно, не все Советский Союз успел выполнить, но это надо иметь в виду, когда мы говорим о том, как затем, после 22 июня 1941 г., экономика и многие ее решающие звенья перебазировались на восток. Как ковалась победа в различных регионах нашего тыла. Как, в конце концов, мы сумели создать первоклассную армию — правильно, Наталия Алексеевна! — Красную армию, вооруженную по последнему образцу техники, и сумели противостоять этой армаде. Противостоять, по существу, не только германской, но и европейской, скованной германскими нацистами в единое целое, армии».

«Кроме дипломатических контактов между СССР и Германией существовали и обширные экономические», — говорил Михаил Мельтюхов.

«Они были оформлены рядом торгово-экономических соглашений. И сегодня российские и германские историки привлекли достаточно много материалов по этому вопросу, и мы представляем себе динамику развития этих экономических отношений», — сказал Мельтюхов и сделал такой акцент:

«И здесь надо вспомнить, что сегодня эти экономические отношения зачастую подаются как некая односторонняя поддержка Москвой германской экономики, а Советский Союз пытаются выставлять как главного союзника Германии. Однако обращение к статистике показывает, что все это совершеннейшее вранье».

«Да, советская внешняя торговля изменилась достаточно сильно, — в первой половине 41-го на Германию приходилось 51,7% общего внешнеторгового оборота СССР, но если брать немецкую статистику, то там ситуация совершенно другая. На Советский Союз приходилось меньше 10% германской внешней торговли. И здесь нужно смотреть, что конкретно закупалось обеими сторонами. Из СССР шли различные сырьевые поставки, а покупались технические новинки как для промышленности, так и для ВПК. Удалось договориться о закупке в Германии ряда образцов вооружения, начиная от самолетов и заканчивая различными техническими приспособлениями. Эти закупки способствовали развитию советского ВПК, в частности авиапрома. Советский Союз надеялся, что эти контакты тоже смогут повлиять на позицию Берлина.

Надо также вспомнить, что через СССР Германия получала транзитные товары с Дальнего Востока и Ближнего Востока: от 60% до 70% экспорта. Предполагалось, что такая роль Москвы тоже сможет удержать Германию от каких-то резких действий в отношении СССР. Москва, конечно, учитывала тот факт, что продолжается германо-британская война.

И советское руководство, как и другие наблюдатели, не верило, что Германия будет организовывать войну на два фронта. Советская сторона ожидала, что только после окончания этой войны могут быть проблемы в советско-германских отношениях.

Но в Москве не закрывали глаза и на то, что Германия наш основной противник. И предполагали, что ситуация может измениться. Военное командование занималось разработкой различных планов на случай, если потребуется применение вооруженных сил. И здесь можно говорить, что сегодня есть возможность обращаться к документам советского военного планирования. Документы показывают, что советское командование не собиралось сидеть и ждать, когда на него нападут.

К сожалению, насколько мы можем судить, советское руководство не смогло получить документы разведывательного характера, которые бы говорили о том, что конкретно будет делать Германия, и советские военные приготовления запаздывают по сравнению с немецкими. Отсюда вытекает ряд проблем. С одной стороны, советское руководство надеялось, что будет возможность для какого-либо дипломатического обмена мнениями, которое позволит окончательно понять, чего нам стоит ожидать. Но Германия избегала любых подобных контактов, настраиваясь не внезапное нападение на Советский Союз. Ожидания советской стороны не оправдались, и в итоге советские войска оказались 22 июня в ситуации, когда они не завершили ни сосредоточения, ни развертывания, ни, тем более, мобилизации. И в результате внезапного нападения Германии Красная армия оказалась в значительной степени застигнутой врасплох. Фактически это была очаговая оборона, и результат оказался очень неприятный для нашей страны».

Сергей Кудряшов продемонстрировал собравшимся уникальные документы Генерального штаба Красной армии, опровергающие мифы о том, что СССР планировал напасть на гитлеровскую Германию, и доказывающие, что Советский Союз готовился отвечать на вторжение вермахта, — это «Схема развертывания стратегических сил СССР» и «Схема соотношения сил» от 15 мая 1941 г.

Кудряшов подчеркнул также: «Это не предложение о нападении на Германию. Это рабочие материалы, которые обсуждались». По его словам, «Схема соотношения сил» показывает, что в советском Генштабе за пять недель до начала войны предвидели, что основные удары по СССР гитлеровцы нанесут тремя группами армий — «Север», «Центр», «Юг» — и что Финляндия, будучи тогда союзником нацистов, ударит в направлении Ленинграда. «Если вы сравните “Схему соотношения сил» с картой плана “Барбаросса”, то увидите, что они очень близки. Это говорит о том, что профессиональный уровень нашего Генерального штаба был очень высокий, его высшие офицеры правильно осознавали обстановку и работали качественно», — отметил Кудряшов.

В основном над схемой расстановки сил работали начальник Главного оперативного управления Генштаба Николай Ватутин и его заместитель Александр Василевский. Что касается «Схемы развертывания стратегических сил СССР», то ее основной смысл — как противодействовать нацистской агрессии, если война уже началась, и что в таком случае должна делать Красная армия. «К весне 1941 года в Генштабе, народном комиссариате обороны и высшем руководстве, включая Сталина, пришли к выводу, что главным театром войны будет юго-западное направление. В этом была своя логика. Протяженность фронта — 1800 километров, здесь есть широкий оперативный простор, нет больших лесов и водных преград. И здесь у Красной армии было значительное преимущество», — сказал Кудряшов. И отметил, что советское военно-политическое руководство к середине мая 1941 года считало, что если гитлеровцы наносят удары по СССР на севере и на западе, то мощный удар Красной армии на юге вермахт вряд ли выдержит.

«Подчеркну: речь не идет о планах нападения СССР на Германию», — сказал Кудряшов. «Схема развертывания» предполагает, что вторжение Германии на территорию СССР состоялось, война уже идет, и показывает, как в ответ будет действовать Красная армия, пояснил историк. «Речь идет об ограниченной военной операции в начальный период войны. Да, театр военных действий большой, но нет никаких стрелок, протянутых в Европу, чтобы ее завоевать», — добавил Кудряшов. Другое дело, что планы середины мая 1941 года сорвались из-за событий, которые советские генштабисты не смогли предусмотреть, — в том числе то обстоятельство, что на западном направлении Красная армия не выдержит удара гитлеровцев, отметил историк.

«С конца 1960-х гг., когда вышли в свет мемуары бывшего Главкома ВМФ Николая Герасимовича Кузнецова, считалось, что благодаря его инициативе ВМФ был приведен в боевую готовность в ночь на 22 июня 1941 года и не потерял ни одного корабля, самолета. И этим выгодно отличался от сухопутных войск», — с такого посыла начал свое выступление Мирослав Морозов, старший научный сотрудник Центра военной истории России Института российской истории РАН, кандидат исторических наук.

Изучение документов ВМФ Германии позволило понять, что происходило, какова истинная картина. «У нас принято ассоциировать войну с действиями сухопутных войск, у немцев же много документов по действиям ВМФ, в том числе и в плане “Барбаросса” в соответствии с его замыслом. При внезапном нападении был избран такой способ, который сами немцы назвали “внезапное минное наступление”. Это минно-заградительная операция в связи с началом войны. В Балтийском море действовали семь групп кораблей и группа самолетов».

Морозов рассказал, что оперативная готовность №1 не предусматривала перевода в боевую готовность всего флота. Она предусматривала к выходу в море и к немедленному открытию огня лишь 20-25% сил и средств, остальные силы и средства должны были находиться в 4-6-часовой готовности. Вдобавок по сигналу о переходе в готовность №1 не происходило отмобилизование по штатам военного времени частей и соединений ВМФ, которые, следовательно, не могли в полной мере выполнять боевые задачи.

Также, по словам Мирослава Морозова: во всех конструкциях о переходе в оперативную готовность №1 не было никаких указаний о праве применять оружие, только говорилось, что на это должно быть отдельное указание соответствующего командующего флотом. Такого права не получали даже дежурные корабли, которые несли дозор на подходе к военно-морским базам и подходам к заливам. Соответственно, в ночь на 22 июня постановщики мин ВМФ Германии не встретили никакого противодействия со стороны нашего ВМФ. При этом из наших и немецких документов известно о восьми контактах между нашими дозорными кораблями, самолетами воздушной разведки и кораблями противника. Причем фактически первый контакт с применение оружия состоялся еще в 18.56 21 июня, когда группа немецких торпедных катеров обстреляла наши корабли. А сигнал о переходе в боеготовность №1 был зафиксирован на Балтфлоте в 22.37 тоже 21 июня, что в послевоенные годы и позволило историкам и мемуаристам писать, что благодаря наркому Кузнецову флот был переведен в полную боевую готовность.

Однако уже в полдень 22 июня на немецких минах подорвалось первое наше судно. Экипаж его заподозрили в диверсии. В дальнейшем, спустя пять дней, признали, что взрыв был не внутри, а снаружи, и с экипажа сняли все подозрения.

В ночь с 22 на 23 июня в минное заграждение попал отряд крупных кораблей Балтфлота, который вышел на постановку мин. Была оторвана носовая часть крейсера «Максим Горький». На минах, которые были выставлены немцами в ночь на 22 июня, на Балтике подорвалось 19 наших кораблей и судов.

Как следствие уже утром 24 июня командующий Балтфлотом адмирал Трибуц докладывал наркому ВМФ Кузнецову: «Самая трудная опасность является минная опасность. В течение суток противник почти парализовал деятельность в Финском заливе, на сегодня ни одного корабля нельзя выводить без риска».

Тот эффект, который планировало немецкое командование, был достигнут. Поскольку эти минные постановки дополнялись, в ходе последующих действий компании до конца 1941-го было поставлено 1500 мин. Состояние парализованности на Балтике сохранялось до ледостава 1942 г.

Таким образом, и потеря судов, и общий результат вступления нашего флота в войну стал закономерным результатом отсутствия последовательности по осуществлению мероприятий по переводу сил флота в высшую степень боеготовности. По словам Морозова, утверждение о том, что ВМФ не потерял ни одного корабля, не соответствует реальности. ВМФ не был готов к отражению внезапного нападения противника. Хотя это обстоятельство и не стало главной причиной наших потерь летом 1941 г., подчеркнул ученый, но в значительной степени предопределило их масштабы.

«Ошеломляющим оказалось качественное отличие армии военного времени, какой располагала к июню 1941 года Германия, и армии мирного времени — Рабоче-крестьянской Красной армии…» — с этой нестандартной позиции подошел к оценке причин наших неудач в 1941 г. Алексей Тимофеев, главный редактор портала «Столетие» ФИП, член Союза писателей, автор книг «Покрышкин», «Как русские научились воевать» и др.

«Когда читал документы нацистской Германии, то видел, что немцы перестали нас бояться. Они перестали отождествлять Советский Союз с той Россией, которая победила Карла Шведского, Наполеона. Гитлеру и его советникам казалось, что Россия/Советский Союз — это колосс на глиняных ногах, — говорит Тимофеев. — Более того, многие политические советники, наши мигранты убеждали Гитлера в том, что когда начнется война, все ножи будут воткнуты в спину Красной Армии. Этого не произошло. Однако что все-таки определило такие страшные поражения сорок первого года»

Далее писатель-историк раскрывает, пожалуй, одну из главных причин страшных неудач начального периода Великой Отечественной войны, которые были характерны не только для советской авиации, но и в целом для вооруженных сил: «Могу сказать, что в ходе изучения биографии летчика-аса Покрышкина, единственно удостоенного в годы войны звания трижды Героя Советского Союза, и Главного маршала авиации Голованова, других наших выдающихся героев, полководцев, то четко вырисовывалась такая мало замеченная военными историками проблема, как коренное различие армии мирного и военного времени. Немецкая армия, когда 22 июня начинала вону против нас, уже была армией военного времени. И это не только боевой опыт. Главное — в этой армии выдвигаются новые люди, более способные к действиям в экстремальных условиях. Происходит смена кадров. В годы войны нужны командиры особой решительности. От них требуется понимание ситуации, реакция, способность мыслить тактически».

Это очень ярко проявляется на примере двух ведущих асов наших ВВС и германских люфтваффе — Александра Покрышкина и Вернера Мёлдерса. Мёльдерс воевал в Испании, сбивал там наши самолеты, стал известен благодаря своим новаторским подходам к тактике ведения воздушного боя.

И когда в ВВС Германии массово появились новые самолеты и потребовалась новая тактика их применения, то командующий авиацией Германии Геринг приглашает не комиссию генштаба, а 25-летнего капитана Мёльдерса, и тот составляет инструкцию по тактике действий истребительной авиации. После этого Геринг направляет Мёльдерса по частям истребительной авиации, и тот несет опыт в части люфтваффе. Что же мы видим у нас?

Начну с того, отмечает А. Тимофеев, что Покрышкин и Мёльдерс родились в один день, в марте 1913 г. Ео к 22 июня Мёльдерс был уже подполковником и командовал одной из лучших немецких эскадр, а это больше чем наша дивизия. Его эскадра свирепствовала на нашем Западном фронте. Кстати, в фильме «Живые и мертвые» по сценарию Симонова показано, как немецкие истребители сбивают наших бомбардировщиков буквально одного за другим, которые шли без прикрытия, — так действовала эскадра Мельдерса.

«У них много общего с Покрышкиным, но только к 1943 г. он создает свою тактику, его опыт начинает внедряться в наших ВВС. Покрышкин же, как мы знаем, 22 июня исполняет обязанности замкомэска, да и с этой должности вскоре был снят. Идеи его не проходят дальше штаба дивизии, где, мягко говоря, никакого понимания не встречают… Покрышкин считал, что летчиками должна командовать тоже летчики. Но в нашем авиационном командовании были представители сухопутных частей». И здесь Алексей Викторович рассказал о весьма поучительной истории: «Командующий люфтваффе Г. Геринг не терпел не летающих на боевые задания командиров эскадр. В августе 1940 года он, недовольный действиями своих истребителей в битве за Англию, проводит радикальную замену кадров: “Я избавляюсь от старых командиров эскадр, а вместо них будут назначены молодые!.. По моему новому приказу каждую эскадру в бой должен вести ее командир, и именно он должен быть наиболее успешным пилотом! Еще никогда прежде молодые летчики не назначались на такие посты. Некоторые из них не смогут выдержать ответственности, но другие смогут!”. Спустя четыре года, в августе 1944-го, Геринг подтверждает это положение, издав приказ, по которому командиры эскадр должны были участвовать в боевых вылетах не реже одного раза в три дня, командиры групп — раз в два дня, командиры эскадрилий — каждый день (если эскадрилья совершала более трех вылетов ежедневно). В наших ВВС о таком и речи не было. Высшее командование состояло в подавляющем большинстве из тех, кто пришел в авиацию из других родов войск… Командиры полков и дивизий переставали вылетать на боевые задания, теряли представление о динамике обстановки в небе. От таких командиров много претерпели в 1941–1942 годах и Покрышкин, и его соратники — боевые летчики… Покрышкин не случайно говорил, что тот, кто в 41-м – 42-м годах не воевал, тот войну по-настоящему не знает».

«Когда я изучал материалы предвоенного совещания командного состава нашей армии, где выступали наши генералы и маршал Жуков, наши авиационные командующие, то убедился, что они не представляли себе, с каким противником столкнутся, значение тактики, структуру немецких ВВС, радиосвязи — у нас самолеты были без радио. Это пример армии мирного и военного времени», — подчеркнул Алексей Тимофеев.

«В 90-е годы издали мемуары маршала Рокоссовского, которого многие считают талантливейшим военачальником нашей армии, и родственники его вставили в это издание те страницы, которые были вырезаны в 1960-е гг. Он в первые дни войны был в Киеве в кабинете Кирпоноса, командующего Киевским военным округом, и был поражен его растерянностью. Герой финской войны не знал, что делать. Рокоссовский вспомнил: Павлов, которого он знал, был еще слабее, чем Кирпонос. Рокоссовский также отмечал, что когда он изучал план русского Генштаба Первой мировой войны и сравнивал с планом советского Генштаба, то был поражен, что тот план был гораздо более детальным, обоснованным».

«Таким образом, как показывает история Великой Отечественной войны, одной из главнейших во все времена является проблема элиты, — убежден Алексей Викторович. — Достойные люди всегда были и есть в нашей стране, но не всегда они занимают соответствующие посты. А ведь один выдающийся руководитель, если ему предоставлена свобода действий, способен радикально и быстро, а не за годы обещаний, изменить положение в порученном ему деле. Без поиска и выдвижения таких лидеров успеха не может быть ни на войне, ни в ходе каких-либо преобразований в обществе».

Наталия Нарочницкая: «Спасибо! То, что вы говорите, относится не только к войне…»

«Численность армии возросла за предвооенные годы почти на порядок. Организационно армия не была похожа на Красную армию периода гражданской войны», — сказал Владимир Афанасьев, главный научный сотрудник Центрального музея Вооруженных Сил РФ, кандидат исторических наук.

И подчеркнул, что слабость командного состава накануне войны определялась еще и тем, что армия развернулась, и командных кадров не хватало. Причины неудач начала войны начали анализироваться сразу после победы. За это дело взялся Генштаб. В войска вплоть до дивизии был разослан вопросник. В военном деле нужно учитывать и отрицательный опыт, чтобы не повторять.

Усилению влияния нацистской Германии в Латвии по документам французского МИДа было посвящено выступление Олеси Орленко, руководитель международных программ фонда «Историческая память», а Ирина Хормач, ведущий сотрудник Института российской истории РАН, доктор исторических наук, рассказала о деятельности Лиги Наций в предвоенный период и причинах, по которым Лига не смогла предотвратить мировую войну.

Григорий Пернавский, главный редактор издательства «Пятый Рим» отметил, что у нас мало выходит научно-популярной литературы. «При этом есть один положительный момент, к которому причастно и наше издательство: книги для детей, основанные на новых принципах, — аудиокниги. И еще – книги для семейного чтения. Издали книги о блокаде Ленинграда и о Победе. Причем, на деньги благотворителей. Примечательно, что на первую средства собрали за сутки. Отзывы родителей хорошие. Практически мы повторяем советскую серию «Дедушкины медали». Теперь хотим издать книгу о битве за Москву».

«Складывается такая многогранная, неоднозначная как и сама жизнь, как человек, как любая история – картина, которая, тем не менее, только подтверждает наш вывод о том, что нашей стране, нашему народу и руководству пришлось столкнуться действительно с невиданной агрессией и мощью по своей идеологической мотивации», — сказала Наталия Нарочницкая, подводя итоги круглого стола.

И отметила: «Мне было интересно. Новые повороты. Новые документы. Всех прошу прислать статьи для нашего научного журнала, потом мы сделаем книгу, можно и расширенные тексты. Особых разногласий на нашей конференции не было. Все интересно раскрывали темы». Затем подвела итог мероприятию: «Нам угрожала не только потеря части территории – как бывает в войнах за сопредельные территории, которые в зависимости от соотношения сил переходят то к одному, то к другому. Нам угрожала потеря не только какого-то материального достояния — нам угрожало исчезновение из мировой истории как собственно субъекта и творца своей истории. То сть превратиться из нации как явления истории и культуры, — как я всегда говорю, — в свинопасов и горничных для Третьего рейха. Такая судьба была уготована и тем странам, особенно Восточной Европы, тем народам, которые гораздо меньше, чем наш народ, у которых уязвимость от такой стратегии врага гораздо больше. В

Война, оказывается, велась с тоталитарным режимом за демократию И вот сейчас, заметьте, потихоньку все меньше и меньше говорят, — и даже еврейское сообщество в общем помалкивает, — об этой человеконенавистнической, языческой, бросающей вызов всей монотеистической цивилизации доктрине, которая и оправдывала завоевание народов и территорий, которые вообще никогда не были в орбите германской истории, германского народа. И поэтому, конечно, наш народ почувствовал в себе зов предков. Иначе было не восстать против этого, забыв о спорах об устроении государства, к которому было, безусловно, неоднозначное отношение. Отложив эти споры в сторону, ибо государство — политический институт, вечно греховный и несовершенный позавчера, вчера, сегодня и завтра, как греховен и несовершенен человек. А задуматься об Отечестве, о преемственной государственности. Если не восстать против этого абсолютного зла, то тогда обессмыслены и подвиг Александра Невского, и Дмитрия Донского, и стояние на реке Угре, и изгнание Наполеона. И мне кажется, на уровне интуиции это было, на уровне сердца это было понято буквально девятью из десяти человек в нашей стране».

«И именно поэтому духовная победа была безусловна, — подчеркнула Наталия Алексеевна. — Это признавали и западные наблюдатели — изменение именно мировоззрения. Недаром в одной из статей 1942 года, — по-моему, в «Таймс», — было сказано, что русский солдат вдохновлен дореволюционным прошлым. (Они это первыми и заметили, мы об этом не писали никогда.) Знает, что он сражается не только за фабрики и заводы, — хотя признает, что и за это тоже, — но они понимают, что за ними маковки церквей, культура, Пушкин, Достоевский и все, что создало нас как явление мировой истории и культуры.

И, конечно, позиция эмиграции для меня очень важна. Вот Рахманинов, который вообще революцию не принимал. Он был очень глубоко верующим, консерватором. Он написал литургии, всенощные. Он до изнеможения давал концерты по Соединенным Штатам и пересылал все деньги Сталину, абсолютно понимая, что, с его точки зрения, лучше бы его не было никогда, а оставался царь-батюшка.

Деникин отказался благословить власовцев. И привечал всех пленных, зная, что ему может концлагерь светить. Потому что как мать в притче о Соломоновом суде, они любили Россию больше, чем ненавидели ее. И предпочли оставить ее у большевиков надолго, чем оставить ее расточенной и съеденной заживо. Это высота национального самосознания. И есть ли у нас такое? Надеюсь, что все-таки есть…

Но, похоже, что молодежь забыла о том, какое истребление грозило оккупированным народам, особенно – Восточной Европы. Она считает: раз не было у Советского Союза демократии, значит, это такой же тоталитарный монстр. Увы, приходится изворачиваться, придумывать аудиокниги, писать в твиттерах — чирикать фактически. Наше поколение все-таки читало книги, смотрело фильмы, Надо больше того, что действительно доходит до сердец и душ нашего следующего поколения. И как случится что-нибудь настоящее, слетит шелуха и с нашей молодежи, пойдут все опять как один. Спасибо вам за внимание!».

Можно было бы на этом и точку поставить. Но нельзя не сказать о том, насколько созвучными оказались материалы круглого стола и положения Стратегии национальной безопасности. Там, например, отмечается: «Участились попытки фальсификации российской и мировой истории, искажения исторической правды и уничтожения исторической памяти, разжигания межнациональных и межконфессиональных конфликтов, ослабления государствообразующего народа». Весомой оценкой мероприятию в этом актуальном контексте могут быть слова Екатерины Романовой, которые она произнесла в адрес Наталии Нарочницкой и Фонда исторической перспективы: «Ваши мероприятия открывают перспективы для изучения важных исторических событий». Без сомнения, это — действительно так.