«Слово о полку Игореве» как памятник древней веры

2439 0
http://matveychev-oleg.livejournal.com/2471561.html

В апреле-мае 1185 г. Новгород-Северский князь Игорь Святославич (1151 г.-1202г.) предпринял неудачный горестный поход против половцев. Несмотря на героизм, дружина Игоря потерпела жестокое поражение: «И из стольких людей мало кто смог по счастливой случайности спастись, невозможно было скрыться беглецам – словно крепкими стенами окружены были полками половецкими. Но наших русских мужей пятнадцать убежало, а ковуев и того меньше, а остальные в море утонули»[1].


Игорь воспринял свое поражение как наказание за грехи свои. В 1183/84г. во время
совместного похода на половцев Игоря и Владимира Глебовича Переяславского под  общим командованием Игоря между ними произошла ссора. Владимир Глебович попросил разрешения быть впереди, в авангарде, что обеспечивало приоритет и в славе, и в захвате трофеев (добычи). Игорь отказал, тогда Владимир Глебович напал на владения Игоря, а Игорь в отместку напал и разгромил город Глебов у Переяславля. Именно  в этом и каялся Игорь после поражения на поле боя в 1185 году. Вот как говорится об этом в уже цитированной Ипатьевской летописи: «И так в день святого воскресения низвел на нас господь гнев свой,  вместо радости обрек нас на плач и вместо веселья – на горе на реке Каялы. Воскликнул тогда, говорят, Игорь: «Вспомнил я о грехах своих перед господом богом моим, что немало убийств и кровопролития совершил на земле хри­стианской: как не пощадил я христиан, а предал разграблению город Глебов у Переяславля. Тогда немало бед ис­пытали безвинные христиане: разлучаемы были отцы с детьми своими, брат с братом, друг с другом своим, жены с мужьями своими, дочери с матерями своими, подруга с подругой своей.


И все были в смятении: тогда были полон и скорбь, живые мертвым завидовали, а мертвые радовались, что они, как святые мученики, в огне очистились от скверны этой жизни. Старцев пинали, юные страдали от жестоких и немилостивых побоев, мужей убивали и рассекали, женщин оскверняли. И все это сделал я,— воскликнул Игорь,— и не достоин я остаться жить! И вот теперь вижу отмщение от господа бога моего: где ныне возлюбленный мой брат? где ныне брата моего сын? где чадо, мною рожденное? где бояре, советники мои? где мужи-воители? где строй полков? где кони и оружие драгоценное? Не всего ли этого лишен я те­перь! И связанного предал меня бог в руки беззаконникам. Это все воздал мне господь за беззакония мои и за жестокость мою, и обрушились содеянные мною грехи на мою же голову. Неподкупен господь, и всегда справедлив суд его. И я не должен разделить участи живых. Но ныне вижу, что другие принимают венец мученичества, так почему же я — один виноватый — не претерпел страданий за все это? Но, владыка господи боже мой, не отвергни меня навсегда, но какова будет воля твоя, господи, такова и милость нам, ра­бам твоим».


Игорь оказался в плену у половецкого хана Кончака. Пребывание Игоря в плену было невольное, но привольное не потому, что Игорь был внуком половчанки (утверждение, что Игорь был на три четверти половцем, ошибочно, так как Игорь родился во втором браке отца и его матерью была новгородка). Игорь и Кончак хорошо знали друг друга, были накоротке. Не излагая подробно сложную историю их взаимоотношений, обратим внимание, что в 1180/81г., участвуя в междоусобной борьбе сопровителей Киевского княжества на стороне Святослава Всеволодовича против Рюрика Ростиславовича, Игорь осуществлял общее руководство русскими и союзными с ними половецкими отрядами Кончака и Кобяка. Будучи разгромлены, Игорь и Кончак бежали (спасались) в одной ладье по Днепру к Чернигову. Не исключено, что в это время Игорь и Кончак могли договориться (договорились) о браке сына Игоря Владимира и дочери Кончака.

Вернемся к 1185г.,  к пребыванию Игоря в плену: «Игорь же Святославич в то время находился у половцев, и говорил он постоянно: «Я по делам своим заслужил поражение и по воле твоей, владыка господь мой, а не доблесть поганых сломила силу рабов твоих. Не стою я жалости, ибо за злодеяния свои обрек себя на несчастия, которые я и испытал». Половцы  же, словно стыдясь доблести его, не чинили ему никакого зла, но приставили к нему пятнадцать стражей из числа своих соплеменников и пять сыновей людей именитых, и всего их было двадцать, но не ограничивали его свободы: куда хотел, туда ездил и с ястребом охотился, а своих слуг пять пли шесть также ездило с ним. Те стражи его слушались и почитали, а если посылал он кого-либо куда-нибудь, то беспрекословно исполняли его желания. И  попа  привел из Руси к себе с причтом, не зная еще божественного про­мысла, но рассчитывая, что еще долго там пробудет».


Обратимся к опере А.П. Бородина «Князь Игорь» (редакция Н.А. Римского-Корсакова) и мысленно сравним описание пребывания Игоря в плену в Ипатьевской летописи с либретто оперы. Начнем со знаменитой арии Игоря «Ни сна, ни отдыха измученной душе».

              Князь  Игорь
Ни сна,  ни отдыха   измученной душе:
Мне ночь не шлет отрады и забвенья.
Все  прошлое я  вновь переживаю,
Один,   в    тиши   ночей:
И    божья   знаменья   угрозу,
И    бранной   славы   пир    веселый,
Мою   победу   над   врагом,
И бранной славы горестный конец,
Погром,   и   рану,   и   мой   плен,
И   гибель   всех   моих   полков,
Честно, за родину головы сложивших.
Погибло все — и честь моя и слава,
Позором   стал    я    земли   родной.
Плен,   постыдный   плен, —
Вот   удел    отныне    мой,
Да    мысль,   что   все   винят   меня!
О,   дайте,    дайте    мне   свободу, —
Я    мой   позор   сумею   искупить:
Спасу   я   честь   свою   и   славу,
Я   Русь    от   недруга   спасу!
Ты   одна,   голубка   лада,
Ты   одна   винить   не   станешь,
Сердцем чутким  все поймешь ты,
Все   ты   мне   простишь!
В   терему   твоем   высоком
Вдаль   глаза   ты   проглядела:
Друга ждешь ты дни и ночи,
Горько   слезы   льешь.

Ужели день за  днем влачить в  плену бесплодно
И   знать,   что   враг   терзает   Русь?
Враг,  что    лютый   барс.
Стонет   Русь    в   когтях    могучих,
И  в  том   винит   она    меня!
О,   дайте,    дайте   мне    свободу, —
Я   свой   позор   сумею   искупить:
Я    Русь   от   недруга   спасу!

Ни сна, ни отдыха измученной душе:
Мне ночь не шлет надежды на спасенье;
Лишь   прошлое   я   вновь    переживаю,
Один,    в   тиши    ночей…
И   нет   исхода    мне…
Ох, тяжко, тяжко мне, тяжко
Сознанье   бессилья   моего!
                     <…>

(Из-за шатров  выходит  хан Кончак.)

                       Кончак
Здоров   ли,   князь?
Что    приуныл    ты,   гость   мой?
Что    ты   так   призадумался?
Аль   сети    порвались?
Аль   ястребы   не   злы
И   слёту   птицу   не   сбивают?
Возьми   моих!

                Князь   Игорь
И   сеть    крепка,   и    ястребы   надежны,
Да соколу в неволе не живется.

                 Кончак
Все пленником себя ты здесь считаешь?
Но   разве   ты   живешь   как   пленник,
А не гость мой?
Ты ранен в битве при Каяле
И взят с дружиной в плен;
Мне отдан на поруки,
А   у   меня   ты — гость.
Тебе   почет   у   нас,   как   хану,
Все   мое — к   твоим   услугам,
Сын   с   тобой,   дружина   тоже;
Ты   как   хан   здесь   живешь,
Живешь   ты   так,   как   я.
Сознайся:     разве  пленники  так живут?  Так ли?

О   нет,    нет,   друг,
Нет,  князь, ты здесь не пленник мой,
Ты   ведь   гость   у    меня   дорогой!
Знай,    друг,   верь    мне,
Ты,   князь,   мне   полюбился
За   отвагу   твою   да   за   удаль   в    бою.                           
Я   уважаю   тебя,   князь,
Ты   люб   мне   был   всегда,   знай.
Да,   я   не   враг   тебе   здесь,
А   хозяин    я   твой,
Ты   мне   гость   дорогой, —
Ты   мне   гость   дорогой, —
Так   поведай   же    мне,
Чем   же   худо   тебе,
Ты   скажи    мне.
Хочешь — возьми    коня   любого,
Возьми   любой   шатер,
Возьми   булат    заветный,
Меч дедов.  Немало вражьей крови
Мечом    я   этим   пролил;
Не   раз   в   боях   кровавых
Ужас    смерти   сеял    мой   булат.
Да,    князь,    все   здесь,
Все    хану   здесь   подвластно;
Я   грозою   для   всех   был   давно.
Я   храбр,   я   смел,
Страха    я   не   знаю,
Все  боятся  меня,   всё  трепещет кругом;
Но   ты    меня    не   боялся,
Пощады   не   просил,    князь.
Ах,   не   врагом   бы   твоим,
А   союзником   верным,
А    другом   надежным,
А   братом   твоим
Мне   хотелося   быть,
Ты   поверь   мне!
Хочешь ты  пленницу с моря  дальнего,
Чагу-невольницу   из-за    Каспия?
Если хочешь — скажи только слово мне,
Я    тебе   подарю!
У    меня   есть   красавицы   чу́дные:
Косы,  как змеи,  на плечи  спускаются,
Очи   черные   влагой   подернуты,
Нежно и страстно глядят из-под темных бровей.
Что    ж   молчишь   ты?
Если   хочешь — любую   из   них   выбирай!
Гей!   Пленниц   привести сюда!   Пусть  они   песнями
и   пляской  потешат   нас    и   думы    мрачные    рассеют.
(Приближенные    хана    приводят    невольников   и   не­вольниц.)

                Князь   Игорь
Спасибо,   хан,    на   добром   слове,
Я   на   тебя   обиды   здесь   не   знаю,
И рад бы сам вам тем же отплатить.
(Жмет руку Кончаку.)
А  все ж в неволе не житье,
Ты   плен   когда-то   сам   изведал.

                Кончак
Неволя!   Неволя!   Ну, хочешь,  отпущу   тебя  на  родину домой?  Дай только  слово   мне, что   на   меня  меча   ты не поднимешь и мне дороги  не заступишь.

                Князь   Игорь
Нет,   негоже   князю    лгать.
Скажу тебе  я  прямо,  без  утайки:
Такого   слова    я   не    дам!
Лишь только дай ты мне свободу,
Полки    я   снова    соберу
И   на   тебя   ударю   вновь,
Тебе    дорогу   заступлю!
Испить   шеломом    Дона
Снова    попытаюсь!

                 Кончак
Люблю! Ты смел и правды не боишься. Я сам таков! Эх, когда б союзниками мы с тобою были, — заполо­нили бы всю Русь! Как два барса, рыскали бы вместе, кровью вражьей вместе упивались и всё бы в страхе держали под пятой: чуть что — так на кол иль голову долой! Так ли? Ха-ха-ха-ха! Да несговорчив ты! Садись!
<…>
                 Кончак
Видишь ли пленниц ты с моря дальнего,
Видишь красавиц  моих из-за Каспия?
О, скажи, друг, скажи только слово мне,
Хочешь — любую из них я тебе подарю![2]


Как отмечает А.Н. Дмитриев, в собрании автографов А.П. Бородина «имеется интереснейшая и очень значительная ария князя Игоря, иная, нежели широко известная и популярная «Ни сна, ни отдыха измученной душе»[3].


Приведем текст арии князя Игоря, не вошедшей в редакцию Н.А. Римского-Корсакова (первая публикация осуществлена А.Н. Дмитриевым):

Зачем не пал я на поле брани;
Да, зачем в бою в главе дружины
С моим полкой не пал?
Зачем ты, смерть, очей мне не закрыла?
Я тихо спал бы в песках Каялы
С полком погибшим.
Нет казни более лютой, как позор свой пережить,
И жизнь в плену влачить постыдно,
И знать, что ты всему виною сам.
Ах, вот пытка злее казни!
Да, хуже смерти мой плен.
Позором стал я земли родной,
Кают Игоря на Руси.
Князья Руси, отмстите мой позор,
Спасайте  край  родной!
Ты, Всеволод, — великий,
Ты веслами разбрызгать можешь Волгу,
Шеломом вычерпать весь Дон!
Ты русскими костьми Каялу не засеял!
Вы, Рюрик и Давид,
Как ярый тур, стрелою уязвленный,
Ломали копья у врагов.
Вы русской кровью Каялы не поили!
Вы, Мстислав и Роман,
Вы половцев и прежде воевали,
Боятся вас Ятваги и Литва.
Вы силы русской в Каяле не топили!
Вы, Ингварь да Всеволод,
Врагу дорогу заступите,
Вы шестокрыльцы  славного  гнезда.
Вы полков своих в Каяле не сгубили.
Князья, забудьте смуты и раздоры,
Дружины ваши соберите,
Разом ударьте на врага
И силу поганую сломите.
На вас укора нет,
Господь поможет вам,
И Русь святую вы спасете.
Вы ведь не Игорь-князь[4].


«Не вошедшая в редакцию Римского-Корсакова ария князя Игоря своей выразительностью, эпически суровой музыкой с неоспоримой очевидностью свидетельствует, как глубоко и в то же время эмоционально Бородин-художник понимал всю мудрость «Слова о полку Игореве»[5].


Теперь перейдем (приступим) к рассмотрению дискуссионных проблем соотношения язычества, христианства и двоеверия в «Слове о полку Игореве».

Н.М.Карамзин  в третьем томе «Истории государства Российского» (1816г.) писал: «Слово о полку Игореве сочинено в XII веке, и без сомнения мирянином: ибо Монах не дозволил бы себе говорить о богах языческих, и приписывать им действия естественные»[6]. 


В подлинности «Слова о полку Игореве» не сомневался и А.С.  Пушкин. Об этом свидетельствует И.А. Гончаров, вспоминая посещение А.С. Пушкиным Московского университета 27 сентября 1832 года. «Он (профессор М.Т. Каченовский – Г.С.) отвергал также подлинность «Слова о полку Игоревом», считая его позднейшей подделкой, кажется XIV века, о чем однажды вошел в горячий спор с Пушкиным, которого привез на лекцию министр Уваров. Здесь я сделаю небольшое отступление по поводу этого приснопамятного мне — конечно, и всем тогдашним студентам — посещения великого поэта, тогда уже в апогее его славы. Когда он вошел с Уваровым, для меня точно солнце озарило всю аудиторию: я в то время был в чаду обаяния от его поэзии; я питался ею, как молоком матери; стих его приводил меня в дрожь восторга. На меня, как благотворный дождь, падали строфы его созданий («Евге­ния Онегина», «Полтавы» и др.). Его гению я и все тогдашние юноши, увлекавшиеся поэзиею, обязаны непосред­ственным влиянием на наше эстетическое образование.  Перед тем однажды я видел его в церкви, у обедни — и не спускал с него глаз. Черты его лица врезались у меня в памяти. И вдруг этот гений, эта слава и гордость России — передо мной в пяти шагах! Я не верил глазам. Читал лекцию Давыдов, профессор истории русской литературы.


«Вот вам теория искусства,— сказал Уваров, обращаясь к нам, студентам и указывая на Давыдова,— а вот и самое искусство»,— прибавил он, указывая на Пушкина. Он эффектно отчеканил эту фразу, очевидно, зара­нее приготовленную. Мы все жадно впились глазами в Пушкина. Давыдов оканчивал лекцию. Речь шла о «Слове о полку Игоревом». Тут же ожидал своей очереди читать лекцию, после Давыдова, и Каченовский. Нечаянно между ними завязался, по поводу «Слова о полку Игоревом», разговор, который  мало-помалу перешел в горячий спор. «Подойдите ближе, господа,— это для вас интересно»,— пригласил нас Уваров, и мы тесной толпой, как стеной, окружили Пушкина, Уварова и обоих профессоров. Не умею выразить, как велико было наше наслаждение — видеть и слышать нашего кумира.

Я не припомню подробностей их состязания,— помню только, что Пушкин горячо отстаивал подлинность древнерусского эпоса, а Каченовский вонзал в него свой беспощадный аналитический нож. Его щеки ярко горели алым румянцем, и глаза бросали молнии сквозь очки. Может быть, к этому раздражению много огня прибавлял и известный литературный антагонизм между ним и Пушкиным. Пушкин говорил с увлечением, но, к сожалению, тихо, сдержанным тоном, так что за толпой трудно было расслушать. Впрочем, меня занимал не Игорь, а сам Пушкин.


С первого взгляда наружность его казалась невзрачною. Среднего роста,  худощавый, с  мелкими чертами смуглого лица. Только когда вглядишься пристально в глаза, увидишь задумчивую глубину и какое-то благородство в этих глазах, которых потом не забудешь. В позе, в жестах, сопровождавших его речь, была сдержанность светского, благовоспитанного человека. Лучше всего, по-моему, напоминает его гравюра Уткина с портрета Кипренского. Во всех других копиях у него глаза сделаны слишком открытыми, почти выпуклыми, нос выдающимся — это неверно. У него было небольшое лицо и прекрасная, пропорцио­нальная лицу, голова, с негустыми, кудрявыми волосами»[7].


В тексте А.С. Пушкина «Песнь о полку Игореве» (1836 г.) содержится обоснование вывода о подлинности «Слова о полку Игореве». 


«Других доказательств нет, как слова самого песнотворца. Подлинность же самой песни доказывается духом древности, под которого невозможно подделаться. Кто из наших писателей в 18 веке мог иметь на то довольно таланта? Карамзин? Но Карамзин не поэт. Держ.<авин>? Но Державин не знал и русского языка, не только языка Песни о полку Игореве. Прочие не имели все вместе столько поэзии, сколь находится оной в плаче Яр<ославны>, в описании битвы и бегства. Кому пришло бы в голову взять в предмет песни тем<ный> поход неизвестного князя? Кто с таким искусством мог затмить некоторые места из своей песни словами, открытыми впоследствии в старых летописях или отысканными в других сл.<авянских> наречиях, где еще сохранились они во всей свежести употребления? Это предполагало бы знание всех наречий славянских. Положим, он ими бы и обладал, неужто таковая смесь естественна? Гомер, – если и существовал, искажен рапсодами.


Ломоносов жил не в XII ст.<олетии >. Л. <омоносова > оды писаны на русском языке с примесью некоторых выражений, взятых им из Библии, которая лежала перед ним. Но в Ломоносове вы не найдете ни польских, ни сербских, ни иллирий<ских>, ни болг.<арских>, ни богем.<ских >, ни молд. <авских > и других наречий слав.<янских >»[8].




Окончание статьи здесь: http://politconservatism.ru/experiences/slovo-o-polku-igoreve-kak-pamyatnik-drevney-very/?ELEMENT_CODE=slovo-o-polku-igoreve-kak-pamyatnik-drevney-very






Оценка информации
Голосование
загрузка...
Поделиться:

Оставить комментарий

Вы вошли как Гость. Вы можете авторизоваться

Будте вежливы. Не ругайтесь. Оффтоп тоже не приветствуем. Спам убивается моментально.
Оставляя комментарий Вы соглашаетесь с правилами сайта.

(Обязательно)