Антироссийская „Новая газета” и приговоры судов по „Катынскому делу” (2)

https://ic.pics.livejournal.com/ss69100/44650003/2065101/2065101_300.jpgСвидетели защиты

Продолжу рассказ о том, как проходило слушание «Катынского дела» Нюрнбергским военным трибуналом в июле 1946 года.

«Свидетели» защиты, пытающиеся доказать суду, что немцы поляков не расстреливали, вели себя крайне лживо, причем, лгали они глупо, и это волей или неволей, но давало основание полагать, что они судей Трибунала считали дураками, а это не могло не вызвать раздражение судей.

И это раздражение чувствуется из стенограммы допроса свидетелей – из того, как суд прерывал их словоизлияния.

На мой взгляд, только этим можно объяснить, почему американский судья, председательствующий в Трибунале, долго торговался, но не дал задать вопросы этим «свидетелям» защитнику адмирала Денница всего лишь на том основании, что «Катынское дело» к адмиралу не имеет отношения.

Поставьте себя на место судей. Они дали защите разрешение вызвать свидетелей и что получили?

Расстрел поляков по геббельсовской версии происходил в апреле-мае 1940 года, по советской – в августе-начале сентября 1941 года. Надо было в это время быть в Катыни, чтобы быть СВИДЕТЕЛЕМ чего-либо, относящегося к этому делу. Еще можно было что-то узнать об этом, участвуя в комиссиях по эксгумации могил либо весной 1943 года, либо в зиму 1944 года. Не так ли?

Так вот, все три «свидетеля» защиты с жаром убеждали суд, что они прибыли в Смоленск не ранее 20 сентября, а в комиссии по эксгумации не участвовали.

Как вам это нравится? Что эти «свидетели» могли показать суду??

Нынешние поляки, отечественные подонки и бараны убеждают граждан России и Польши, что судьи Трибунала поверили в заявления этих «свидетелей» о том, что немцы, дескать, поляков не расстреливали. Но поверить в то, что судьи могут основать решение на подобных выводах свидетелей, могут только кретины от рождения, поскольку только суд имеет право сделать вывод о том, кто убил. Суд, а не свидетель! А свидетель обязан предоставить суду факты, опираясь на которые, суд мог бы прийти к такому выводу.

Уже началась холодная война, без сомнения американский и британский судья Трибунала сделали бы пакость СССР, не признав вины немцев в Катынском деле, но для этого им нужно было бы хоть что-то, хоть какой-то факт! Хоть маленький! А все три «свидетеля» защиты, заботясь о своем алиби (боясь, что их самих обвинят в этом расстреле), заверяли суд, что никаких фактов суду дать не могут, но предлагают суду просто поверить в их слова, что немцы поляков не убивали.

Первым из «свидетелей» был допрошен полковник Аренс. В 1941 году он был еще подполковник, в немецком звучании «оберст-лейтенант Аренс». Немецкая айнзац-команда, расстрелявшая поляков, базировалась недалеко от места их расстрела в бывшем доме отдыха НКВД – обширном двухэтажном деревянном здании на берегу Днепра, который немцы называли «замок». На кухне у этой команды работала русская 18-летняя девушка, которая в немецких знаках отличия не разбиралась, и которая по услышанному ею звучанию должности и фамилии сообщила, что командовал расстрельной командой «обер-лейтенант Аренс».

То есть, Трибунал допрашивал начальника айнзац-команды немцев – того самого, кто командовал убийцами этих поляков.

При допросе Аренс сообщил, что он прибыл в «замок» в качестве командира 537-го полка связи немцев только в конце ноября 1941 года. До этого в полку не служил и ни на вопрос защиты, ни на вопрос обвинения не сообщил, где он находился в августе-сентябре 1941 года, – уклонился от ответа. Нагло уклонился!

А ответ на этот вопрос был по-своему важен, поскольку собственно штаб 537-го полка начал занимать этот «замок» с 20 сентября 1941 года, а с 17 июля по 20 сентября «замок» занимала некая «передовая команда» этого полка. И всем было интересно, какой же это «обер-лейтенант Аренс» ею командовал?

Из допроса Аренса стало понятно, чего хотела защита, вызывая его в качестве свидетеля. Дело в том, что никем не отрицалось, что немцы в Катыни окружили колючей проволокой и часовыми лес, в котором расстреливали поляков, никого к нему не подпускали, и с этого леса регулярно доносились выстрелы. Никто не отрицал, это прямое доказательство того, что поляков расстреляли немцы!

Защита должна была как-то эти немецкие мероприятия объяснить, и хотела с помощью Аренса показать суду, что эти мероприятия имеют иное разумное объяснение, кроме расстрела поляков.

И защитник начал долго и нудно расспрашивать Аренса, насколько штаб полка связи является секретной организацией, расспрашивал до тех пор, пока это не надоело председателю Трибунала, возмутившегося, какого черта он должен это слушать?! Тут, наконец, защитник пояснил, что немцы потому никого не пускали на участок местности размерами километр на километр, что на краю этого участка находился очень секретный штаб – штаб полка связи.

Тут Аренс догадался, что не стоит считать судей такими уж дураками, и начал объяснять судьям, что он потому выставлял охрану вокруг всего леса, что другие немецкие солдаты норовили его вырубить, а этот лес прикрывал его штаб от советской авиации. Тем самым, Аренс попутно сообщил суду, что советская авиация летала на высоте деревьев и выше подняться не могла.

На вопрос о выстрелах, Аренс тоже дал «разумное» пояснение, из которого следовало, что он очень боялся нападения русских на штаб, поэтому каждый день регулярно проводил маневры, в ходе которых его солдаты бегали по лесу как раз в районе захоронений поляков и, само собой, постреливали.

Аренс брехал буквально в каждом своем слове, и я сначала даже удивился, почему советский обвинитель Смирнов его брехню не разоблачает? Потом понял, что ни Аренс, ни остальные «свидетели» Смирнову были не интересны – не их судили. И это был далеко не центральный эпизод этого процесса над главными военными преступниками. Смирнову было важно показать связь Берлина с этим расстрелом – связь подсудимых, – и попутно показать брехню немцев так, чтобы она стала понятна суду.

И он задавал вопросы, которые, казалось бы, не имели отношения к делу, но, как потом оказалось, являлись ловушками, часть из которых сработала.

К примеру, Аренс, на вопрос защиты, уверял Трибунал, что он впервые увидел захоронения поляков (над которым поляки, служившие в немецкой армии, уже воздвигли крест) только в конце декабря 1941 года – в начале января 1942 года. И Смирнов его снова об этом спрашивает, после чего спрашивает, доложил ли он об этом начальству? Аренс охотно подтверждает – немедленно доложил! Казалось бы, какая разница – доложил или нет?

Однако, после Аренса допрашивали в качестве свидетеля его непосредственного начальника, командующего войсками связи группы армий «Центр» генерала Оберхаузера и служащего штаба этого генерала, обер-лейтенанта фон Эйхборна.

И генерал, не слышавший, что именно показал до него Трибуналу Аренс, на вопрос защиты, когда он узнал о польских могилах, бодро отрапортовал: «Я ничего не слышал. Вообще ничего, вплоть до 1943 года, когда могилы были обнаружены». Смирнов, дождавшись, когда защита закончит задавать вопросы, задал свой.

«СМИРНОВ: Полковнику Аренсу стало известно о массовых захоронениях в конце 1941 или в начале 1942. Он сообщал Вам что-нибудь о своем открытии?

ОБЕРХАУЗЕР: Я не могу поверить, что полковник Аренс мог обнаружить могилы в 1941 году. Это невероятно, но что я особенно не могу себе представить, так это то, что он ничего мне об этом не сообщил.

СМИРНОВ: В любом случае, Вы утверждаете, что ни в 1942, ни в 1943 полковник Аренс не сообщал Вам ничего об этом деле?

ОБЕРХАУЗЕР: Полковник Аренс никогда ничего мне об этом не сообщал, а он обязан был сообщить мне, если бы узнал».

А поскольку судьи незадолго до этого слушали самого Аренса, то им было понятно, что кто-то из свидетелей умышленно лжет, а, значит, свидетели с немецкой стороны имеют основания лгать, и эти основания как-то связаны с убийством поляков.

Еще, Смирнов и Эйхборну, и Оберхаузеру задавал вопрос, насколько они, связисты, получавшие всю почту, телеграммы, радиограммы и слушавшие телефонные разговоры в штабе группы «Центр», были знакомы с содержанием приказов и переписки с Берлином? Оба «свидетеля» гордо подтвердили, что, безусловно, были в курсе дела всего.

После этого Смирнов спрашивает, были ли приказы по участию армии в расстреле военнопленных (здесь и далее выделения сделан мною – Ю.М.)? И Эйхборн, и Оберхаузер, категорически отвергли наличие таковых. И тогда Смирнов «выкатывает» суду документ (стенограмму даю с сокращением):

«СМИРНОВ: Свидетель, я хотел бы спросить у Вас следующее. Так как все секретные телеграммы проходили через Вас, не сталкивались ли Вы когда-либо среди них с какой-либо от так называемой 1-й айнзацгруппы «Б» – так называемой первой команды – или от спецкоманды «Москва», расположенной в то время в Смоленске до срока в резерве? У последней был приказ – совершить массовые расправы в Москве. Обе команды тогда находились в Смоленске.

ФОН ЭЙХБОРН: Никаких подобных сообщений через мои руки не проходило. Я могу дать Вам исчерпывающие объяснения, г. обвинитель. Когда подобные подразделения располагались в районе группы армий «Центр», у них были собственные
радиостанции. Лишь позже в ходе русской кампании они пользовались телетайпом; в этом случае они использовали сеть армейской группы. Но это было позже.

СМИРНОВ: Следовательно, телеграммы спецподразделений, назначенных приказом высоких полицейских властей для выполнения специальных действий в сотрудничестве с военными, не проходили через Ваши руки в сентябре и октябре 1941 года?

ФОН ЭЙХБОРН: Это так. В то время эти спецподразделения не пользовались телетайпом, даже если телетайпная сеть имелась на этой территории.

СМИРНОВ: Г-н Председатель, этот документ уже был внесен в Суд вместе с сообщением Чрезвычайной Комиссии, номер документа – СССР-3. Если Высокий Суд разрешит, я хотел бы представить в Суд и Защите фотокопию одного из документов, приложенную к сообщению Чрезвычайной Комиссии.

Если Суд посмотрит на страницу 2 этого документа, он увидит, что спецкоманда «Москва» и айнзацгруппа «Б» обе находились в Смоленске. На первой странице сообщается, что эти подразделения, вместе с подразделениями вермахта, назначаются для выполнения массовых расправ в лагерях. Если Суд мне позволит, я представлю сейчас этот документ…

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Полковник Смирнов, это существенный факт. Мы, естественно, приобщим данные Советской Правительственной публикации. И я понимаю Вас так, что этот документ – часть донесения Советского правительства или отчёта Советского правительства.

СМИРНОВ: Да, г-н Председатель; но я прошу разрешения представить первоначальный немецкий секретный документ, указывающий, что в Смоленской области находились две большие спецкоманды, чьей обязанностью было выполнение массовых казней в лагерях, и что действия эти должны были выполняться вместе с подразделениями вермахта, обязанными сотрудничать с ними…

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Да, полковник Смирнов. Это может быть принято, если Суд правильно Вас понял.

СМИРНОВ: Благодарю вас, г-н Председатель. [Поворачиваясь к свидетелю.] Следовательно, мы можем считать установленным фактом то, что корреспонденция, телеграфные сообщения этих специальных подразделений не проходили через Ваши руки; это верно?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Он уже дважды подтвердил это.

СМИРНОВ: Прошу прощения, г-н Председатель. [Поворачиваясь свидетелю.] Почему же Вы утверждали с такой уверенностью, что не существовало никаких сообщений об уничтожении поляков? Вам известно, что уничтожение военнопленных является специальной акцией, и любое сообщение об этом действии должно было пройти через ваши руки? Это так?

ФОН ЭЙХБОРН: Я ответил обвинителю – вернее, доктору Штамеру – что если бы приказ об уничтожении поступил 537-му полку связи армейской группы, я, несомненно, должен был бы об этом знать. Я не говорил того, что обвинитель теперь пытается мне приписать».

«Свидетель» заюлил на глазах суда. Он только что говорил обо всех документах по группе армий «Центр» и ни слова о 537-м полку, а теперь начал выкручиваться, как будто он имел в виду только переписку гестапо с 537-м полком.

«ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Полковник Смирнов, Суд считает, что было бы лучше, если бы Вы зачитали этот отрывок на немецком из документа, чтобы его содержание стало частью стенограммы.

СМИРНОВ: Благодарю Вас, г-н Председатель. Этот документ датирован «Берлин, 29 Октября 1941». Заголовок, «Руководитель Полиции Безопасности и Службы Безопасности».

Классифицирован: «Совершенно Секретно; Срочно; действующий порядковый номер – 14». Ссылка на приказы 17 июля и 12 сентября 1941 года. Прочту несколько коротких предложений, начиная с начала: «…Эти директивы разработаны в сотрудничестве с Армейским Главным Командованием. Армейское Главное Командование известило командующих тыловых армий, а также полевых начальников лагерей для военнопленных и транзитных лагерей».

Слова «Армейским Главным Командованием» означают, что непосредственным исполнителем документов по этой акции (расстрелу военнопленных) был начальник оперативного отдела Генштаба вооружённых сил Германии генерал-полковник А. Йодль, сидевший на скамье подсудимых.

С Герингом и так было всё понятно – второй человек после Гитлера в партии и государстве и так за всё отвечал. А вот для доказательства вины А. Йодля нужны были факты, и рассмотрением «Катынского дела» эти факты предъявлялись суду.

Смирнов продолжил:

«Группы выполнения задач, в зависимости от размера лагеря на их территории, создают специальные
команды достаточной численности под руководством офицера СС. Командам предписывается немедленно начать работу в лагерях». Я пропущу здесь и перейду к последнему параграфу: «Я особенно подчеркиваю, что действующие приказы номер 8 и 14, а также Приложение, должны уничтожаться немедленно в случае возникновения опасности».

Я завершаю чтение, осталось огласить лишь список рассылки. На странице 2 имеется указание относительно Смоленска. Сообщается, что в Смоленске располагается айнзацгруппа «Б», включающая спецкоманды 7а, 7b, 8 и 9; и, кроме того, уже находящаяся в Смоленске спецкоманда, несколько преждевременно названная организаторами «Москва»…

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Суд считает необходимым перевести документ целиком. Объявляется перерыв до 14.05».

Заметьте, что председатель даже перерыв объявил, чтобы дать переводчикам время перевести этот документ. И, повторю, почему председатель ухватился за этот документ, понятно – это доказательство связывал убийство военнопленных с Генштабом Германии и с сидящим на скамье подсудимых начальником оперативного управления генштаба – генерал-полковником Йодлем.

И, как вы видели, Смирнов без проблем еще раз показал, что «свидетели» защиты цинично лгут суду.

Основания для судебного вывода

Далее выступили свидетели обвинения. Заместитель бургомистра оккупированного Смоленска Базилевский сообщил, что видел живых поляков на постройке дороги еще в июне 1941 года – этот свидетель ВИДЕЛ!!

Базилевский показал со слов бургомистра Меньшагина и коменданта Смоленска Швеца, что немцы расстреляли пленных поляков в августе-сентябре 1941 года. Этот свидетель СЛЫШАЛ! Это реальный свидетель – он сам видел и сам слышал.

Врач, профессор Прозоровский показал, что он был членом советской комиссии, эксгумировавшей могилы с поляками, он лично делал вскрытия, лично осматривал трупы и нашел в карманах документы с датами даже 1941 года – этот свидетель ВИДЕЛ! Кроме того, он был эксперт, который осмотрел более 15000 трупов советских людей, расстрелянных немцами на территории СССР, и способный авторитетно заявить, что и почерк немецкий, и расстрел был не раньше осени 1941 года.

Этот свидетель делал ЗАКЛЮЧЕНИЕ на основе своих специальных знаний. Это был реальный свидетель и эксперт.

Напомню, что уже шла холодная война, что американский и британский судьи, как минимум, а возможно и француз, охотно пренебрегли бы этими показаниями, если бы хоть один член немецкой комиссии заявил, что по его ученому мнению, поляки расстреляны весной 1940 года. Ну, сказали бы, что судьи поверили ему, а не «запуганным Сталиным» свидетелям.

И такой свидетель, повторю, у защиты был, но пригласило его обвинение. Это был член немецкой комиссии, судмедэксперт болгарин Марков, который показал, что немцы в Катыни весной 1943 года не дали «международной комиссии скдмежэксперов» вырыть ни одного трупа, не дали трупы самим обыскать, не дали переговорить со свидетелями, не дали подписать в Смоленске уже написанный немцами акт комиссии.

А вывезли их на тайный военный аэродром, на котором практически поставили пред альтернативой – либо они подписывают акт, либо немцы сообщат миру, что мирный самолет с комиссией сбили советские истребители. Этот свидетель показал, как работала немецкая «международная комиссия», и он это лично ВИДЕЛ! И Марков тоже был реальный свидетель.

Так на основании чего судьи Трибунала должны были сделать вывод, что поляков расстрелял СССР? На основании заверения «свидетеля» фон Эйхорна, который на вопрос защиты, могли ли военнослужащие 537-го полка участвовать в расстреле поляков, заявил: «Я знал почти всех офицеров полка, поскольку сам был более года с полком, и был настолько близок с большинством из офицеров, что они сказали бы мне все, что случилось, даже что-то, не подлежащее оглашению.

Поэтому просто невероятно, чтобы я не знал о таком важном деле. Сама природа того, как подобные вещи распространяются в полку, такова, что невероятно, чтобы не нашлось хотя бы одного, кто сразу же довел бы это до моего сведения».

Или опереться на утверждение генерала Оберхаузера, который на вопрос защиты, могли ли расстрелять поляков всего в 4 километрах от штаба группы армий «Центр», заявил: «Считаю, что об этом не может быть и речи по той простой причине, что если бы командующий узнал тогда об этом, он, несомненно, никогда не выбрал бы этого места для штаб-квартиры – возле 11.000 трупов».

Заявить миру, что судьи Трибунала приняли решение считать СССР убийцами поляков только потому, что в немецкой армии было правило обо всех секретных заданиях рассказывать всем приятелям, а генерал-фельдмаршал Федор фон Бок был настолько труслив, что не мог остановиться ближе, чем в 5 километрах от кладбища??

Нет, в те годы откровенную судейскую подлость и идиотизм никто бы не оценил, и в Верховный суд России за это не назначил. Посему для Нюрнбергского Трибунала не только исключалось непризнание факта того, что пленных поляков расстреляли немцы, но исключалась какая-либо формулировка с сомнением в этом факте.

Свидетель Меньшагин

Теперь давайте займёмся главным героем статьи «Голограмма бургомистра Меньшагина. Эпизод из истории советских фальсификаций» в «Новой газете» – бургомистром Смоленска при немцах – Меньшагиным. Примечательно то, что все антисоветчики считают его своим любимым свидетелем, доказывающим, что поляков расстрелял НКВД! Хотя на самом деле Меньшагин показал обратное – что поляков расстреляли немцы, правда, ни Меньшагин, ни антисоветчики не соображают, что именно он показывает.

Автор указанной публикации в «Новой» П. Полян придал этой своей статье вид научного труда – дал в конце список использованной литературы и первой литературой в этом списке значится «Меньшагин Б. Воспоминания о пережитом. 1941-1944».

Мало этого, Полян даже сообщает сведения из этих воспоминаний предателя: «18 апреля 1943 года немцы устроили Меньшагину и еще нескольким сотрудникам Смоленской управы экскурсию на место раскопок и эксгумации», – и этой фразой Полян показал, что у него не хватает ума охватить «Катынское дело» во всей его полноте, посему дата 18 апреля ни о чём этому «историку» не говорит. В результате, что именно Меньшагин описал на месте «раскопок и эксгумации», Полян оказался не способен понять, причём, явно ввиду своей дебильности.

Немного о Борисе Меньшагине. Это смоленский адвокат, который при немцах вызвался быть бургомистром Смоленска. Когда Красная Армия начала освобождать Смоленщину, Меньшагин удрал вместе с немцами в Германию, его там в 45-м поймали, дали 25 лет, которые Меньшагин отсидел во Владимирской тюрьме. Между прочим, сам он считал, что ему достаточно было дать всего 10 лет, то есть не считал себя невиновным.

Когда Меньшагин вышел на свободу, то он надиктовал ещё тогдашним антисоветчикам на магнитофон свои упомянутые «Воспоминания о пережитом», но даже за полученные от антисоветчиков деньги не стал утверждать, что поляков расстрелял НКВД, – об этом он написал только, как о своем предположении. И это все.

Зато Меньшагин, сам того не подозревая, надиктовал массу подробностей, доказывающих, что поляков расстреляли немцы.

А надо сказать, что Меньшагин хотя и глуповат, как все подонки, но обладал феноменальной памятью – он и через 50 лет помнил фамилии, цитаты, даты, дни недели, тем более, хорошо их помнил и через 25 лет. Я усомнился в такой памяти и решил его проверить. Ниже в цитате он пишет, что 17 апреля 1943 года было субботой.

Проверил – а ведь точно! И ввиду такой памяти, его показания становятся очень ценными. В данном случае нам интересен вот такой эпизод его воспоминаний, о котором выше уже упомянул Полян.

«11 апреля 1943 года заведующий Красноборским дачеуправлением Космовский Василий Иванович сообщил мне, что поблизости от Красного Бора, в районе Гнёздова, открыты могилы расстрелянных поляков. Причем что немцы выдают их за расстрелянных советской властью. 17 апреля в конце рабочего дня ко мне пришел офицер пропаганды немецкой – зондерфюрер Шулле – и предложил поехать на следующий день, значит, 18 апреля, на могилы на эти, чтобы лично убедиться, увидеть расстрелянных. И сказал, что, кого пожелаю, я могу взять из сотрудников управления.

Уже сотрудники почти все разошлись, так как это была суббота – короткий день, и я застал только Дьяконова и Борисенкова, которым сказал, что, если они желают, могут поехать. Они выразили согласие. На другой день к двум часам все собрались на Рославльском шоссе в помещении пропаганды.

И оттуда на легковых машинах поехали по Витебскому шоссе в район Гнёздова. Помимо меня, ездили сотрудники городского управления Дьяконов и Борисенков и главный редактор издававшейся немцами газеты – точно «Наш путь», кажется, нет, уже забыл, – Долгоненков и еще кто-то из работников пропаганды – русских.

Ну, когда доехали по Витебскому шоссе до столба с отметкой «15-й километр», свернули налево. Сразу ударил в нос трупный запах, хотя ехали мы по роще сосновой и запах там всегда хороший, воздух чистый бывал. Немножко проехали и увидели эти могилы. В них русские военнопленные выгребали последние остатки вещей, которые остались. А по краям лежали трупы. Все были одеты в серые польские мундиры, в шапочки-конфедератки. У всех были руки завязаны за спиной. И все имели дырки в районе затылка. Были убиты выстрелами, одиночными выстрелами в затылок.

Отдельно лежали трупы двух генералов. Один – Сморавинский
из Люблина, и второй – Богатеревич из Модлина, – около них лежали их документы. Около трупов были разложены их письма. На письмах адрес был: Смоленская область, Козельск, почтовый ящик – ох, не то 12, не то 16, я сейчас забыл уже. Но на конвертах на всех был штемпель: Москва, Главный почтамт. Ну, число трупов было так около пяти – пяти с половиной тысяч».

По геббельсовской брехне 18 апреля 1943 года немцы еще не приступали ни к каким раскопкам! Только 13 апреля немцы впервые сообщили о якобы нечаянном обнаружении ими польских могил. Но, как вы видите, 18 апреля на поверхности лежало около 5 тыс. трупов. А потом Польский Красный крест заявил, что он с 20 апреля 1940 года приступил к раскопкам «абсолютно нетронутых могил», но немцы, дескать, разрешили им эксгумировать всего 4243 трупа.

Но, как показывает свидетель Меньшагин, немцы трупы польских офицеров выкопали заранее и подготовили их к демонстрации делегациям «полуответственных лиц» с большим запасом и снова закопали. В любом случае, 5,5 тысяч польских трупов были выкопаны и обысканы задолго до приезда в Смоленск различных комиссий.

Следователи при Сталине и Горбачёве

И в конце пара слов относительно того, какими угрозами следователи НКВД добивались признаний от свидетелей гитлеровского преступления в Катыни, и каким способом уже современные следователи выполняли указание Горбачёва.

Меньшагин о расстреле поляков немцами знал очень хорошо – не мог не знать. К Акту советской комиссии был приложен его ежедневник с записями, из которых было ясно, что немцы привлекали его к этой акции. Для прокуратуры СССР это был свидетель № 1. Более того, его семья была в СССР, самого его взял НКВД в 1945 году. Уж кого-кого, а его обязаны были заставить разговориться.

Но у бургомистра Меньшагина была альтернатива – не признаваться в том, что он что-то знал о расстреле поляков, и оставаться пусть и крупным, но просто пособником немцев, или признаться, стать вместе с немцами военным преступником и быть повешенным.

Вот что показывает Меньшагин по поводу приемов НКВД и НКГБ, которыми эти органы заставляли его дать показания по Катынскому делу в преддверии Нюрнбергского процесса: «Очень странно, что меня ни разу не спрашивали о Базилевском (помянутом заместителе бургомистра Смоленска, которому бургомистр Меньшагин рассказывал о расстреле немцами поляков), хотя я находился в Смоленске с августа по 29 ноября 1945 года, потом в Москве, как я сказал, на Лубянке в одиночной камере. Ведь все следователи задавали мне вопрос, что мне известно о Катынском деле? Я им говорил то же, что я сказал сейчас в начале своей беседы. А на вопрос: кто убил – отвечал, что я не знаю. Они мне говорили: «Мы к этому еще вернемся и тогда запишем ваши показания». И все.

Где здесь иголки, запущенные под ногти, где угрозы расстрелять семью, где обещания помиловать? Пальцем не тронули, угрожающего слова не произнесли. Предпочли свидетелем иметь Базилевского, чей пересказ рассказов Меньшагина, конечно, не имел такой убедительной силы.

Но дело в том, что объективных, вещественных доказательств вины немцев было столько, что показания и Меньшагина, и Базилевского уже были без большой необходимости.

Тому же британскому журналисту газеты «The Sunday Times и радиокомпании ВВС Александру Верту, присутствовавшему во время работы советской комиссии в Катыни в 1943-1944 годах, только того, что поляки были убиты немецким оружием, хватило, чтобы и в 1944 году, и спустя десятилетия без тени сомнений сообщать миру, что поляков убили немцы.

Но вернёмся к пыткам в НКВД. Даже если на такого важного свидетеля, как Меньшагин, не было оказано никакого давления даже по данным антисоветчиков, то где основания считать, что на 95 простых свидетелей расстрела поляков немцами, опрошенных советской комиссией в присутствии западных журналистов в Смоленске в 1944 году, кто-то давил?

А теперь о следователях прокуратуры им. Перестройщиков. По заданию Горбачёва следователи Главной военной прокуратуры СССР «неопровержимо доказали», что все 95 свидетелей 1944 года врали, все документы, найденные на трупах польских офицеров советской комиссией в присутствии западных журналистов в 1944 году – поддельные. Их снимали с трупов на глазах западных журналистов, а всё равно «поддельные»!

Я не буду давать те тексты об этом, в которых и сам помянутый вначале следователь Яблоков не понимает, что пишет. Дам кусочек, который должен быть понятен даже антисоветчикам.

Вот следователь Яблоков хвастается наличием у себя шерлок-холмсовской дедукции: «Последний документ, обнаруженный на трупе № 4 экспертом Семеновским, обозначен как почтовая открытка заказная № 0112 из Тарнополя с почтовым штемпелем «Тарнополь 12.11 – 40 г.». Рукописный текст и адрес обесцвечены, каких-либо следов текста не выявлено, но в почтовом штемпеле отчетливо читается «Тарнополь 12.II.1940 г.», что в действительности соответствует 12 февраля 1940 г., так как даже из собранных и описанных в сообщении открыток следует, что в почтовых штемпелях в СССР в то время написание месяцев осуществлялось римскими цифрами».

То есть, по Яблокову, найденную советской комиссией на трупе польского офицера открытку, прошедшую через почтовое отделение Тарнополя, надо датировать не временем после «расстрела» – октябрем 1940 г., а временем до «расстрела» –
февралем 1940 г., поскольку месяцы в советских почтовых штемпелях, оказывается, проставлялись-де римскими цифрами, чего в НКВД не знали. И получается, что две единицы на оттиске штемпеля – это не 11, а 2.

Какая сила мысли! Правда, дураки-немцы не знали, что ГВП будет вешать российским налогоплательщикам лапшу на уши именно таким способом, поэтому в своих «Официальных материалах…» поместили на стр. 323 фотографию почтовой открытки из Польши со штемпелем советского почтового отделения с датой именно февраля и именно 1940 года, и на этом штемпеле четко читается дата «8.2.40», причем месяц четко обозначен не римской цифрой «II», а арабской «2», а ноль, чтобы он не путался с восьмеркой, шестеркой и девяткой, обозначался прочерком, т.е. дата «8.2.40» выглядит как «-824-».

И никаких римских цифр!

Что тут сказать?