А.С. Пушкин – Вера Богу и религии — это абсолютно разные вещи!

https://ic.pics.livejournal.com/ss69100/44650003/2245735/2245735_300.jpgТе деятели иудохристианского культа, которые пытаются переврать всё, от науки и до классики русской литературы, оседлать всё и вся, подстроив себе в угоду, которые сунули свои поганые рыла в произведения Александра Сергеевича Пушкина, и попытались, к примеру, подменить «попа» на «купца» в произведении А. С. Пушкина «Сказка о попе и о работнике его балде» (ссылаясь в этом моменте на авторитет друга А. С. Пушкина В. А. Жуковского, который, в свою очередь, сделал эту подмену при публикации пушкинского наследия — из-за церковной цензуры) — эти деятели заявляют, де, Александр Сергеевич был «верующим христианином» (у последователей иудохристианского культа слово «верующий» ложно отождествляется со словами «церковь», «воцерковлённый») и, якобы, не мог он написать про попа «такие вещи».

Чтобы развеять сомнения в том, что образованнейший А. С. Пушкин (в первой половине XIX века!), по сути, был пленником всеподавляющего демонического иудохристианского культа (подчёркиваю, не истинного христианства, а иудохристианства!), но оставался, при этом, весьма адекватным, критично мыслящим человеком — ниже приведена выборка из его поэтических произведений.

Эти отрывки весьма картинно показывают то, насколько Александр Сергеевич Пушкин был адекватен окружающей действительности своим мировоззрением, своим миропониманием, насколько он сомневался, иронизировал и издевался над этими костюмированными поповскими ритуально-догматическими представлениями, равно как и над самими архетипическими нравами, так называемого, «русского духовенства».

https://ic.pics.livejournal.com/ss69100/44650003/2245898/2245898_300.jpgЧитая Пушкина нужно чётко осознавать то, что ему было крайне нелегко писать что-либо, ставящее краеугольные идеологические вопросы открыто, тем более, от первого лица или от лица положительных персонажей своих произведений, поэтому, например, в Гавриилиаде отрывок «С рассказом Моисея не соглашу рассказа моего» он вложил в уста беса.

Но вопросы ставятся и ответы даются крайне серьёзные. Такая постановка вопросов, как минимум, побуждает нормального читателя искать ответы самостоятельно. А именно это и требовалось поэту-пророку, «живот рекущему».

Главной вехой гонений на Пушкина стала его «Гавриилиада», в которой он развенчал (конечно, как уже было сказано выше — устами беса) институт пророков (Но я, поверь, — историк не придворный, Не нужен мне пророка важный чин!), то есть, одну из основ церковной догматики.

Там же Пушкин высмеял «церковный антропоморфизм», то есть придание человеческих качеств тому, кто человеком не является (Богу), а следовательно, и всю церковную концепцию Бога и богослужения. За это ему, как минимум, светило пожизненное заключение в Шлиссельбурге.

Когда над Пушкиным стали сгущаться «церковные тучи», его вызвал к себе Николай Павлович (Николай I, коронованный 22 августа 1826 г.) для объяснений.

В ночь с 3 на 4 сентября 1826 года в Михайловское прибывает нарочный от псковского губернатора Б. А. Адеркаса: Пушкин в сопровождении фельдъегеря должен явиться в Москву, где в то время находился Николай I.

8 сентября, сразу же после прибытия, Пушкин доставлен к императору для личной аудиенции. Беседа Николая с Пушкиным происходила с глазу на глаз и длилась она несколько часов.

Император так отозвался об этой встрече: «Сегодня я говорил с умнейшим мужем России». В результате Николай I взял Пушкина под своё покровительство, поэт был освобождён от обычной цензуры, а Синоду император заявил (письменно): «Я знаю, кто написал Гавриилиаду. Оставьте Пушкина в покое».

Это можно понимать двояко: 1. «Я знаю то, что автор «Гавриилиады» Пушкин, но он под моей протекцией. Оставьте его в покое»; 2. «Я знаю, что автор «Гавриилиады» не Пушкин. Оставьте его в покое». А Синод по причине субординации не мог требовать каких-то дополнительных объяснений у императора, и был вынужден подчиниться.

После беседы с императором Николаем I Пушкин, отнюдь, не отказался от своих убеждений, но теперь он был вынужден шифровать свои мысли вторым смысловым рядом («…старуха, давно лишённая чутья и слуха» — это он о церкви в «Домике в Коломне»).

Имеется следующий факт из жизни поэта: Перед смертью Пушкин исповедался, причастился «Святых Христовых Таин» и простил всех своих врагов и недоброжелателей. Священник, который совершал «Таинство исповеди», признавался: «Вы можете мне не поверить, но я скажу, что я самому себе желаю такого конца, какой он имел».

Да, Пушкин перед смертью «причастился христовых тайн», надо понимать, раскаялся и «воцерковился». Но по этому формальному факту нельзя судить о Пушкине, как о стороннике иудохристианского культа.

Находясь при смерти, он не мог не задумываться о том, что будет с его семьёй. А на Пушкине числился долг в 200 000 рублей — сумма, по тем временам, совершенно катастрофическая. И тут он, находясь на смертном одре, получает письмо от императора.

Вот полный текст этого письма: «Если бог не велит уже нам увидеться на этом свете, то прими мое прощение и совет умереть по християнски и причаститься, а о жене и детях не беспокойся. Они будут моими детьми, и я беру их на свое попечение».

Из этого письма, очевидно, следующее:

1. «Совет умереть по християнски»..? А кем же ещё мог умереть русский поэт Пушкин в России XIX века, если не христианином..? Мусульманином, буддистом, иудеем, кем-то ещё..?

То, что император акцентирует, именно это, косвенно доказывает то, что Пушкин ему открылся в их многочасовой беседе 8 сентября 1826 года в качестве, как минимум, человека «верующего без церкви», что Николай I знал то, что Пушкин, как минимум, не принадлежит ортодоксальной церкви России, поэтому он, вероятнее всего, откажется от предсмертных «таинств».

Но как тогда император будет объясняться перед Синодом — почему он покровительствовал «безбожнику» и «святотатцу», который даже на смертном одре бросил вызов церкви, а после его смерти взял под покровительство его семью? И какое право, после этого, он будет иметь, чтобы что-то требовать от Синода?

Император хорошо знал Пушкина, и вот в своём последнем обращении к нему, когда нужно сказать о многом, он говорит: «умри христианином», как о главной теме и основном дискурсе жизни Пушкина.

2. Слово «совет» из под пера императора приобретает совсем иное значение, нежели банальная рекомендация. Ему что, заняться больше нечем, кроме как вникать в чужие проблемы и давать советы? Поэтому тот, кто, получив «совет» от императора, игнорирует его — может больше не рассчитывать не то что на его благосклонность, но и на общение с ним, как таковое. Примерно так.

Это, конечно, не было ультиматумом, но, по причине отсутствия других тем в этом письме, настоятельная просьба здесь видна очень чётко: «Я знаю твоё отношение к церкви. Но пойми моё положение и не подставляй ни меня, ни свою семью, тогда я спокойно смогу взять её на попечение».

3. Николай I, по сути, предложил сойтись на том, что слова попа, проводившего «таинство», по сути вопроса, нейтральны — они ничего не доказывают и не опровергают, и трактовать их можно по-разному, по-своему.

* * *

Не веровал я троице доныне
Мне бог тройной казался всё мудрен;
Но вижу вас и, верой одарен,
Молюсь трем грациям в одной богине

* * *

Мы добрых граждан позабавим
И у позорного столпа
Кишкой последнего попа
Последнего царя удавим.

* * *

ГАВРИИЛИАДА

…

С рассказом Моисея
Не соглашу рассказа моего:
Он вымыслом хотел пленить еврея,
Он важно лгал, — и слушали его.
Бог наградил в нем слог и ум покорный,
Стал Моисей известный господин,
Но я, поверь, — историк не придворный,
Не нужен мне пророка важный чин!

…

В жару любви трепещет и воркует,
И падает, объятый легким сном,
Приосеня цветок любви крылом.
Он улетел. Усталая Мария
Подумала: «Вот шалости какие!
Один, два, три! — как это им не лень?
Могу сказать, перенесла тревогу:
Досталась я в один и тот же день
Лукавому, архангелу и богу».
Всевышний бог, как водится, потом
Признал своим еврейской девы сына,
Но Гавриил (завидная судьбина!)
Не преставал являться ей тайком;
Как многие, Иосиф был утешен,
Он пред женой по-прежнему безгрешен,
Христа любил как сына своего,
За то господь и наградил его!

* * *

<В. Л. ДАВЫДОВУ>

Меж тем как генерал Орлов —
Обритый рекрут Гименея —
Священной страстью пламенея,
Под меру подойти готов;
Меж тем как ты, проказник умный,
Проводишь ночь в беседе шумной,
И за бутылками Аи
Сидят Раевские мои —
Когда везде весна младая
С улыбкой распустила грязь,
И с горя на брегах Дуная
Бунтует наш безрукой князь…
Тебя, Раевских и Орлова,
И память Каменки любя —
Хочу сказать тебе два слова
Про Кишинев и про себя. —
На этих днях, [среди] собора,
Митрополит, седой обжора,
Перед обедом невзначай
Велел жить долго всей России
И с сыном Птички и Марии
Пошел христосоваться в рай…
Я стал умен, [я] лицемерю —
Пощусь, молюсь и твердо верю,
Что бог простит мои грехи,
Как государь мои стихи.
Говеет Инзов, и намедни
Я променял парна<сски> бредни
И лиру, грешный дар судьбы,
На часослов и на обедни,
Да на сушеные грибы.
Однакож гордый мой рассудок
Мое раска<янье> бранит,
А мой ненабожный желудок
«Помилуй, братец, — говорит, —
Еще когда бы кровь Христова
Была хоть, например, лафит…
Иль кло-д-вужо, тогда б ни слова,
А то — подумай, как смешно! —
С водой молдавское вино».
Но я молюсь — и воздыхаю…
Крещусь, не внемлю Сатане…
А всё невольно вспоминаю,
Давыдов, о твоем вине…
Вот эвхаристия [другая],
Когда и ты, и милый брат,
Перед камином надевая
Демократической халат,
Спасенья чашу наполняли
Беспенной, мерзлою струей,
И за здоровье тех и той
До дна, до капли выпивали!..
Но те в Неаполе шалят,
А та едва ли там воскреснет…
Народы тишины хотят,
И долго их ярем не треснет.
Ужель надежды луч исчез?
Но нет! — мы счастьем насладимся,
Кровавой чаш<ей> причастимся —
И я скажу: Христос воскрес.

1821

И «на закуску», оглашение-призыв А. С. Пушкина против подневольности, информационного рабства, всегда лежащего в основе рабства физического:

* * *

Изыде сеятель сеяти семена своя.

Свободы сеятель пустынный,
Я вышел рано, до звезды;
Рукою чистой и безвинной
В порабощённые бразды
Бросал живительное семя—
Но потерял я только время,
Благие мысли и труды…

Паситесь, мирные народы!
Вас не разбудит чести клич.
К чему стадам дары свободы?
Их должно резать или стричь.
Наследство их из рода в роды
Ярмо с гремушками да бич.*