Вардан Багдасарян: Государство-цивилизация Сталина

Сталинизм как ответ на децивилизование России

Один из основоположников цивилизационного подхода А.Дж. Тойнби, рассматривая, как известно, развитие цивилизаций в логике «вызов — ответ», полагал, что для России главным историческим вызовом являлось системное давление Запада. Ответом или контрударом рассматривал британский историк идеологию советского коммунизма. Коммунизм в России в тойнбиевском смысле был исходно антизападнический, хотя и мог рядиться исходно в одежды западных учений. Европеизация России началась с Петра I (и даже несколько раньше, имея в виду латинские увлечения двора царевны Софьи). Но европеизированной оказалась только верхушка общества — «элиты». В стремлении стать европейской она даже отказалась от национального языка. А народ между тем оставался цивилизационно русским. Для него представители правящего класса — «господа» — были иностранцами. И этот культурный раскол рано или поздно должен был быть разрешён. Разрешением его и стала объективно Октябрьская революция. Иноцивилизационная элита оказалась сметена, и началось, после периода потрясений, выстраивание новой системы государственности, соотносимой с представлениями большинства о должном образе государства. Это и была сталинская модель — антизападная в своей исторической сущности.

Децивилизование России за полстолетия до Октябрьской революции шло по нарастающей. Либеральные реформы Александра, Думская монархия, роспуск общины, Февральская революция — следующий шаг в этом направлении означал бы цивилизационную смерть. Консервативный публицист М.О. Меньшиков обнаруживал в осуществляемом реформировании вовсе не движение на пути к прогрессу, а распад традиционных институций: «На великий акт освобождения от неволи народ, свободный народ! — ответил:

1) быстрым развитием пьянства;

2) быстрым развитием преступности…

3) быстрым развитием разврата;

4) быстрым развитием безбожия и охлаждением к церкви;

5) бегством из деревни в города, прельщавшие… притонами и кабаками;

6) быстрой потерей всех дисциплин — государственной, семейной, нравственно-религиозной и превращением в нигилиста».

Следующим шагом после Февральской революции в логике децивилизования оказывался, казалось бы, большевистский Октябрь. И в нём действительно присутствовали децивилизаторские силы радикальных русофобов, персональным олицетворением которых воспринималась фигура Л.Д. Троцкого. Но была в большевизме сила идейно и ценностно противоположная децивилизаторскому тренду. И эта сила кардинально развернула вектор развития страны, явилась субъектом цивилизационного восстановления России. Её олицетворял И.В. Сталин. Сталинизм являлся в этом смысле моделью российской цивилизационно-идентичной государственности периода модерна.

Ведутся споры, продолжал ли Сталин линию Ленина, или явился её историческим отрицателем. Безусловно, ленинский и сталинский подходы не были тождественны. По ряду вопросов взгляды Ленина и Сталина были с очевидностью различны. Но противопоставлять друг другу Ленина и Сталина было бы как минимум неисторично. Сталинизм являлся закономерным итогом развития логики большевизма. От 1903 года — размежевания большевиков с меньшевиками большевистский путь был задан вектором движения в направлении сталинизма. Проследим эту логику. Исходный тезис большевиков состоял в том, что социалистическая революция в Россия была возможна. Но ввиду того, что пролетариат в российском обществе составлял меньшинство, эта революция могла быть осуществлена только при поддержке крестьянского большинства. Соответственно, следовало опираться на ценности и представления большинства русского народа, традиционные для исторической России. При победе революции России придётся существовать во вражеском капиталистическом окружении. Для того чтобы не быть уничтоженной, ей будет необходимо иметь свою армию и государственный аппарат. Другого варианта их построения, чем использование части старорежимных институций, не существует. Социализм первоначально побеждает в одной стране. Следовательно, надо учитывать специфику этой страны. Социализм смыкается с цивилизационной идентичностью. С другой стороны, смыкаются между собой враги революции и враги России. Теория марксизма соединяется с практикой российского цивилизационного строительства. А это уже и была сталинская модель.

Государственная система

Западное сообщество исторически выработало идентичную для себя модель — институционального разделения власти. Разделительный принцип нашёл далее отражение в системе партийной конкуренции. При такой модели государственной организации возможности идеократического строительства были, естественно, ограниченны. Но разделение властей, как справедливо указывали большевики, противоречило самой идее власти. Практически разделение означало то, что за ширмой политических институций оказывался кукловод, роль которого брал на себя крупный капитал. Российская идентичная система была построена иначе: с опорой на идею цельности власти, исторически обосновываемой в рамках концепта «симфонии». Такая модель была исходно заточена под режим идеократии. В отличие от западной модели она была антиолигархична. Однако российские элиты, заимствуя европейскую политическую философию, экстраполировали вместе с ней и подходы к организации здания государства. Российские реформы имперского периода чаще всего являлись в сути своей подражанием Европе.

Большевики первоначально также шли в фарватере европейской политической мысли. Отрицая систему западных парламентских демократий, они в то же время апеллировали к опыту парижских коммунаров. Сталин строил советскую государственность, не только не подражая Западу, но оппонируя ему. Чем, к примеру, в понимании Сталина являлась построенная в развитие парламентской идеи Государственная дума? Им выносился на её счёт вполне определённый вердикт: «Дума не является народным парламентом, это парламент врагов народа».

Западное государство рассматривалось как государство буржуазное и онтологически порочное. Один вариант его представляли либеральные демократии, другой — фашистские диктатуры. Оба они обличались в СССР как сущностное проявление капитализма, и эта критика показывает сегодня свою востребованность. В советском сталинском опыте государствостроительства можно обнаружить восстановление основ цивилизационной модели российской государственности. Система Московского царства при переносе её в двадцатое столетие выглядела как сталинская система. Речь, конечно, шла не о копировании институтов, а о принципах государствостроительной мысли. Идеократия, сакральная фигура главы государства — «царя», всеобщность государственного тягла, Советы как непарламентская идентичная форма русского народовластия, опричники — всё это как минимум давало основания для исторических параллелей. Сам институт Советов восходил глубинно к Совету всея земли, учреждённому в 1612 году в Ярославле и связанному с выходом Руси из состояния Смуты. И насколько уместна была получившая широкую известность фраза Ромена Роллана «Сталин — это Ленин сегодня», настолько в цивилизационном смысле была бы преемственна и формула «Сталин — это Иван Грозный сегодня». «Советскую власть, — давал свои комментарии Сталин в отношении генезиса новой государственности, — нельзя рассматривать как власть, оторванную от народа, — наоборот, она единственная в своём роде власть, вышедшая из русских народных масс и родная, близкая для них. Этим, собственно, и объясняется та невиданная сила и упругость, которую обычно проявляет Советская власть в критические минуты». Сталин подчёркивал именно русские основы советской системы, а не общегражданские.

Сталинская модель государственности выстраивалась по цезарианским формулам. Характерно, что с 1934 г. И.В. Сталин не занимал никаких государственных постов. Его власть зиждилась не на должностных функциях, а на признании в качестве вождя.

В первое послереволюционное десятилетие благожелательное, тем более апологетическое отношение к представителям царской фамилии считалось недопустимым. Обвинение в монархизме являлось наиболее клеймящей формулировкой определения «классового врага». Принцип вождизма, положенный в основу политического режима большевиков, восстанавливал дефакто монархическую власть, лишённую внешнего лоска царскосельского периода. Особенности государственного функционирования Римской и даже Византийской империй, прикрывающих неограниченный монархизм республиканской формой правления, представляет исторический прецедент, вызывающий ассоциации с монархической республикой большевистской власти. Сталинский авторитаризм являлся, по‑видимому, осознанным генеральным секретарем выбором в пользу монархии как наиболее исторически приемлемой для России формы правления. Ещё в 1920‑е годы Сталин рассуждал о царистской ментальности русского народа, что эпатировало партийных «коммунистов». Р.А. Медведев ссылался на слова генерального секретаря, произнесённые им ещё в 1926 г.: «Мы живём в России, в стране царей. Русский народ любит, когда во главе государства стоит какой‑то один человек».

По другому свидетельству, Сталин за ужином на квартире С.М. Кирова на замечание хозяина, что после смерти Ленина осталось только уповать на ЦК и Политбюро, т. е. институты коллегиальной власти, возразил: «Да, это верно — партия, ЦК, Политбюро. Но учтите, веками народ в России был под царём. Русский народ — царист. Русский народ, русские мужики привыкли, чтобы во главе был кто‑то один».

При Сталине происходит историческая реабилитация если не института монархии как такового, то отдельных представителей монархической власти. Создаются апологетические художественные полотна литературной и кинематографической продукции, акцентированные на деятельности Александра Невского, Дмитрия Донского, Ивана Грозного, Петра I. Любимый исторический персонаж Сталина Иван IV в одной из не предназначенных для официального использования заметок был оценён генеральным секретарем как учитель (не Ленин, а царь, жупел тираноборческой литературы!). В рекомендациях к фильму С.М. Эйзенштейна «Иван Грозный» Сталин сформулировал своё понимание смысла политического курса царя, подразумевая его как исторический опыт для конструирования собственной модели государственности: «Мудрость Ивана Грозного состояла в том, что он стоял на национальной точке зрения и иностранцев в свою страну не пускал, ограждая страну от проникновения иностранного влияния». Сталин не был монархом, подобным императорам петербургского периода истории России, он возрождал архетип опричного царя старомосковской Руси.

Сталин блестяще показывал, что подлинное народовластие при капитализме невозможно. Демократические институции оказываются не более чем ширмой для власти капитала. «Не бывает и не может быть при капитализме действительного участия эксплуатируемых масс в управлении страной хотя бы потому, что при самых демократических порядках в условиях капитализма правительства ставятся не народом, а Ротшильдами и Стинесами, Рокфеллерами и Морганами. Демократия при капитализме есть демократия капиталистическая, демократия эксплуататорского меньшинства, покоящаяся на ограничении прав эксплуатируемого большинства и направленная против этого большинства», — с этой оценки Сталиным системы демократии при капитализме должна открываться антология деконструкции современных политических мифов.

Система хозяйствования

Специфические природные условия России, суровый континентальный климат, и как следствие — низкая урожайность зерновых, отдалённость морей, — всё это определило специфику российской цивилизационно-идентичной хозяйственной системы. Её отличительными чертами являлась особая организующая роль государства и особая роль трудовой общины. Рыночные отношения в ней играли второстепенную подсобную роль, при определяющем значении фактора государственного тягла. В процессе экономических реформ второй половины XIX — начала XX веков эти специфические особенности были поколеблены. Внедряется капиталистическая система отношений. В процессе столыпинских реформ целевым образом власть пытается ликвидировать институт общины. Одновременно с децивилизованием усиливалась кризисность российской экономики.

Сталинская экономическая модель являлась восстановлением цивилизационно-идентичной системы российского хозяйствования для условий модерна. Государственное управление занимает стержневое положение в организации экономических процессов. Выпуск товаров диктуется планом, связанным, в свою очередь, с вопросами безопасности, а не капиталистическим рынком. Колхозы фактически оказываются восстановлением системы русской общинности. При этом, в противоположность замыслам ультралевых, сохранялись и определённые элементы мелкотоварного рынка, развивались кустарные промыслы.

Одним из распространённых мифов в критике сталинизма является утверждение о сталинском ограблении деревни, за счёт которого, собственно, и была будто бы осуществлена индустриализация. Великое достижение советской индустриализации дезавуируется указанием на то, что оно оказалось возможным благодаря принесению в жертву крестьянского большинства населения страны. А сам Сталин как ответственный за политику коллективизации изображается врагом русской деревни и русского крестьянства.

В действительности ни о каком «ограблении» деревни не могло быть и речи. В аграрный сектор государством направлялись огромные ресурсы. Колхозы демонстрировали более высокую эффективность по сравнению с частным крестьянским хозяйством. Урожайность зерновых была в них в среднем на 15– 30% выше. Данное преимущество обусловливалось более широкими возможностями применения техники. Немалые средства государства расходуются на учреждение машинно-тракторных станций. В мае 1929 г. был утверждён план создания 102 МТС. В 1940 г. уже существовало 7069 машинно-тракторных станций.

Если в 1927–1928 гг. советская промышленность осуществляла выпуск 1,3 тыс. тракторов, то на 1929– 1930 гг. планировалось уже 9,1 тыс. Вся эта сельскохозяйственная техника работала на колхозные нужды, находясь на содержании государства. Какой‑либо платы с колхозов за использование тракторов не бралось.

Динамика выпуска сельскохозяйственной техники в СССР в период индустриализации выражалась вообще беспрецедентными показателями роста. Никогда за всю мировую историю ни одна страна не демонстрировала столь высоких темпов механизации аграрного производства. Основной тягловой единицей в сельском хозяйстве вместо лошади становится трактор. Именно с фактором механизации в первую очередь, а не с угрозой колхозного обобществления связано стремительное сокращение поголовья лошадей.

Не менее впечатляет рост тоннажа производства удобрений. Успехи советской химической промышленности периода индустриализации оценивались на Западе как невероятные.

Высшие и средние профессиональные учебные заведения расширили по целенаправленному государственному заказу подготовку квалифицированных агрономов. Их готовилось в тот период даже больше, чем врачей или учителей.

Меняется облик советского села, в котором создаются инфраструктуры социального и культурного профиля. Коллективизацию отвергло далеко не всё крестьянство. Многие поддержали её и приняли с воодушевлением. Да и колхозы создавались не на голом месте. В восприятии крестьян они соотносились с традиционным институтом сельской трудовой общины.

Общая энерговооружённость труда крестьянина за период с 1928 по 1940 г. увеличилась в четыре раза. Именно благодаря коллективизации был осуществлён исторический переход к механизации российской деревни. За счёт процесса электрификации села использование электроэнергии за те же годы возросло в 15,4 раза.

Совокупный доход крестьянства увеличился за самую драматичную для села первую пятилетку на 167%. Это фактически совпадало с возрастанием доходности рабочих — 171%. Инвестирование села с начала индустриализации не только не сократилось, но возросло за пятилетку 1928–1933 гг. на 173%. Это было значительно меньше капитальных вложений в тяжёлую промышленность, но всё равно существенно в абсолютных показателях.

При этом количество занятых в аграрном секторе значительно сократилось. Происходил активный урбанизационный процесс, многие бывшие крестьяне вербовались на великие стройки социализма. Оставшиеся же в деревнях, при меньшей численности работников, сумели как минимум сохранить аграрное производство на уровне прежних показателей. При пересчёте же урожайности на один рабочий день занятости (т.е. не с площади земли, а с человека) — рост очевиден: 1923 г. — 0,3 центнера, 1933 г. — 0,6 центнера, 1937 г. — 1,0 центнер.

Советское сельское хозяйство не стояло на месте. Среднегодовой объём сельскохозяйственной продукции составлял в ценах 1965 г. за период 1909–1913 гг. — 22,5 млрд руб., 1924–1928 гг. — 27,8 млрд руб., за вторую половину 1930‑х гг. — 29,8 млрд руб., а в 1940 г. — 39,6 млрд руб

Сталинская модель была моделью мобилизационной. Мобилизационность определялась установкой — «если завтра война». Обеспечению безопасности государства были подчинены все государственные и общественные институции, включая образование, науку, культуру. Сталин не являлся изобретателем системы государственной мобилизации. Мобилизационной институцией во времена Ивана Грозного являлась опричнина. До большевиков модель мобилизационного государства создал в России Пётр Великий. В этом смысле тезис о связи образов Петра I и Сталина не лишён определённых оснований.

Мобилизационная модель, и только она, позволяла форсированно ликвидировать отставание от конкурентов. Понятно, что мобилизация требует больших волевых усилий, напряжения всех сил, выхода из состояния комфорта и малопривлекательна для обывателя. Противники мобилизации были и во времена Петра I, будучи представлены как на уровне элиты, так и народа. Говорилось, что народ устал, казна не выдерживает. Многие связывали эти лишения с персональными качествами Петра и ждали смены властителя. Метафора А.С. Пушкина об «узде железной» как раз и являлась выражением поэтическим языком мобилизационной модели. И о такой же узде железной можно было говорить и в отношении сталинской политики.

Советская модель управления принципиально расходилась с менеджерским подходом. О том, что управленческие задачи государства не исчерпываются критерием рентабельности, говорил в своё время И.В. Сталин, которого сегодня совершенно необоснованно пытаются иногда охарактеризовать как «эффективного менеджера». Он как раз был не менеджером, а именно идеократом. «Говорят, — рассуждал И.В. Сталин, — что колхозы и совхозы не вполне рентабельны, что они поглощают уйму средств, что держать такие предприятия нет никакого резона, что целесообразнее было бы распустить их, оставив лишь рентабельные из них. Но так могут говорить лишь люди, которые ничего не смыслят в вопросах народного хозяйства, в вопросах экономики. Более половины текстильных предприятий несколько лет тому назад были нерентабельны. Одна часть наших товарищей предлагала нам тогда закрыть эти предприятия. Что было бы с нами, если бы мы послушались их? Мы совершили бы величайшее преступление перед страной, перед рабочим классом, ибо мы разорили бы этим нашу подымавшуюся промышленность. Как же мы поступили тогда? Мы выждали год с лишним и добились того, что вся текстильная промышленность стала рентабельной… Если так смотреть на рентабельность, то мы должны были бы развивать вовсю лишь некоторые отрасли промышленности, дающие наибольшую ренту, например, — кондитерскую промышленность, мукомольную промышленность, парфюмерную, трикотажную, промышленность детских игрушек и т.д. Я, конечно, не против развития этих отраслей промышленности. Наоборот, они должны быть развиты, так как они также нужны для населения. Но, во‑первых, они не могут быть развиты без оборудования и топлива, которые даёт им тяжёлая индустрия. Во-вторых, на них невозможно базировать индустриализацию. Вот в чём дело, товарищи. На рентабельность нельзя смотреть торгашески, с точки зрения данной минуты. Рентабельность надо брать с точки зрения общенародного хозяйства в разрезе нескольких лет. Только такая точка зрения может быть названа действительно ленинской, действительно марксистской».

Суверенитет

Суверенитет как понятие соотносился в своём генезисе с моделью государства-нации. Марксизм категорией «суверенитет» не оперировал, относя её к признакам буржуазного государства. Ракурс проблемы смещался к идее права наций на самоопределение. Именно в такой формулировке — «О праве наций на самоопределение» была написана в 1914 году известная статья В.И. Ленина. Перед Сталиным уже стояли задачи отстаивания государственного суверенитета СССР перед угрозами, продуцируемыми внешним капиталистическим окружением. И мысль Сталина существенно раздвигала рамки понимания буржуазно-национальной суверенности государства. Суверенным будет только такое государство, которое освобождается от зависимости от мировой капиталистической системы. Речь шла, таким образом, о суверенитете антибуржуазном. Для обеспечения суверенности требовалась известная степень автаркийности системы. Сталинское понимание суверенитета убедительно раскрывает, в частности, следующие высказывания.

Политический отчёт Центрального комитета XIV съезду ВКП (б) 18 декабря 1925 года: «…Мы должны строить наше хозяйство так, чтобы наша страна не превратилась в придаток мировой капиталистической системы, чтобы она не была включена в общую систему капиталистического развития как её подсобное предприятие, чтобы наше хозяйство развивалось не как подсобное предприятие мирового капитализма, а как самостоятельная экономическая единица, опирающаяся, главным образом, на внутренний рынок, опирающаяся на смычку нашей индустрии с крестьянским хозяйством нашей страны».

Выступление на Всесоюзной конференции работников социалистической промышленности 4 февраля 1931 года: «Хотите ли, чтобы наше социалистическое отечество было побито и чтобы оно утеряло свою независимость? Но если этого не хотите, вы должны в кратчайший срок ликвидировать его отсталость и развить настоящие большевистские темпы в деле строительства его социалистического хозяйства. Других путей нет. Вот почему В.И. Ленин говорил накануне Октября: «Либо смерть, либо догнать и перегнать передовые капиталистические страны». Мы отстали от передовых стран на 50–100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут».

Беседа об учебнике «Политическая экономия» 29 января 1941 года: «Если бы у нас не было… планирующего центра, обеспечивающего самостоятельность народного хозяйства, промышленность развивалась бы совсем иным путём, всё началось бы с лёгкой промышленности, а не с тяжёлой промышленности. Мы же перевернули законы капиталистического хозяйства, поставили их с головы на ноги. Мы начали с тяжёлой промышленности, а не с лёгкой, и победили. Без планового хозяйства это было бы невозможно… Если бы, например, предоставить строительство промышленности капиталу, то больше всего прибыли приносит мучная промышленность, а затем, кажется, производство игрушек. С этого бы и начал капитал строить промышленность… Мы же начали с тяжёлой промышленности, и в этом основа того, что мы — не придаток капиталистических хозяйств».

Сталин отмечал, что сама идея суверенитета — когда‑то ключевая для западных государств — на Западе девальвирована. «Раньше, — фиксировал он происходящую трансформацию, — буржуазия считалась главой нации, она отстаивала права и независимость нации, ставя их «превыше всего». Теперь не осталось и следа от «национального принципа». Теперь буржуазия продаёт права и независимость нации за доллары. Знамя национальной независимости и национального суверенитета выброшено за борт. Нет сомнения, что это знамя придётся поднять вам, представителям коммунистических и демократических партий, и понести его вперёд, если хотите быть патриотами своей страны, если хотите стать руководящей силой нации. Его некому больше поднять».

Логика развития капитализма ведёт к подчинению национальных государств мировому капиталистическому центру. Таким центром, как отмечал Сталин, стали Соединённые Штаты Америки. Фактически описывалась система формируемой однополярности капиталистического мира. Причём на особую роль США в качестве мирового центра капитализма, которому отдают суверенитет буржуазные государства, Сталин указывал ещё задолго до периода холодной войны, когда американская политическая гегемония ещё не была очевидна. «Европейские страны, — фиксировал он новую тенденцию мирового развития, — продолжая эксплуатировать свои колонии, сами попали теперь в финансовое подчинение Америке, ввиду чего, в свою очередь, эксплуатируются и будут эксплуатироваться Америкой. В этом смысле круг главных государств, эксплуатирующих мир в финансовом отношении, сократился до минимума, тогда как круг эксплуатируемых стран расширился». «Временная стабилизация европейского капитализма … — констатировал Сталин, — достигнута с помощью, главным образом, американского капитала и ценой финансового подчинения Западной Европы Америке».

Патриотизм против космополитизма и русофобии

Впервые формулировка «низкопоклонство перед Западом» была выдвинута советской пропагандой ещё в 1936 г. Она была связана с произошедшим в СССР идеологическим переломом, переориентацией на позиции почвеннического государственного строительства. Однако до войны точки над i в вопросах идеологии расставить так и не удалось. Новая актуализация вопроса о «низкопоклонстве» среди представителей творческой интеллигенции пришлась на послевоенный период.

Сильной стороной марксизма было наличие универсальной теории. Большевизм соединял марксистский универсализм с российской цивилизационной спецификой. «Рабочие, — заявлялось в «Манифесте коммунистической партии», — не имеют отечества. У них нельзя отнять то, чего у них нет». При Сталине сказать, что у советских рабочих нет Отечества, нет Родины, было уже невозможно. Наоборот, подчёркивалась глубокая связь большевизма с Отечеством. Сталин в раскрытии этой связи использовал яркие образы античной мифологии: «Я думаю, что наши большевистские руководители похожи на Антея, должны быть похожи на Антея. Большевистские руководители — это Антеи, их сила состоит в том, что они не хотят разрывать связи, ослаблять связи со своей матерью, которая их родила и вскормила, — с массами, с народом, с рабочим классом, с крестьянством, с маленькими людьми. Все они — большевики — сыны народа, и они будут непобедимы только в том случае, если они не дадут никому оторвать себя от земли и потерять тем самым возможность, прикасаясь к земле, к своей матери — к массам, получать новые силы».

Принятое в исторической литературе сведение внутрипартийной борьбы в СССР к противостоянию Сталина левой и правой оппозиции в вопросах социалистической модернизации не отражает реально сути противостояния. И то, что называют «левой», и то, что называют «правой» оппозицией, сходились в одном — презрении к народному большинству, фактической русофобии. Напротив, группировка, связанная со сталинской линией, стояла на позициях русофильства. В этом отношении уместно было говорить не о трёх группировках — левой, правой и сталинской, а о двух: русофобской — оппозиционной и сталинской — русофильской. Бухаринские апологеты-рыночники (а апологетика бухаринства стала одним из ведущих направлений периода перестройки) обходили вниманием русофобство Бухарина, ставшее предметом критики Сталина. Резко негативно высказался Сталин об используемом оппозицией образе «русской обломовщины»: «Вряд ли тов. Бухарин сумеет объяснить с точки зрения своей «концепции», как это «нация Обломовых» могла исторически развиваться в рамках огромнейшего государства… И никак не понять, как русский народ создал таких гигантов художественного творчества и научной мысли, как Пушкин и Лермонтов, Ломоносов и Менделеев, Белинский и Чернышевский, Герцен и Добролюбов, Толстой и Горький, Сеченов и Павлов».

Левоинтернационалистская платформа первоначально явно доминировала, в частности, в руководстве Наркомпроса. При этом позиция большинства учителей могла бы быть охарактеризована как русско-патриотическая, что вызывало недовольство наркомпросовцев. Нарком просвещения Луначарский резко критиковал Всероссийский учительский союз за стремление воспитывать у учащихся любовь к Родине. «Я не знаю, — заявлял нарком, — что разумеется под здоровой любовью к Родине. Что это значит? Поскольку дитя говорит на своём родном языке, оно к нему привыкает и его любит. Но значит ли это, что оно должно утверждать, будто русский язык самый лучший, а французский и немецкий никуда не годятся. Бросается в глаза нелепость такой постановки вопроса… Нет, будем в этом отношении совершенно объективными и скажем: нужно воспитание интернациональное человеческое. Воспитывать нужно человека, которому ничто человеческое не было бы чуждо; для которого каждый человек, к какой бы он нации ни принадлежал, есть брат, который абсолютно одинаково любит каждую сажень нашего земного шара и который, когда у него есть пристрастие к русскому лицу, к русской речи, к русской природе, понимает, что это иррациональное пристрастие.., которое отнюдь не нужно воспитывать».

Грань русофобии переходил в некоторых оценках российского прошлого влиятельнейший человек в тогдашней советской исторической науке М.Н. Покровский, редактор «Краткого курса ВКП (б)». «Предлагаю, — эпатировал он традиционное патриотическое сознание русского человека, — всегда писать название страны «Россия» именно так, в кавычках, настолько оно скомпрометировало себя за тысячелетнюю историю, в которой не было ни единого светлого пятна, а лишь угнетение собственного тёмного, дикого и забитого народа и подавление стремления к свободе других… «Российская империя» вовсе не была национальным русским государством. Это было собрание нескольких десятков народов… объединенных только общей эксплуатацией со стороны помещичьей верхушки, и объединенных притом при помощи грубейшего насилия». Или вот другая типичная оценка Покровским истории России: «Российскую империю называли тюрьмой народов. Мы знаем теперь, что этого названия заслуживало не только государство Романовых, но и его предшественница, вотчина потомков Калиты. Уже Московское великое княжество, не только Московское царство, было тюрьмой народов. Великороссия построена на костях инородцев, и едва ли последние много утешены тем, что в жилах великороссов течет 80% их крови. Только окончательное свержение великорусского гнёта той силой, которая боролась и борется со всем и всяческим угнетением, могло послужить некоторой расплатой за все страдания, которые причинил им этот гнёт». И эти высказывания были легитимны. Никто из руководства партии не думал одёрнуть Покровского.

Однако с середины 1930‑х годов вся русофобия в системе образования резко свёртывается. Реабилитируется категория «патриотизм», восстанавливаются в правах герои дореволюционной российской истории. Троцкий из‑за границы писал в этой связи о сталинском «идеологическом термидоре». В учительской среде произошедший поворот восприняли в целом положительно.

Широкое тиражирование понятия «безродный космополит» происходит после знаменитого выступления А.А. Жданова в январе 1948 г. на совещании деятелей музыкальной культуры в ЦК. «Глубоко ошибаются те, — указывал секретарь ленинградской парторганизации, — кто считает, что расцвет национальной музыки, как русской, так ровно и музыки советских народов, входящих в состав Советского Союза, означает какое‑то умаление интернационализма в искусстве. Интернационализм в искусстве рождается на основе умаления и обеднения национального искусства. Наоборот, интернационализм рождается там, где расцветает национальное искусство. Забыть эту истину — означает потерять руководящую линию, потерять своё лицо, стать безродными космополитами. Оценить богатство музыки других народов может только тот народ, который имеет свою высокоразвитую музыкальную культуру. Нельзя быть интернационалистом в музыке, как и во всём, не будучи подлинным патриотом своей Родины. Если в основе интернационализма положено уважение к другим народам, то нельзя быть интернационалистом, не уважая и не любя своего собственного народа». Расстановка акцентов здесь принципиально важна. Интернационализм в свете происходящих идеологических инверсий не отменялся. Напротив, интернациональные ориентиры поддерживались, но связывались не с отрывом от национального, а с опорой на него. Главное, в чём состоял пафос кампании борьбы с космополитизмом, — было не потерять своего лица.

Космополитизм есть противоположность патриотизму. Обращение к патриотической теме логически предполагало критику космополитов. На встрече с писателями в 1947 году Сталин поднимает вопрос о поражённости сознания части интеллигенции космополитическими настроениями. «А вот есть такая тема, — говорил он на встрече с писательской общественностью, — которая очень важна, которой нужно, чтобы заинтересовались писатели. Это тема нашего советского патриотизма. Если взять нашу среднюю интеллигенцию, научную интеллигенцию, профессоров, врачей, у них недостаточно воспитано чувство советского патриотизма. У них неоправданное преклонение перед заграничной культурой. Все чувствуют себя ещё несовершеннолетними, не стопроцентными, привыкли считать себя на положении вечных учеников. Эта традиция отсталая, она идёт ещё от Петра. Сначала немцы, потом французы, было преклонение перед иностранцами-засранцами. Простой крестьянин не пойдёт из‑за пустяков кланяться, не станет ломать шапку, а вот у таких людей не хватает достоинства, патриотизма, понимания той роли, которую играет Россия… В эту точку надо долбить много лет, лет десять эту тему надо вдалбливать. Бывает так: человек делает великое дело и сам этого не понимает. Вот взять такого человека, не последний человек, а перед каким‑то подлецом-иностранцем, перед учёным, который на три головы ниже его, преклоняется, теряет своё достоинство. Так мне кажется. Надо бороться с духом самоуничижения у многих наших интеллигентов».

Религия и церковь

Несмотря на декларируемый в качестве идеологии советского общества диалектический материализм, в период сталинской инверсии происходит реанимация православной идеи. Демонизации облика Сталина в определённом сегменте православно-монархической литературы противоречит оценка генсека духовным писателем, отцом Дмитрием Дудко: «…если с Божеской точки зрения посмотреть на Сталина, то это в самом деле был особый человек, Богом данный, Богом хранимый Сталин сохранил Россию, показал, что она значит для всего мира… Сталин с внешней стороны атеист, но на самом деле он верующий человек… Не случайно в Русской Православной Церкви ему пропели, когда он умер, даже вечную память, так случайно не могло произойти в самое «безбожное» время. Не случайно он учился и в Духовной Семинарии, хотя и потерял там веру, но чтоб по‑настоящему её приобрести. А мы этого не понимаем… Но на самом деле всё‑таки Сталин по‑отечески заботился о России…»

Вопреки распространённому клише церковное возрождение началось ещё в довоенные годы и потому не являлось исключительно следствием военных поражений 1941 года. Ещё с середины 1930‑х гг. прослеживается тенденция возвращения в епархиальные ведомства изъятых прежде из патриархии храмов. Проводится историографическая переоценка миссии христианства в пользу признания значительного вклада, внесённого православной церковью в становление древнерусской национальной культуры и в отражение внешней агрессии со стороны иноверцев. С 1935 г. «реабилитируется» табуированная прежде рождественская ёлка, которая, правда, став атрибутом новогоднего торжества, утрачивает прямую связь с христианской семиотикой. Посредством персонального вмешательства Сталина при разработке проекта Конституции 1936 г. были изъяты поправки к статье 124 о запрете отправления избирательных прав служителям культа.

Вероятно, не последнюю роль в изменении политики советского государства в отношении церкви сыграли материалы всесоюзной переписи 1937 года. Вопрос о религиозной принадлежности был включён в опросные листы переписи по личной инициативе Сталина. Полученные результаты оказались настолько ошеломляющими, что опубликовать сводные статистические материалы власти так и не решились. Через два года была проведена повторная переписная акция, уже не содержащая пункта установления принадлежности человека к какой‑либо религии. Важный вопрос отсутствовал и во всех последующих переписях.

Согласно полученной в 1937 г. статистике, большинство из согласившихся заполнить соответствующий пункт анкеты самоидентифицировались в качестве верующих — 56,7%. К ним, очевидно, следует зачислить и тех, кто на вопрос о своём отношении к религии отказался вообще от какого‑либо ответа. Таковых от общего числа участвующих в переписи насчитывалось до 20%. Данная группа может быть идентифицирована в качестве скрытых верующих. Отказ от заполнения соответствующего пункта анкет, как и неучастие в переписи вообще определялись религиозными мотивами. С одной стороны, имел место страх перед преследованием всех тех, кто признается в своей религиозности. С другой, запись в анкете в качестве неверующего означала религиозное отступничество. С призывами избежать участия в переписной акции обращались к народу религиозные деятели, представляющие различные конфессии. Перепись проводилась в самый канун Рождества, 5–6 января, что послужило дополнительным источником усиления экзальтационной напряжённости верующей части населения. Таким образом, по меньшей мере 76,7% советских граждан оставались к 1937 г. в числе религиозно идентифицируемых. По всей видимости, их удельный вес был ещё выше, так как для многих верующих соображения личной безопасности оказались при ответе на соответствующий пункт анкеты всё же достаточно весомым обстоятельством.

Не будет, таким образом, преувеличением утверждать, что победа в Великой Отечественной войне была одержана народом, сохраняющим по преимуществу свою религиозную идентичность. Власти, надо отдать им должное, получив соответствующие статические материалы, смогли эффективно использовать ресурс религиозности народа в общегосударственных целях. Неоинституционализация патриархии явилась прямым следствием такой переоценки

С началом войны патриарх Антиохийский Александр III обратился с призывом к христианам всего мира о молении за судьбу России. И Сталин в наиболее тяжёлые дни 1941 г. собрал в Кремле духовенство для проведения молебна о даровании победы. В ознаменование первых успехов, весной 1942 г., после длительного запрета власти сняли табу на празднование Пасхи. Пасхальная служба 1944 г. уже имела дефакто статус общегосударственного празднества, собрав в Москве только на первой заутрени (в большинстве церквей было проведено несколько служб) 120 тыс. прихожан. Ликвидируется обновленческая церковь, именуемая не иначе как «церковный троцкизм». На проведённом под покровительством Сталина поместном соборе РПЦ восстанавливается институт патриаршества. Возобновился выпуск печатного органа церкви «Журнал Московской патриархии», открываются богословские учебные заведения.

В послевоенные годы тенденция церковной реставрации усиливается. Происходит скачкообразный рост числа приходов РПЦ от 10 544 в 1946 г. до 14 477 в 1949 г. Работа на перспективу церковного строительства выразилась в учреждении двух духовных академий и восьми семинарий. С пасхальных торжеств 1946 г. возобновляется богослужебная практика в Троице-Сергиевой лавре, и на повестку дня ставится вопрос о возвращении монастыря в ведение патриархии.

К подготовленному в 1948 г. под общим руководством М.А. Суслова постановлению «О задачах антирелигиозной, атеистической пропаганды в новых условиях», в котором провозглашалась задача искоренения религии как непременное условие перехода от социализма к коммунизму, Сталин применил фактически санкцию вето. В послевоенные годы атеистическая пропаганда практически была сведена на нет. Именно тогда подвергся роспуску Союз воинствующих безбожников. Пытаясь повысить статус Московской патриархии во вселенском православном движении, Сталин добивался присуждения ей вместо пятой порядковой строчки первой позиции.

Реабилитация православия не подразумевала реализацию принципа религиозного плюрализма. Православный прозелитизм сопровождался гонениями на исторических соперников Московской патриархии. В постановлении Совета по делам культов от 1948 г. проводилась, вопреки тезису об отделении церкви от государства, дифференциация религиозных направлений по степени их приемлемости для режима. К первой группе относилась лишь православная церковь, которой надлежало оказывать содействие; ко второй — армяно-григорианская, исламская и буддистская конфессии, предполагавшие терпимое отношение; к третьей — католицизм, лютеранство, иудаизм, старообрядчество, объявленные учениями, враждебными советской власти. В 1946– 1949 гг. упраздняется легальное существование в СССР Униатской церкви, что осуществлялось в условиях вооружённого сопротивления террористических группировок сепаратистского движения. На московском совещании глав и представителей православной церкви, состоявшемся в 1948 г. по случаю 500‑летия автокефалии РПЦ, были подвергнуты осуждению экспансионизм римской курии и экуменистические тенденции развития христианства на Западе.

Семинаристское образование Сталина говорит в пользу того, что обращение его, человека, знавшего тонкости догматики и культа, к православию не являлось исключительно квазирелигиозным популизмом. Ещё в период апогея «штурма небес» Союзом воинствующих безбожников Сталин оценивал атеистическую литературу как антирелигиозную макулатуру. Он настаивал, чтобы агитки атеистической пропаганды были исключены из библиотеки, предназначенной для его личного пользования.

Национальный вопрос

Постепенно Сталин эволюционировал в направлении понимания особой интегративной миссии русского народа и к представлению о преимущественно добровольном вхождении народов в состав России.

Он, как известно, предостерегал против искусственной украинизации. Им отвергались попытки негативного освещения деятельности Богдана Хмельницкого, хотя отношение к нему среди сторонников украинизации было преимущественно негативное. Если в левом крыле партии считали, что для преодоления рецидивов шовинизма следует дать максимум прав национальным меньшинствам, пусть даже в ущерб большой нации, то Сталин, напротив, приходил к выводу о целесообразности ставки на большую нацию. Такой подход им рекомендовался, в частности, применить в Китае в отношении к иноэтничным окраинам. Более того, ещё в 1918 году Сталин высказывался, что федерализм есть временное явление на пути к социалистическому унитаризму. «В России, — рассуждал он на встрече с сотрудниками газеты «Правда», — политическое строительство идёт в обратном порядке. Здесь принудительный царистский унитаризм сменяется федерализмом добровольным, для того чтобы с течением времени федерализм уступил место такому же добровольному и братскому объединению трудовых масс всех наций и племён России. Федерализму в России суждено, как и в Америке и Швейцарии, сыграть переходную роль — к будущему социалистическому унитаризму». В логике этой позиции национально-территориальное устроение должно было быть впоследствии заменено унитарным.

Да и в самом национально-территориальном устроении Сталин, как известно, придерживался идеи автономного, а не федералистского принципа построения СССР, на котором настаивал Ленин. Формально за основу был взят федеративный ленинский план, по факту — реализовывался план сталинский. До 1990 года — появления соответствующего закона — не было даже процедурной юридической возможности выхода республик из состава СССР.

Уже испанский полигон показал ограниченность классового подхода в пропаганде и необходимость сочетания его с цивилизационными образами. И осознанием этого сталинское видение будущей войны отличалось принципиально от видения троцкистского. Л.Д. Троцкий в духе левых идей предсказывал будущее столкновение СССР и Германии как новое издание гражданской войны классов в мировом масштабе. «Опасность войны и поражения в ней СССР, — предупреждал он, — есть реальность… Судьба СССР будет решаться в последнем счёте не на карте генеральных штабов, а на карте борьбы классов. Только европейский пролетариат, непримиримо противостоящий своей буржуазии… сможет оградить СССР от разгрома…» Военно-патриотическая пропаганда Сталина была сосредоточена на апелляции к историческим чувствам народа.

Сталинская кадровая политика была выстроена таким образом, что исключала складывание этнократий. По воспоминаниям Л.М. Кагановича, Сталин не допускал ситуации, чтобы заместителем у управленца, представляющего национальное меньшинство, был бы другой представитель нацменьшинств. Через такие ограничения создавались реальные препятствия формирования этнических кланов.

В преддверии войны из РККА в массовом порядке увольнялись представители «иностранных национальностей» — поляки (26,6% уволенных), латыши (17,3%), немцы (15%), эстонцы (7,5%), литовцы (3,7%), греки (3,1%), корейцы (2,1%), финны (2,6%), болгары (1,2%), венгры, чехи, румыны, шведы. Превентивной мерой стало переселение из приграничных районов «неблагонадёжного» по этническим признакам населения поляков и немцев — с Украины, корейцев и китайцев — с Дальнего Востока, курдов — из Закавказья. Те же мотивы военной угрозы лежали в основе решения 1937 г. о расформировании признанных вредными национальных школ — финских, латышских, немецких, польских, английских, греческих и др. Утверждалось небезосновательно, что в них велась враждебная советской власти деятельность.

Закрытию подлежали Коммунистический университет национальных меньшинств Запада (имевшего в своём составе секторы: литовский, еврейский, латышский, немецкий, польский, румынский, белорусский, болгарский, итальянский, молдаванский, югославский, эстонский, финский) и Коммунистический университет трудящихся Востока. Постановлением от 7 марта 1938 г. расформировывались существовавшие со времён Гражданской войны национальные части и формирования РККА. Важнейшим политическим шагом по восстановлению национальной идентичности стало введение «пятого пункта» (о национальной принадлежности) в паспорт и официальной кадровой документации (с 1935 г.). Следствием такой фиксации стало введение в преддверии войны национальных квот на занятие должностей, связанных с поддержкой государственной безопасности. Решением Политбюро от 11 ноября 1939 г. отменялись все прежние инструкции (включая указания В.И. Ленина от 1 мая 1919 г. о преследовании «служителей русской православной церкви и православноверующих»).

При Сталине реабилитируется русская тема. Широкий резонанс вызвал произнесённый И.В. Сталиным 24 мая 1945 г. на торжественном приёме для советских военачальников в Георгиевском зале Большого Кремлёвского дворца тост «За русский народ». Было два его важных смысловых контекста.

Первый контекст — акцентировка роли народа как истинного творца истории. Тост был произнесён на приёме не случайно среди представителей военной, политической и культурной элиты. Напыщенные генералы, писатели, номенклатура — все они позиционировались как триумфаторы. И. В. Сталин опустил их с небес на землю. Им давалось понять, что победителем в войне являлся народ, а не элита.

Второй контекст — акцентировка сталинского тоста на русской идентичности. Основные тяготы в войне легли, по оценке И.В. Сталина, на плечи русского народа. Советский Союз по‑прежнему позиционировался как многонациональное государство, однако русский народ был выделен как главная государствообразующая и культурообразующая сила. Со слов об интеграционной миссии «великой Руси» начинался текст принятого в 1944 г. государственного гимна СССР. Формировалась идеология позиционирования русского народа как «старшего брата» в единой многонациональной семье.

Тост за русский народ был не просто тостом, а идеологической манифестацией. Бывшим космополитам, которых сохранялось ещё немало в среде элитарной части советской интеллигенции, предписывалось теперь полюбить русский народ и его культуру.

Историческая память

Разгром «школы М.И. Покровского», сопровождавшийся реабилитацией «старорежимной» историографии, стал отражением тенденций цивилизационного восстановления в сфере исторической науки. В научную среду возвращается когорта историков, обвинённых прежде в монархических симпатиях, а ныне оцениваемых как классиков отечественной историографии, — С.В. Бахрушин, С.К. Богоявленский, С.Б. Веселовский, Ю.В. Готье, Б.Д. Греков, В.Г. Дружинин, М.К. Любавский, В.И. Пичета, Б.А. Романов, Е.В. Тарле, Л.В. Черепнин и др. Многие из них были удостоены высших правительственных оценок, как Ю.В. Готье, избранный в 1939 г. действительным членом Академии наук, или С.В. Бахрушин, удостоенный в 1942 г. Сталинской премии. В 1937 г. было осуществлено переиздание работы скончавшегося в заключении осуждённого ранее в качестве руководителя диверсии на историческом фронте С.Ф. Платонова «Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI–XVII вв.».

На нигилистические опусы Н.И. Бухарина по отношению к русской истории «Правда» дала категорическую отповедь: «Партия всегда боролась против… «Иванов, не помнящих родства», пытающихся окрасить всё историческое прошлое нашей страны в сплошной чёрный цвет». На страницах газеты воззрения лидеров оппозиции, осуждённых на процессе 1937 г., были определены бывшим сменовеховцем И. Лежнёвым как национальная «смердяковщина». Императив позиции оппозиционеров формулировался словами персонажа «Братьев Карамазовых»: «Я всю Россию ненавижу… Русский народ надо пороть‑с», — которые, согласно Лежнёву, отражают душевное состояние подсудимых…»

Сталин позволил себе даже выступить с кощунственной для партийной сферы критикой воззрений «классиков», адресовав в 1934 г. письмо членам Политбюро «О статье Энгельса «Внешняя политика русского царизма»», в котором указывал на ошибочность автора в трактовке внешней политики России как более милитаристской, чем у западных государств. С его точки зрения, классик марксизма не был корректен в своих выводах, а российская внешняя политика не являлась более реакционной или более захватнической, чем политика любого из западных государств. «Что царская власть в России была могучей твердыней общеевропейской (а также азиатской) реакции — в этом не может быть сомнения. Но чтобы она была последней твердыней этой реакции — в этом позволительно сомневаться», — заявлял Сталин о своём несогласии с позицией Энгельса. Вероятно, не в последнюю очередь из‑за критических стрел в адрес России, содержавшихся в ряде работ Маркса и Энгельса, издание их полного собрания сочинений в СССР в 1935 году было приостановлено.

Квинтэссенцией идеологического противостояния между левой историографической школой и державно-почвенным направлением стал конкурс 1934–1937 гг. на составление лучшего учебника по истории СССР. Постановлением Совнаркома и ЦК от 1934 г. осуждался отвлечённый характер преподавания истории, увлечение формационным абстрагированием и деперсонализацией прошлого. Н.И. Бухарин, как один из членов конкурсной комиссии, ратовал за то, чтобы в учебнике внимание было сосредоточено на описании дореволюционной России как «тюрьмы народов», «воплощения векового обскурантизма». В составленном в соответствии с данными рекомендациями пособии историческое прошлое дифференцировалось на основании исторической дихотомии: революционное — контрреволюционное, при которой к последней из категорий относились персонажи, укреплявшие российскую монархическую государственность и расширявшие её владения, как, к примеру, Минин и Пожарский или Богдан Хмельницкий.

Но предпочтение было отдано проекту учебника А.В. Шестакова, ориентированному на рассмотрение советского периода истории в органической связи с героическими страницами «старорежимного» прошлого. Следствием сталинского пересмотра истории являлось декларированное в августе 1937 г. осуждение левого уклона в историографии, обнаруживаемого, в частности, в негативном освещении таких вех становления отечественной государственности, как христианизация Руси, соглашательская политика в отношении Орды Александра Невского, присоединение к России Украины и Грузии, подавление Петром I стрелецких мятежей. Сталин намеревался осуществить пересмотр исторической роли некоторых фигур советской эпохи, в частности, предполагал возложить на М.А. Шолохова задачу развенчания апологетического освещения деятельности Я.М. Свердлова в Гражданскую войну, прежде всего при проведении расказачивания.

Для многих левокоммунистов было этически невозможно высказаться в положительном смысле о ком‑либо из российских самодержцев или представителей высшей бюрократии. Сталин уже может давать такие оценки. Он заявляет, в частности, о прогрессивном значении деятельности Ивана Грозного и созданной им опричной организации. Суть прогрессивности царя виделась в том, что тот первым в истории России ввёл будто бы монополию внешней торговли, которая была восстановлена уже только при Ленине. После просмотра второй части фильма С.М. Эйзенштейна «Иван Грозный» Сталин высказал свой взгляд о главной заслуге царя, состоявшей в том, что «он стоял на национальной точке зрения и иностранцев в свою страну не пускал». Грозный оценивался им как лучший правитель в истории дореволюционной России.

Как прогрессивного деятеля оценивал Сталин и Петра I, акцентируя внимание на организации им форсированной ликвидации технологического отставания от Запада. При этом он подчёркивал, что император, прежде всего, защищал классовые интересы помещиков и зарождающейся буржуазии. Петр I порицался Сталиным за либеральное отношение к иностранцам, их широкое проникновение при нём на ключевые позиции в государственном управлении, онемечивание двора. Ещё более лояльной была кадровая политика в отношении иностранцев у Екатерины II. Двор российских императоров характеризовался Сталиным как немецкий двор, что не могло, по его мнению, не привести к несуверенности политики императорской России.

Позитивных оценок правителей Российской империи после Петра Сталин не давал. В целом прослеживаются большие симпатии, испытываемые им к средневековой Руси, нежели к императорской России.

Тенденцию патриотического переосмысления прошлого отражал киноэпос, такие фильмы, как «Пётр Первый» (1937), «Александр Невский» (1938), «Минин и Пожарский» (1939), «Суворов» (1940), «Богдан Хмельницкий» (1941), «Кутузов» (1943), «Иван Грозный» (1945), «Адмирал Нахимов» (1946), «Адмирал Ушаков» (1953).

Речь 7 ноября 1941 г., с апелляцией к памяти великих военачальников старой России, не представляла собой принципиально нового слова, произнесённого в конъюнктуре задач сохранения режима, а являлась логическим продолжением идеологического переворота довоенных лет. И.В. Сталин призвал помнить имена защитников Отечества — Александра Невского, Дмитрия Донского, Александра Суворова, Михаила Кутузова. Отнюдь не всеми в партии лейтмотив сталинского выступления был воспринят позитивно. В опубликованном Р.А. Медведевым «Политическом дневнике» приводится письмо некоего ортодоксально мыслящего большевика, выражавшего недоумение, почему генеральный секретарь в годовщину Октябрьской революции говорил не о Марксе и Либкнехте, а об Александре Невском и Суворове.

С форзаца газетных номеров снимался прежний лозунг классовой борьбы «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Его заменяла новая формула «Смерть фашистским оккупантам!». Сам факт провозглашения начавшейся войны как Отечественной свидетельствовал о существенном идеологическом повороте. А ведь ещё в 1930‑е годы академик М.В. Нечкина отзывалась о понятии «Отечественная война» применительно к кампании 1812 г. как о русском националистическом названии.

Характерно признание И.В. Сталина американскому представителю на московском совещании государств антигитлеровской коалиции: «Мы знаем, народ не хочет сражаться за мировую революцию; не будет он сражаться и за советскую власть… Может быть, будет сражаться за Россию».

Позже был выдвинут девиз «добить национальный нигилизм в истории». Обсуждался вопрос об «исторической реабилитации» таких представителей консервативной политики, как А.А. Аракчеев, М.Н. Катков, К.П. Победоносцев и др. В исторических трудах русский народ преподносился создателем наиболее значительных достижений мировой науки и культуры.

Семья и демографическая политика

Консервативная общественность России выступает сегодня за ужесточение законодательства в отношении абортов. Но ведь то, что сегодня пытаются сделать современные российские консерваторы, сделал в своё время Сталин принятием указа «О запрещении абортов, увеличении материальной помощи роженицам, установлении государственной помощи многосемейным, расширении сети родильных домов, детских яслей и детских садов, усилении наказания за неплатёж алиментов».

В настоящее время в отношении сталинской демографической политики продуцируются различные мифы, вписывающиеся в теорию советского тоталитаризма. Характерным примером этой мифологизации являются слова известной российской феминистки Марии Арбатовой: «В период, не помню, с какого года, за десятилетие, кажется, при Сталине в момент запрета абортов за это было расстреляно 500 тысяч женщин и врачей-гинекологов. Я не хочу возвращаться в то же самое время». В действительности за аборты не только не расстреливали, но даже не сажали в тюрьму. Фрагмент указа даёт возможность понять, какие меры наказания предусматривались в действительности:

«2. За производство абортов вне больниц или в больнице, но с нарушением указанных условий установить уголовное наказание врачу, производящему аборт, — от 1 года до 2 лет тюремного заключения, а за производство абортов в антисанитарной обстановке или лицами, не имеющими специального медицинского образования, установить уголовное наказание не ниже 3 лет тюремного заключения.

3. За понуждение женщины к производству аборта установить уголовное наказание — тюремное заключение до 2 лет

4. В отношении беременных женщин, производящих аборт в нарушение указанного запрещения, установить, как уголовное наказание, — общественное порицание, а при повторном нарушении закона о запрещении абортов — штраф до 300 рублей».

Всё это — мягкие меры в сравнении с известной практикой вынесения за осуществление абортов смертного приговора, как за убийство. Но в данном случае важен сам факт идеологического поворота от декларируемой эмансипации к прежней патриархальной системе отношений. Не случайно, что именно запрет на аборты вызвал особое раздражение со стороны Л.Д. Троцкого. Эти запреты были оценены им как наиболее яркое проявление сталинской контрреволюции. «Революция, — писал он, — сделала героическую попытку разрушить так называемый «семейный очаг», т.е. то архаическое, затхлое и косное учреждение, в котором женщина трудящихся классов отбывает каторжные работы с детских лет и до смерти… Взять старую семью штурмом не удалось. Даже оптимистическая «Правда» вынуждена подчас делать горькие признания. «Рождение ребёнка является для многих женщин серьёзной угрозой их положению»… Именно поэтому революционная власть принесла женщине право на аборт, которое в условиях нужды и семейного гнёта есть одно из её важнейших гражданских, политических и культурных прав… Обнаружив свою неспособность обслужить женщин, вынужденных прибегать к вытравлению плода, необходимой медицинской помощью и гигиенической обстановкой, государство резко меняет курс и становится на путь запрещений. Один из членов высшего советского суда обосновывает предстоящее запрещение абортов тем, что в социалистическом обществе, где нет безработицы и пр. и пр., женщина не имеет права отказываться от «радостей материнства». Философия попа, который обладает в придачу властью жандарма. Высокий советский судья возвещает нам, что в стране, где «весело жить», аборты должны караться тюрьмою, — точь‑в-точь, как и в капиталистических странах, где жить грустно. Вместо того чтобы открыто сказать: мы оказались ещё слишком нищи и невежественны для создания социалистических отношений между людьми, эту задачу осуществят наши дети и внуки, — вожди заставляют не только склеивать заново черепки разбитой семьи, но и считать её, под страхом лишения огня и воды, священной ячейкой победоносного социализма. Трудно измерить глазом размах отступления!.. Когда наивный и честный комсомолец отваживается написать в свою газету: «Вы лучше занялись бы разрешением задачи: как выйти женщине из тисков семьи», — он получает в ответ пару увесистых тумаков и — умолкает. Брачно-семейное законодательство Октябрьской революции, некогда предмет её законной гордости, переделывается и калечится путём широких заимствований из законодательной сокровищницы буржуазных стран. Как бы для того, чтоб запечатлеть измену издевательством, те самые доводы, какие приводились раньше в пользу безусловной свободы разводов и абортов — «освобождение женщины», «защита прав личности», «охрана материнства», — повторяются ныне в пользу их ограничения или полного запрета». «Философия попа… в придачу властью жандарма» — так характеризует Троцкий сталинскую модель, воспринимаемую им сущностно как модель старорежимную.

Наряду с внешнеполитическими обстоятельствами сталинского поворота в демографической политике существовали также внутриполитические обстоятельства. Сталинское постановление «О запрещении абортов…» датируется 27 июня 1936 года. Это было время, когда подходило к кульминационной точке расследование по делу «Антисоветского объединённого троцкистско-зиновьевского центра». Следствие велось с 5 января по 10 августа 1936 года. Троцкистско-зиновьевский центр — это было левое крыло в партии. Левые — троцкисты рассматривали семью как институт эксплуатации. Большевики-сталинисты определяли семью как ячейку социалистического общества. Политический процесс над левым крылом в большевизме был для Сталина наиболее благоприятен, чтобы провести более чёткие грани идеологического размежеваниями.

С 1933 года начинается кампания по искоренению гомосексуализма. Основанием послужила докладная записка наркома внутренних дел Г.Г. Ягоды Сталину о создании гомосексуалистами через салоны антисоветской заговорщической сети. Идеологически гомосексуализм был осуждён как проявление морального разложения буржуазии. Прошли чистки от гомосексуалистов государственного аппарата, особо масштабные из которых затронули Наркомат иностранных дел. Широко тиражировалась фраза Максима Горького «Уничтожьте гомосексуализм — фашизм исчезнет». Усиление негативного отношения к гомосексуалистам, рост гомофобии также отражало векторы реставрации традиционных ценностей.

Внешняя политика

Популярная мифологическая концепция о предполагаемом вторжении Красной армии в Европу как претворении стратегии мировой революции не выдерживает проверки не столько в связи с военнотехническими реалиями, сколько при проведении её исторической контекстуализации. Мифологизированное упрощенчество подводит под один знаменатель коминтерновский проект и сталинскую геополитику. Причём последняя в той же мере разнится и с правым империализмом как марионеточным механизмом политической воли олигархической закулисы. Ещё в марте 1936 г. на расспросы американского корреспондента Р. Говарда о планах большевиков по осуществлению мировой революции Сталин высказал крайнее удивление: «Какая мировая революция? Ничего не знаю, никаких таких планов и намерений у нас не было и нет». Это не означало, что не было поддержки сторонников в других странах. Такая поддержка, конечно, была, равно, как и поддержка своих сторонников другими ведущими геополитическими акторами мира. Но стратегия Сталина состояла не в разжигании пожара мировой революции, а в первостепенном усилении геополитической мощи СССР.

Симптоматично, что в разгар Великой Отечественной войны, когда, казалось бы, перспективно было задействовать механизм классовой борьбы в тылу вермахта, Коминтерн был распущен. Вместо текста Эжена Потье как гимн СССР провозглашались стихи со словами о «великой Руси». Да и сам Интернационал переосмысливался в реалиях существования СССР, отличных от реалий жизни К. Маркса. О переосмыслении феномена Интернационала ещё в 1937 году рассуждал в книге «Истоки и смысл русского коммунизма» Н.А. Бердяев: «Вместо Третьего Рима в России удалось осуществить Третий Интернационал, и на Третий Интернационал перешли многие черты Третьего Рима. Третий Интернационал есть тоже священное царство, и оно тоже основано на ортодоксальной вере. На Западе очень плохо понимают, что Третий Интернационал есть не Интернационал, а русская национальная идея, это есть трансформация русского мессианизма. Западные коммунисты, примыкающие к Третьему Интернационалу, играют унизительную роль, они не понимают, что, присоединяясь к Третьему Интернационалу, они присоединяются к русскому народу и осуществляют его мессианское призвание. И это мессианское сознание, рабочее и пролетарское, сопровождается почти славянофильским отношением к Западу».

Претензии на Финляндию, Прибалтику, Западную Белоруссию и Украину, Бессарабию и др. преподносились как восстановление исторических прав России на данные территории. В обращении к народу 2 сентября 1945 г. в связи с капитуляцией Японии Сталин интерпретировал победу СССР как реванш за фиаско в Русско-японской кампании: «…поражение русских войск в 1904 году в период Русско-японской войны… легло на наш страну чёрным пятном… Сорок лет ждали мы, люди старого поколения, этого дня. И вот этот день наступил. Сегодня Япония признала себя побеждённой…» Если для левого интернационалистского лобби в ВКП (б) Цусима являлась основанием для торжества над дегенерирующим царским режимом («чем хуже, тем лучше»), то Сталин декларировал, что в течение сорока лет (!) вынашивал реванш за унижение самодержавия.

Судя по воспоминаниям В.М. Молотова, Сталин оценивал итоги своей деятельности на международной арене не как вождь мирового пролетариата, а как собиратель рассеянных земель старой России. «На Севере, — рассуждал он, — у нас всё в порядке, нормально. Финляндия перед нами очень провинилась, и мы отодвинем границу от Ленинграда. Прибалтика — это исконно русские земли! — снова наша, белорусы у нас теперь все вместе живут, украинцы — вместе, молдаване — вместе. На Западе нормально. — И сразу перешёл к восточным границам. — Что у нас здесь?.. Курильские острова наши теперь, Сахалин полностью наш, смотрите как хорошо! И Порт-Артур наш, и Дальний наш. — Сталин провёл трубкой по Китаю, — и КВЖД наша. Китай, Монголия — всё в порядке… Вот здесь мне наша граница не нравится! — сказал Сталин и показал южнее Кавказа».

Из имперского прошлого вновь воскрешались планы освобождения Константинополя. По поручению Сталина Молотов прорабатывает по каналам ООН вопрос о переходе пролива Босфор и Дарданеллы под юрисдикцию СССР или, по меньшей мере, о статусе совместного с Турцией управления. Была даже предпринята попытка одностороннего введения в проливы советской военной флотилии, чему воспрепятствовало превентивное вхождение в территориальные воды Турции английских судов. Как восстановление исторических границ и этнической целостности народов Закавказья предполагалось осуществить аннексию у Ирана азербайджанских, а у Турции грузинских и армянских земель. Возвращение горы Арарат, первой тверди послепотопной цивилизации как сакрализованного символа Армении могло выполнить не только миссию исторического реванша за геноцид 1915 г., но и явиться восстановлением российского геополитического и цивилизационного ареала в его максимальных исторических границах. Политика сотрудничества с кемалистским режимом заменялась традиционным ещё для Российской империи отношением к Турции как геополитическому противнику России. Напуганная сталинским ультиматумом Турция вступила в НАТО. От претензий на возвращение Западной Армении и установления контроля над черноморскими проливами Советский Союз отказался только уже при Н.С. Хрущёве.

По предварительной договорённости с кабинетом Мао рассматривался проект присоединения к СССР, в статусе республики, Маньчжурской области, как зоны влияния Российской империи («Желтороссия»). Был восстановлен контроль над Порт-Артуром, переданный КНР опять‑таки уже после смерти Сталина. По аналогии с замыслом царской дипломатии о создании славянофильски ориентированной Великой Болгарии планировалось образование Балканской Федерации. Существовал также план федеративного объединения Польши и Чехословакии. Реализация этих планов фактически бы подводила к осуществлению надежд панславистов девятнадцатого столетия — во главе с Николаем Данилевским.

Сталин в целом расширяет в сравнении с классической марксистской версией пространство исторического конфликта. Конфликты в его версии оказываются не только борьбой классов — межклассовые и внутриклассовые противоречия, но и столкновениями иного рода, в частности, национальными. К таким конфликтам, в частности, он относил исторически воспроизводимый конфликт между германцами и славянскими народами. Пангерманизм сталкивался с панславизмом. И Сталин уже по окончании Второй мировой войны предупреждал, что для славян новая угроза германской агрессии неизбежно возникнет вновь, если они не объединятся.

Панславистские воззрения Сталина ярко иллюстрирует стенограмма его выступления на обеде в честь Э. Бенеша 28 мая 1945 года: «Тов. Сталин сказал, что он поднимает свой бокал за новых славянофилов. Он, тов. Сталин, сам является новым славянофилом. Были старые славянофилы, одним из руководителей которых являлся известный русский публицист Аксаков. Они выступали во времена царизма, и эти славянофилы были реакционерами. Они выступали за объединение всех славян в одном государстве под эгидой русского царя. Мы, новые славянофилы, стоим за союз независимых славянских государств. Первая мировая война разыгралась на спинах славянских народов. Мы видим, что и Вторая мировая война идет на спинах славянских народов. Англия и Германия дерутся, а славянские народы проливают свою кровь… Тов. Сталин сказал, что да, немцы попытаются взять реванш. Тов. Сталин сказал, что просчитаются те, которые думают, что немцы этого не смогут сделать. Некоторые англичане опять говорят о равновесии сил. Если англичане будут полудрузьями Германии, то они просчитаются и проиграют на этом. Мы сейчас бьём немцев, побьём их и тогда, если и когда они вздумают поднять и развязать новую войну. Но чтобы немцам не дать подняться и затеять новую войну, нужен союз славянских народов». В пользу достоверности приводимого высказывания говорят и другие сталинские высказывания, корреспондирующие с заявленной позицией.

Сталин говорил фактически немыслимое для риторики большевиков первого послереволюционного десятилетия о необходимости новых славянофилов, о славянофилах-большевиках, о необходимости большевистского Иловайского.

Военное строительство

В ленинской программной работе «Государство и революция» предполагалось, что в будущем обществе армия, являвшаяся классовым орудием, равно как и полиция, отменялась. Вместо армии функции защиты от внешних врагов должен был взять на себя вооружённый народ. Однако обстоятельства заставили большевиков уже в начале 1918 года создать Рабоче-крестьянскую красную армию, и более того — привлечь на службу часть бывшего царского офицерства. При этом, однако, подчёркивалось принципиальное отличие РККА от императорской армии. Ни форма, ни воинские звания, ни ритуалы не должны были ассоциироваться с армией дореволюционной, семантически преемственной от которой считалась белая армия. Сами слова «генерал», «офицер», «погоны» наделялись негативным смыслом и относились к «языку вражды». Гражданская война художественно раскрывалась как битва за советскую власть с «золотопогонниками».

При Сталине оппозиция в отношении старой армии шаг за шагом преодолевалась. В 1935 году в РККА вместо отменяемых служебных категорий восстанавливаются воинские звания. Наряду с комбригами, комдивами и комкорами появлялись старорежимные звания лейтенантов, капитанов, майоров и полковников. В 1940 году восстанавливаются генералы и адмиралы. В целях обеспечения единоначалия в армии в 1942 году упраздняется должность комиссара, вместо которой появляются заместители командиров по политической части. Реабилитируется понятие офицер, а с ним — понятие офицерской чести. В плакатах периода Великой Отечественной войны проводилась связь между войсками Красной армии и русским воинством времён Александра Невского, Дмитрия Пожарского и Кутузова. А.Т. Твардовский в «Василии Тёркине» в стихах «Два солдата» даже развивал идею преемства воинов новой армии с солдатами Первой мировой войны, также воевавшими с немцем (считавшейся империалистической). Огромное символическое значение имело восстановление с 1943 года в армии погонов. Замена погонами прежних знаков отличия потребовало определённых организационных усилий, но Сталин пошёл на них, вероятно, считая проводимые изменения важными.

Сталин, вероятно, больше кого‑либо из государственных исторических деятелей развивал идею народной армии. Народная армия — это не армия легионеров. Она производна от народа, и потому готова защищать его вплоть до самопожертвования, сражаться за Родину. Народ платит такой армии любовью, отдаёт последнее на её нужды. И именно такая армия, созданная в соответствии со сталинским видением, одержала победу в величайшей войне в истории человечества. Показателен в этом отношении был разбор Сталиным разгрома французской армии войсками вермахта за сорок дней — по «горячим следам» в апреле 1940 года: «У французов закружилась голова от побед, от самодовольства. Французы прозевали и потеряли своих союзников. Франция почила на успехах. Военная мысль в её армии не двигалась вперёд. Осталась на уровне 1918 г. Об армии не было заботы, и ей не было моральной поддержки. Появилась новая мораль, разлагающая армию. К военным относились пренебрежительно. На командиров стали смотреть как на неудачников, на последних людей, которые, не имея фабрик, заводов, банков, магазинов, вынуждены были идти в армию. За военных даже девушки замуж не выходили». В знаменитом приказе №270, вопреки сложившемуся мифу, главным было не создание заградительных отрядов, уже существовавших в обоих противоборствующих армиях, а именно вопрос о моральном долге армии перед народом. И эти слова, по оценке Константина Симонова, имели огромное мотивационное значение.

Философия науки

Существует расхожее утверждение, что национальных наук не бывает, а само научное знание не может быть национально или антинационально. Но в науках всегда во все времена боролись разные направления. А.А. Жданов в критике учебника «История западноевропейской философии» Г.Ф. Александрова в 1947 году как раз указывал на ошибку изображения одной линии развития науки, в то время как на всех стадиях шла борьба между школами и концепциями. Науки опираются на те или иные философские модели, которые, в свою очередь, могут быть связаны с разными мировоззренческими картинами и ценностями. В этом отношении науки, хотят ли этого те или иные ученые, или нет, всегда оказываются идеологичны. Сталин стремился добиться соотнесения развития наук с философскими парадигмами, задававшими семантику всей советской системы. Он прекрасно понимал, что при расхождении научных концептов с системой заявляемых государством смыслов неизбежен кризис. Такой кризис действительно произойдёт в позднесоветский период, когда такое рассогласование стало реальностью.

Антисталинисты заявляют о недопустимом вмешательстве властей в вопросы научного познания, что привело будто бы к ликвидации в СССР таких наук, как генетика и кибернетика. «Товарищ Сталин, вы большой учёный…» — строчки написанной в 1959 году блатной песни Юза Алешковского отражали миф о безответственности сталинского вмешательства в науку. Не претендуя на вынесение вердикта в отношении научных дискуссий в СССР с участием власти и лично Сталина, попытаемся понять идеологические основания такого вмешательства.

Чаще всего по наиболее резонансным сталинским вмешательствам в научный дискурс, как это ни прозвучит парадоксально, речь шла о защите понимания традиционной природы человека. Причём традиционного в христианском смысле. «Нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всём Христос», — слова апостола Павла — пусть и в другом категориальном выражении — составили фундаментальную основу советской культурной антропологии. Эта позиция противопоставлялась как установкам антропологического неравенства, сопряжённым с фашистской идеологией, так и антропологического инжениринга.

Еще в 1936 году постановлением ЦК ВКП (б) «О педологических извращениях в системе Наркомпроса» был учинён разгром бурно развивающейся до того интегрированной науки о ребёнке — педологии. Казалось бы, действительно интегрированная наука о детях имела огромные перспективы и имеет острую востребованность сегодня. Но педологов разгромили вовсе не за то, что они пытались в комплексе междисциплинарного знания посмотреть на ребёнка. Постановление ЦК ВКП (б) даёт чёткое разъяснение причин партийной критики — протаскивание идей расизма и социального превосходства. Педологи в своих изысканиях сосредоточились на вопросе одарённых детей, выявлении причин их преимуществ перед отстающими. Накапливалась соответствующая статистическая база. Среди педологов сложилось две группы — социогенетисты и биогенетисты. Первые объясняли появление одарённых детей фактором окружающей ребенка социальной среды, вторые — наследственностью. Оба направления подводили к выводу, что дети представителей бывших привилегированных классов объективно превосходят детей из рабочих и крестьянских семей. Таким же образом получалось и обоснование преимуществ в обучении одних этнических групп над другими. Это был не только подрыв под советской идеологией антропологического равенства, но и под христианской традицией равенства во Христе.

Разгром генетики на августовской сессии ВАСХНИЛ 1948 года было принято преподносить как крайнее проявление идеологического обскурантизма. В действительности генетику как науку никто в СССР никогда не отменял, а сами генетические исследования не прерывались. Осуждалась не генетика, а направление, определяемое как «вейсманизм-морганизм». Под ним понималось учение о предопределяющем значении фактора наследственности. Вейсманизму-морганизму противопоставлялось направление в биологии, связанное с именами отечественных учёных Мичурина и Тимирязева. Ключевым в дискуссии оказался вопрос о видообразовании. Мичуринцы утверждали, что переход от одного вида к другому потенциально возможен. А если такая возможность потенциально существует, то она может реализовываться и целевым образом. Их оппоненты возражали, ссылаясь на невозможность изменения генной структуры. Современные исследования показывают, что генетическая структура потенциально изменяема и даже конструируема, а соответственно, критика вейсманистов как минимум имела под собой научные основания.

Но дело было даже не в этом. Следствием позиции генной предопределённости действительно могли стать расизм и евгеника. Учение о наследственности находилось, как известно, в фундаменте расистской теории в нацистской Германии. Это не могло не вызывать напряжения в отношении к генетическому детерминизму в биологии с позиций советской идеологии.

Никогда в СССР не запрещались и методы кибернетики. В позднесталинский период, с которым принято связывать наступление на кибернетику, происходило, вопреки сложившемуся мифу, форсированное развитие вычислительной математики и вычислительной техники. В 1950 году была создана первая советская ЭВМ, а с 1953 года электронно-вычислительные машины оказались запущены в серийное производство. Критиковалась не собственно кибернетика как таковая, а философские идеи, выдвинутые одним из основоположников теории «искусственного интеллекта» Норбертом Винером. Винер полагал, что человеческий мозг функционирует подобно тому, как функционируют сложные машины. «Я, — пояснял он, — говорю здесь о машине, но не только о машине из меди и железа… нет особой разницы, если эта машина изготовлена из плоти и костей».

Из идеи подобия мозга человека сложным машинам следовала идея о возможности создания искусственного разума и подмены им разума естественного. Винер предвидел, что развитие кибернетики даст возможность «наблюдать и отдавать команды всему миру». То, что выдвигалось в кибернетическом дискурсе на ранней стадии становления кибернетики, сегодня находится в фокусе идеологии трансгуманизма и глобального цифрового управления. При Сталине этим тенденциям был дан жёсткий отпор. И этот отпор был связан с защитой человека как цельной сущности, не сводимой к цифровым кодам.

Дискуссия 1947 года по состоянию дел в советской философии показала, что волновало сталинское руководство в развитии теоретической базы науки — отсутствие самостоятельности, преклонение перед западными авторитетами, атрофированность способности к полемике, академический корпоративизм. Все эти черты критически обострятся на позднем периоде существования СССР. Да и сегодня то состояние, когда значимая часть академической науки оказывается банально под прикрытием ссылки на научность на стороне внешнего противника, показывает правоту Сталина в стремлении своевременно искоренить соответствующие установки в научной среде. Сама практика дискуссий с участием представителей высшей власти по состоянию учебников по общественным и гуманитарным наукам, имевшая место в сталинский период, была бы сегодня крайне полезна.

Литература и искусство

Сталинское цивилизационное восстановление проявилось и в сфере художественного творчества, приведя к смене пролеткультовской парадигмы на традиционные жанровые формы. Модернистские эксперименты в духе левого авангарда, бум которых пришёлся на 1920‑е гг., стали вытесняться. Предпринятый по инициативе Сталина в предпасхальные дни 1932 г. разгон РАПП был встречен во мхатовской литературно-театральной среде аллегорическими приветствиями «Христос воскресе!». Социалистический реализм стал фактически продолжением классической линии развития русской дореволюционной культуры. Сталинское искусство, с одной стороны, возвращалось от футуристических абстракций к «образу» как структурной единице художественного сюжета, с другой — тяготело к монументализму, что привносило элемент сакрализации в динамику имперского строительства.

В контексте левореволюционного наступления 1920‑х — начала 1930‑х гг. на старорежимную архитектуру лишь посредством личного вмешательства Сталина удалось предотвратить уничтожение некоторых памятников, являющихся символом национальной культуры, таких как собор Василия Блаженного. Храм Христа Спасителя был демонтирован, но ведь из кругов левой элиты звучали призывы и о расстреле Эрмитажа, и о расплавлении Медного всадника, и требовалось значительное лавирование, чтобы удержать разрушительную энергию футуристского крыла интеллигенции.

В период сталинского поворота авторы нигилистических по отношению к русской цивилизационной традиции произведений, такие как Демьян Бедный, обличавший российскую «обломовщину», попадают в опалу.

Советская литература продолжает традицию глубокого психологического текста, отличавшую русскую классическую литературу. Советский балет, как прежде русский, занял первые позиции в мировом балетном искусстве. В сталинские годы был создан особый тип советского кино, принципиально отличавшегося от кинематографа Голливуда и являвшегося также развитием русской литературной традиции.

Очень глубокое наблюдение сделал в своё время известный отечественный литературовед Вадим Валерианович Кожинов, сравнивавший советские и немецкие песни военных лет. У немцев преобладали марши. Были марши, конечно, и в советском песенном репертуаре. Но основу его составляли песни лирического содержания. Между тем у противника лирических песен периода войны найдено не было. Итог известен: русский лирический герой побеждает бравого солдата вермахта.

На основе массового физкультурного движения было совершено чудо в спорте. Находившиеся в изоляции мирового олимпийского движения советские спортсмены были подготовлены таким образом, что, только выйдя на международную спортивную арену, захватили лидерство в спорте. На первой же Олимпиаде с участием СССР 1952 года они сенсационно стали вторыми, бросив вызов супердержаве в спорте, каковой позиционировались тогда США. Созданная в сталинские годы советская спортивная система далее переигрывает американскую.

Языкознание

Николай Марр — создатель «нового учения о языке» — был единственным из членов Императорской Академии наук, вступившим в ВКП (б). Его разработки в сфере языкознания приходились как нельзя кстати для обоснования перспектив развития классового подхода в советской общественной науке. Марризм показывал, что классовый подход работает, преломляясь в отдельных обществоведческих дисциплинах (в частности, в языкознании, за которым соответствующему переосмыслению должны были быть подвержены и другие науки). Марра горячо поддерживали стоящие у руля идеологического строительства в СССР в 1920‑е годы А.В. Луначарский и М.Н. Покровский. Марризмом был увлечён поэт Валерий Брюсов. А.Я. Вышинский, будучи ректором МГУ, настаивал на внедрение марризма в образовательный процесс. О значении фигуры Марра свидетельствует тот факт, что в связи с его смертью в Ленинграде отменялись занятия в школах, а траурные мероприятия были сопоставимы с похоронами убитого незадолго до того С.М. Кирова.

В соответствии с учением о формациях Марр относил язык к надстройке, что предполагало, соответственно, его производность от базиса. Из этого посыла следовало буквально, что при каждой смене формации язык будет меняться. Исторически в основе языка, согласно Марру, находились элементарные выкрики, общие для всех народов, используемые в процессе трудовой деятельности. Далее в процессе социально-экономического развития они могли трансформироваться до неузнаваемости, и соответственно, следовало вести речь не о родстве языков, а о стадиях их развития. Утверждалось, что разные классы общества имели свои языки, и никакого единого национального языка не существовало. В перспективе будущего должен появиться единый мировой язык, соотносящийся со стадией коммунистического общества. Под универсальную схему подводились кажущиеся странными положения, что немецкий язык есть преобразованный сванский, а русский язык по определённым аспектам ближе грузинскому, чем любым другим славянским языкам.

Марризм имел определённую практическую пользу в противостоянии арийским теориям примордиальности языков, выдвигаемым в нацистской Германии. Но с логикой сталинского цивилизационного поворота он вступал в явные противоречия, и разгром марризма в 1950 году можно признать даже исторически запоздалым. Идеи преемственности русской культуры и общности славянских народов, взятые на щит новой идеологии, противоречили марристским установкам. У марристов было методологическое прикрытие — марксистская позиция: базис определяет надстройку. И Сталин идёт на пересмотр кажущейся незыблемой схоластики. В статье «Марксизм и вопросы языкознания» он заявляет, что язык к надстройке не относится. Язык Пушкина, рассуждал он, — русский литературный язык — не был отменён при переходе от капитализма к социализму, несмотря на то, что базис изменился. Но язык очевидно не относится и к базису как системе производительных сил и производственных отношений. Следовательно, язык оказывался вне отношений «базис — надстройка». А это методологически означало, что могут быть и иные институции, ценности и идеи, которые не определяются экономикой.

Фактически Сталин в рассмотрении вопроса о языкознании преодолевал экономоцентристкую подачу марксизма. В противоположность марристскому универсализму он предлагал использовать сравнительно-исторический метод в языкознании, обличаемый ранее как противоречащий марксизму. Фактически восстанавливался классический подход в теории языкознания и, в частности, взгляд на русский и другие славянские языки. Показательно, что ещё до Сталина разгром марризма в эмигрантской печати был учинён в эмиграции князем Н.С. Трубецким. Оценки евразийского учёного и Сталина по многим параметрам совпали. Критика марризма носила действительно характер реальной дискуссии, так как исходной позиции со стороны власти обозначено не было. Сталин выступил не в начале, а в конце обсуждения. И то, что марризм был разгромлен, отражало реальный поворот в сторону цивилизационной модели развития, для которой русский язык нужен был как константа, а не переменная.

Образование

«Надо не только ценить свою интеллигенцию, но весь рабочий класс, всё крестьянство сделать интеллигенцией», — задача такого рода, как её сформулировал Сталин, исторически формулировалась впервые. Не создать новую элиту, а всю аристократическую культуру, все элитарное образование дать народу. На этой установке основывался, в частности, феномен советской школы — уникального, как сегодня понимают многие, явления в истории человечества. Это была сталинская школа.

Известное высказывание «кадры решают всё» в контексте сталинского выступления означало: главное — человек. Сталин противопоставлял ориентир на человека устаревшему в его трактовке ориентиру на приоритет техники. Приведём соответствующий фрагмент сталинского выступления целиком: «Раньше мы говорили, что «техника решает всё». Этот лозунг помог нам в том отношении, что мы ликвидировали голод в области техники и создали широчайшую техническую базу во всех отраслях деятельности для вооружения наших людей первоклассной техникой. Это очень хорошо. Но этого далеко и далеко недостаточно. Чтобы привести технику в движение и использовать её до дна, нужны люди, овладевшие техникой, нужны кадры, способные освоить и использовать эту технику по всем правилам искусства. Техника без людей, овладевших техникой, мертва. Техника во главе с людьми, овладевшими техникой, может и должна дать чудеса. Если бы на наших первоклассных заводах и фабриках, в наших колхозах и совхозах, в нашей Красной армии имелось достаточное количество кадров, способных оседлать эту технику, страна наша получила бы эффекта втрое и вчетверо больше, чем она теперь имеет. Вот почему упор должен быть сделан теперь на людях, на кадрах, на работниках, овладевших техникой. Вот почему старый лозунг «техника решает всё», являющийся отражением уже пройденного периода, когда у нас был голод в области техники, должен быть теперь заменён новым лозунгом, лозунгом о том, что «кадры решают всё». В этом теперь главное». Сегодня в ситуации гипертрофированного увлечения техникой и технологиями эта позиция главы советского государства приобретает особую актуальность. Пройдёт время после распада СССР, и на самом высоком уровне руководства российским образованием будут заявлены прямо противоположные по смыслу слова, что образовательные организации должны готовить не мыслителя и творца, а адаптатора технологий. Условия нового обострения отношений с Западом показали правоту сталинского подхода — доступ к технологиям извне может быть перекрыт, а потому нужен мыслитель и творец, способный к созданию собственного оригинального продукта.

Заявляемые сегодня как нечто принципиально новое идеи реформ классического образования уже входили в актуальную повестку в первой половине XX века. Первое послереволюционное десятилетие в плане педагогических идей было на удивление похожим на современную эпоху. Как сегодня, так и в экспериментаторские 1920‑е годы говорилось о внедрении проектного подхода в образовании. Не новым является и другой претендующий в настоящем на универсальность императив практико-ориентированного обучения. Свободное развитие учащегося в рамках образовательного процесса — сегодня это требование с позиций представляемой в качестве передовой педагогической теории. Но и в послереволюционные годы концепт свободного развития позиционировался как базовый, соотносясь с идеалом построения «царства свободы».

Сегодня с позиций идеологии инновационного развития резко критикуется классическая система образования, говорится, что гумбольдтовская модель безнадёжно устарела. Но и в послереволюционные годы классическая система образования была подвергнута беспощадной критике. В фокусе критики оказалась система предметного обучения. Заявлялось, что учительство есть атрибут старой школы и старой жизни. Звучали призывы к ликвидации прежней системы «учитель — ученик» как пережитка истории.

Сталинский поворот политики в сфере образования в СССР датируется 1931 годом и связан с выходом постановления ЦК ВКП (б) «О начальной и средней школе». В постановлении констатировалось, что обучение не предоставляет достаточного объёма общеобразовательных знаний. Давался перечень дисциплин, по которым обнаруживались пробелы в знаниях. Такое положение определялось как «коренной недостаток школы». Из постановления следовало, что обучение без дисциплин, на основе комплексного метода себя не оправдало.

Следующим шагом в 1932 году ЦК ВКП (б) принимает постановление «Об учебных программах и режиме в начальной и средней школе». Учебные программы, так ненавистные революционным реформаторам образования, рассматривавшим их как выражение старорежимного бюрократизма, устанавливаются теперь сверху. Обращалось внимание на необходимость укрепления школьной дисциплины, выдвигалось требование вести борьбу с хулиганствующими учащимися. В качестве основной формы организации учебной работы в школе провозглашался урок с твёрдым составом группы учащихся, со строго определённым расписанием проведения занятий. Восстанавливалась, таким образом, отвергавшаяся прежде в ходе реформ 1920‑х годов классно-урочная система. Указывалось на необходимость осуществления индивидуального систематического контроля знаний учащихся, против чего ранее также выступали реформаторы. Устанавливались ежегодные проверочные испытания. При этом постановление предписывало запретить «всякие сложные схемы и формы учёта», что прямо подразумевал ключевой прежде комплексный метод.

Постановление ЦК ВКП (б) 1933 года «Об учебниках для начальной и средней школы» прямо и резко критиковало позицию Наркомпроса РСФСР. Ошибочным и вредным признавался отказ от учебников, изгнание их из школы. Политбюро возмущало, что отсутствие учебников интерпретируется Наркомпросом в качестве признака революционных достижений. Предписывалось в кратчайший срок — за несколько месяцев — разработать и издать стабильные учебники. Постановлялось, что учебники должны утверждаться коллегией Наркомпроса, выдвигалось требование их стандартизации. Предписывалось вместе с тем немедленно прекратить издание «рабочих книг» и «рассыпных учебников». Категоричность предписания («немедленно») связывалась с тем, что «рабочие книги» не дают систематических знаний по изучаемым в школе предметам.

Большое значение в плане произошедшего идеологического поворота имело совместное постановление СНК и ЦК ВКП (б) 1934 года «О преподавании гражданской истории в школах СССР». Замена истории обществознанием признавалось ошибочным подходом. Констатировалось, что вместо связного изложения гражданской истории учащимся дают отвлечённые социологические схемы. Постановление предписывало возвращение к принципу построения материала в формате историко-хронологической последовательности. Давалось поручение создать комплект школьных учебников по истории (истории Древнего мира, истории Средних веков, новой истории, истории СССР, новой истории зависимых и колониальных стран). Постановлением восстанавливались исторические факультеты в университетах. История, можно сказать, была в 1934 году реабилитирована.

Постановление СНК и ЦК ВКП (б) 1935 года «Об организации учебной работы и внутреннем распорядке в начальной, неполной средней и средней школе» шло далее в логике установления единых правил школьного функционирования. Идея революционных лет — дать полную свободу ребенку в рамках учебного процесса — приводила на практике к неуправляемости, срывам занятий школьниками, неподчинению учителям. «На уроках шум и крики, иногда «кошачьи концерты», — докладывалось с мест. Понятно, что овладение знаниями в такой атмосфере было невозможно. Идея «свободной школы», как проект в масштабах страны, провалилась.

Завершало серию принимаемых мер совместное постановление СНК и ЦК ВКП (б) 1938 года «Об обязательном изучении русского языка в школах национальных республик и областей». Необходимость введения обязательного изучения русского языка обосновывалась подрывной работой по отделению национальных регионов от России со стороны контрреволюционных сил троцкистов-бухаринцев и буржуазных националистов. Среди приводимых в постановлении аргументов имелся и аргумент совместного несения воинской службы представителями разных наций в рядах Красной армии. Это был существенный поворот в отношении курса Луначарского, направленного на предоставление национальным меньшинствам права выбора языка обучения.

Из образовательных инноваций в послереволюционные годы особую популярность приобрели идеи и практики американской школы педагогики. Немецкое влияние прежней эпохи в сфере образования было заменено американским. Звучали слова о необходимости соединения американской деловитости с русским размахом. Посетивший Советский Союз в 1928 году основоположник теории прагматизма в американской педагогике Джордж Дьюи пришёл в восторг, заявив, что именно в СССР наилучшим образом нашли воплощение его идеи.

Однако к середине 1930‑х годов эксперименты американизации в педагогике были свёрнуты. Произошло возвращение к классическим принципам построения образовательной системы в их советской модернизированной модификации. Созданную модель высшего и школьного образования можно было бы определить как неоклассическую. В отличие от элитарного качественного образования периода Российской империи высокое качество становилось массовым, обеспечивалось для народа в целом. Советская неоклассическая система воспитания воспроизводила в значительной мере принципы православной системы воспитания и православной аксиологии, хотя и без обращения к Богу и даже, напротив, с включением компонент так называемого научного атеизма.

Проверка войной

Результаты сталинской трансформации в значительной мере «измеряются» Великой Отечественной войной. Не успей страна осуществить в 1930‑е гг. индустриальный переход — само её существование было бы под большим вопросом. Не была бы проведена элитаристская кадровая ротация, и плеяда советских маршалов и генералов жуковского призыва оказалась бы на третьих ролях, а руководство вооружёнными силами осуществлялось бы по опыту Гражданской войны. Не будь реализована идеологическая инверсия националбольшевистского типа, и вместо сталинского обращения в 1941 г. к историческим ценностным накоплениям России имели бы место призывы к классовому революционному сознанию трудящихся. Сам Сталин, признавая жертвы, связанные с осуществлением индустриального рывка, объяснял их объективную необходимость следующим образом: «У нас не было бы тогда ни тракторной, ни автомобильной промышленности, не было бы сколько‑нибудь серьёзной чёрной металлургии, не было бы металла для производства машин — и мы были бы безоружны перед лицом вооружённого новой техникой капиталистического окружения… Мы не имели бы тогда всех тех современных средств обороны, без которых невозможна государственная независимость страны, без которых страна превращается в объект военных операций внешних врагов. Наше положение было бы тогда более или менее аналогично положению нынешнего Китая, который не имеет своей тяжёлой промышленности, не имеет своей военной промышленности и который клюют теперь все, кому не лень. Одним словом, мы имели бы в таком случае военную интервенцию, не пакты о ненападении, а войну, войну опасную и смертельную, войну кровавую и неравную, ибо в этой войне мы были бы почти что безоружны перед врагами, имеющими в своём распоряжении все современные средства нападения… Ясно, что уважающая себя государственная власть, уважающая себя партия не могла стать на такую гибельную точку зрения».

Именно в этот период создаётся исторически уникальный феномен советского государственного планирования. На фоне мирового экономического кризиса советские пятилетние планы стали принципиальным управленческим прорывом. Был осуществлён переход к новому — четвёртому — технологическому укладу. Советский Союз достиг положения одного из мировых лидеров по внедрению новых технологий. О сложности такого перехода говорит и то, что и 80 лет спустя Россия находится в парадигме того уклада, который был утверждён в 1930‑е гг. Созданные в сталинские годы материальные фонды по сей день составляют основу функционирования российской экономики.

Осуществлённый в 1930‑е гг. идеологический поворот, затормозив период русофобского наступления, по сути, реабилитировал само существование русской цивилизации. Была отчасти восстановлена русская (российская) цивилизационная парадигма формирования несиловых оснований государственности страны. Реабилитируются национальные герои дореволюционного прошлого. Русскость становится ядром советской идентичности.

При государственном мегавременном масштабе цивилизационного существования России достижения эпохи очевидны. В гуманитарных рамках человеческой жизни оценки эпохи могут быть и принципиально иными. Массовые жертвы, принесённые на алтарь решения государственных задач, с точки зрения бытия отдельного человека, его семьи есть трагедия, и с этой позиции не находят оправдания. Но каковы были бы оценки с этой же позиции, если бы победил Гитлер? История не знает сослагательного наклонения, но сложные исторические процессы должны оцениваться со всех сторон.

Преемники не удержали империю

«Вы слепые котята, что же будет без меня — погибнет страна, потому что вы не можете распознать врагов» — эта фраза была адресована И.В. Сталиным своему ближайшему окружению. В значительной степени она оказалась пророческой. Эпигоны не обладали глубиной сталинского стратегического и геополитического мышления. Ими был совершён ряд принципиальных ошибок, имевших роковые последствия для советского проекта. Во многих случаях руководство СССР попадало в расставленные противником «стратегические ловушки». Сказывалось то, о чём предупреждал Сталин, — неумение идентифицировать врагов и реконструировать домыслы противников. В большой стратегической игре СССР потерпел поражение.

Можно по‑разному оценивать фигуру И.В. Сталина с точки зрения его нравственных качеств и вопроса о моральности политики. Бесспорно одно — это был один из величайших в истории стратегов политической и геополитической борьбы. Известный американский политолог Збигнев Бжезинский проводил в своё время параллели между политикой и шахматной партией. Сталин переигрывал в этой игре своих западных оппонентов. Не обладавшие сталинским стратегическим мышлением последующие поколения советского государственного руководства, напротив, тур за туром проигрывали в большой геополитической игре Западу

Десталинизация как новое децивилизование

Н.С. Хрущёва принято считать инициатором процесса, который определяется в качестве десталинизации. В развенчании Сталина сторонники либеральной мысли видят главную заслугу Хрущёва, прощая ему все прегрешения.

С очевидностью можно утверждать, что в разоблачении Хрущёвым «культа личности» содержалась тривиальная борьба за политическую власть. Образ инициатора десталинизации был нужен Хрущёву для низвержения конкурентов, на которых он навешивал маркер сталинистов. Но эта политическая кампания дорого обошлась государству и обществу. Сталинская система была исторически выстрадана, прошла проверку войной, и её ломка не могла не иметь негативных и даже катастрофических последствий. И эти последствия дали о себе знать фактически во всех сферах, начиная от демографии и заканчивая геополитикой. Именно с Хрущёва началось устойчивое падение показателей рождаемости. Именно при Хрущёве оказался разрушен альянс СССР — КНР, существование которого принципиально меняло расклад сил в мире. «Хрущёвскую оттепель», по образному выражению историка Евгения Спицына, правильно было бы называть «хрущёвской слякотью».

«Преступные действия Хрущёва и его подручных будут иметь долговременные последствия, они приведут к перерождению, а затем к разрушению СССР и КПСС…» — давал прогноз лидер Коммунистической партии Китая Мао Цзедун. И этот прогноз, как известно, сбылся.

Преклонявшийся перед сталинским гением В.М. Молотов считал главной ошибкой Сталина то, что тот не подготовил преемника. Очевидного кандидата на эту роль не существовало. После смерти вождя началась жесточайшая борьба в его бывшем ближайшем окружении за «сталинское наследство». Н.С. Хрущёв включился в эту борьбу в череде многих. При этом его шансы на успех, если исходить из оценки политического веса вероятных конкурентов, были минимальны. Занимаемые им на момент смерти Сталина посты первого секретаря Московского областного и городского комитетов партии и одного из десяти секретарей ЦК КПСС не давали серьёзных оснований для претензий на власть. В иерархических перечнях лидеров советского государства по случаю официальных приемов на начало 1953 г. фамилии Хрущёва отводилась только восьмая строчка. Летом 1953 г. — уже пятая, но всё же не первая.

Утверждение Хрущёва в качестве первого секретаря, безусловно, повышало его статус, но не означало первенства в советском политическом истэблишменте. Важнейшие постановления подписывались сначала председателем Совета министров — Г.М. Маленковым, а только затем первым секретарем ЦК КПСС Хрущёвым. Такой же порядок подписей существовал и в сталинские годы.

Разоблачение «культа личности» вписывалось в план хрущёвских властных устремлений. Пафос осуждения сталинизма соединялся с продвижением идеи о «негативных последствиях утраты партийного контроля». Резонансное разоблачение нужно было также для демонстрации Хрущёвым своего лидерства, захвата идеологической инициативы.

Проводимая в сталинские годы борьба с «правым» и «левым уклоном» отнюдь не являлась, как это представляли десталинизаторы, войной со сфабрикованными конспирологическими фантомами. Внутри партии действительно сформировались группы, выдвигавшие альтернативные подходы к дальнейшему развитию страны. И победа над условно левой оппозицией в лице Л.Д. Троцкого и правой — в лице Н.И. Бухарина не означала полного искоренения связываемых с ними концептов. Под их влиянием оказался определённый круг лиц в ближайшем сталинском окружении. После смерти И.В. Сталина левая и правая альтернативы вновь заявили о себе. Бухаринское направление («правый уклон») было представлено Г.М. Маленковым. Маленковская программа, предполагавшая возрождение нэповских принципов управления экономикой, была ориентирована на преимущественное развитие лёгкой промышленности и сферы обслуживания населения. Не случайно она была заклеймена Хрущёвым как «отрыжка правого уклона».

Хрущёвская модель развития основывалась на троцкистских (если называть вещи своими именами) идеологических принципах. Сам Хрущёв выступал одно время в начале своей партийной карьеры как убеждённый и активный троцкист. Троцкистское прошлое ставилось ему в вину Л.М. Кагановичем во время заговора антипартийной группы в 1957 г. Хрущёв говорил, что это было ошибкой молодости (если тридцатилетний возраст можно считать молодостью). Но, по‑видимому, он по своим воззрениям так и остался в рамках троцкистской идеологической платформы.

Все реформаторские шаги Хрущёва целиком вписываются в схему хрестоматийного троцкизма. Ещё при жизни И.В. Сталина он выступает с программой создания агрогородов, за что подвергся сталинской отповеди. Наступление на приусадебные хозяйства, ликвидация частной промысловой кооперации, укрупнение колхозов и ликвидация «неперспективных» малонаселённых деревень, возрождение воинствующего безбожия, «дебюрократизация», осуществляемая путём демонтажа государственно-управленческих структур, дерусификация в национальных республиках, леворадикальная риторика во внешнеполитических апелляциях — все эти составляющие хрущёвской политики были как будто списаны с заветов Троцкого. Характерен в этом отношении вывод, сделанный видным биографом Троцкого Исааком Дойчером, который в 1963 г. констатировал: «Эпигоны Сталина начали ликвидацию сталинизма и тем самым выполнили… часть политического завещания Троцкого».

О троцкистских взглядах Хрущёва свидетельствовали многие посвящённые в расклад сил в советском политическом истэблишменте. Л.М. Каганович свидетельствовал, что троцкизм Хрущёва был хорошо известен: «Я его выдвигал. Я считал его способным. Но он был троцкист. И я доложил Сталину, что он был троцкистом. Я говорил, когда выбирали его в МК. Сталин спрашивает: «А сейчас как?» Я говорю: «Он борется с троцкистами. Активно выступает. Искренно борется». Сталин тогда: «Вы выступите на конференции от имени ЦК, что ЦК ему доверяет». Так и было. — Этот эпизод я слышал в таком виде, — говорю я. — Уже после «антипартийной группы» Хрущёв выступал и сказал примерно так: «Каганович хотел меня уничтожить. Когда меня выдвигали в МК, в последний момент Каганович встал и сказал: «Товарищ Сталин! Хрущёв был троцкистом». А Сталин говорит: «Товарищ Каганович, мы об этом знаем». — Серьёзно? — Да, так рассказывают. — Я пишу Сталину записку, кого я выдвигаю. И вот Хрущёва выдвигаю. А он был троцкистом. Я должен выступать на конференции. Он подошел ко мне со слезами: «Как мне быть? Говорить ли мне на конференции, не говорить?» Я говорю: «Я посоветуюсь со Сталиным». Сталин сказал: «Ну хорошо, он был троцкистом. Пусть выступит, расскажет. Потом ты выступишь и скажешь: ЦК знает это и доверяет ему…» Так и было сделано»

Как троцкиста клеймил Хрущёва лидер албанских коммунистов Энвер Ходжа. Он писал о троцкистской ревизии, осуществлённой в СССР при Хрущёве. По оценке Ходжа, широкая троцкистская группа существовала и в Советском Союзе, и в мировом коммунистическом движении. А вот уже фрагмент воспоминаний ещё одного посвящённого человека, начальника 5‑го управления и первого заместителя председателя КГБ Ф.Д. Бобкова: «Моё представление о Хрущёве… У меня был один очень хороший знакомый. Он был пожилой уже человек, был постарше меня лет на 20, заведовал кафедрой философии в одном из московских институтов. Старый большевик. И вот был у нас с ним такой разговор. Хрущёва брали первым секретарем Московского горкома партии с Украины. Это 1951 год. Именно в это время шёл у нас с ним разговор. Он мне говорит: «Что происходит? Ведь я с Хрущёвым вместе голосовал за троцкистскую резолюцию в 1921 году. Меня тогда исключили из партии. И до сих пор не восстановили. Хрущёв после меня ещё трижды голосовал за троцкистскую резолюцию. А сейчас он член Политбюро. Как это возможно?» Почему Хрущёв сохранился? Я думаю, потому, что Хрущёв вместе с женой Сталина Надеждой Аллилуевой учился в Промышленной академии. Они дружили с ней. Хрущёв бывал на обедах у Сталина. Надежда приглашала. Когда она застрелилась, то у Сталина, возможно, осталось в памяти чувство к Хрущёву как к близкому для Надежды человеку. И Хрущёв не был тронут во всех этих троцкистских делах. Вот такое у меня ощущение. Я почему об этом говорю? Потому что, если вникнуть в то, что делал Хрущёв, когда он пришел к власти, то это в общем‑то троцкистский вариант. Первое. Это очень активная работа по ликвидации колхозов. Укрупнение колхозов. Превращение колхозов в совхозы. Это то, что было у троцкистов: сельские жители должны пройти через «рабочий котёл». Хрущёв очень активно начал этим заниматься. В результате индивидуальный скот был весь вырезан. Приусадебные участки все были отобраны. И люди остались ни с чем. Если раньше колхознику трудно было жить на трудодень, то ему помогала хотя бы своя картошка и овощи. А в данном случае он и этого лишился. Ему стали давать какие‑то 20 рублей в месяц. Это деревня. Теперь возьмите партию. Он разделил её на рабочую и сельскую. Фактически это была ликвидация единой компартии: партия промышленная и партии сельская. Две партии. Это сразу столкнуло людей. Эти шаги, которые предпринимал Хрущёв, отдавали троцкистским духом… Как повёл себя Хрущёв в международной политике? Ведь столкновение Сталина с троцкизмом произошло на какой почве? Когда Сталин встал во главе партии (а перед этим он не раз просил убрать его, освободить от должности генерального секрета ря, но его не освобождали), когда он увидел, что на него возложена такая ответственность, он какой вопрос выдвинул? Вопрос о строительстве социализма в одной отдельно взятой стране. А что это значило? Это был отказ от троцкистской идеи о мировой, перманентной революции. Первое столкновение с троцкизмом произошло на этой почве. А когда пришёл Хрущёв, то в своей внешней политике он, по сути дела, стал реализовывать идею мировой революции. Соцстраны — это одно дело. Но он стал брать шире. Африка, Азия, Латинская Америка. Колбасы не хватало, а мы строили стадионы в Индонезии, вооружали бесплатно разные страны. Зачем? Если бы эти деньги вкладывались в нужды нашего народа, нам жилось бы значительно лучше. Мы много раз об этом ставили вопрос. Особенно сложная ситуация сложилась, когда Хрущёв разорвал отношения с Китаем в 1956 году. Это была стратегическая, тяжёлая ошибка. Но это — троцкизм».

Троцкизм же в цивилизационном плане подразумевал борьбу с российскими цивилизационно-ценностными накоплениями, а соответственно, и демонтаж выстраиваемой на этом фундаменте имперской государственности.

Латентный конфликт возник и по линии противопоставления русско-ориентированной и автохтонной группировками в союзных и автономных республиках. Первая была связана с центростремительными устремлениями, вторая — с плохо скрываемым этническим сепаратизмом. При И.В. Сталине начиная с середины 1930‑х гг. возобладал идеологический крен, связанный с восстановлением русских цивилизационноценностных накоплений (в частности, православия) и государствообразующей роли русского народа. Сразу же после его смерти тенденция изменилась. Был инициирован курс «коренизации» состава высших управленческих органов в союзных и автономных республиках.

Вновь первостепенное значение приобрело понятие «пролетарский интернационализм», тогда как понятие «русский» вновь фактически исчезает из официального лексикона. По инициативе Хрущева отменяется обязательность обучения школьников русскому языку, отнесённому к разряду факультативных предметов. Ряд населённых преимущественно русскими территорий передаются союзным и автономным республикам: Крым — Украине, несколько районов — новообразованным Чечено-Ингушской и Калмыцкой АССР. С помощью таких подарков Н.С. Хрущёв заручался поддержкой национальных элит.

Ободрённое происходящими изменениями поднимает голос и открыто заявляет о себе националистическое подполье. В 1959 г. в Прибалтике дело дошло до демонстраций с призывом выхода из СССР и изгнания «русских оккупантов». Погрому подверглась восстановившаяся было за предшествующие два десятилетия Русская православная церковь. На уровне высшей власти формируются региональные и этнические группировки. В ЦК представительство работавших на Украине достигает небывалой цифры — 33,9% — исторический максимум коэффициента клановости.

Нельзя говорить, что Хрущёв не имел никакой социальной опоры. Опору его составляла партийная элита, не желавшая более жить в состоянии мобилизации. Поддерживала Хрущёва и часть интеллигенции, получившая свободу слова (главным образом, свободу критики сталинизма).

Одержав победу в войне, советский народ был готов к новым великим свершениям. Казалось, ещё одно усилие — и торжество СССР приобретёт планетарный характер. Политическая и идейная инициатива принадлежала на тот момент Советскому Союзу, тогда как Запад являлся обороняющейся, сдающей шаг за шагом свои позиции стороной. Уровень пассионарности находился на максимальной высоте. Народ ждал нового призыва к штурму очередных высот. Вместо штурма новых высот народу была предложена рефлексия о правильности предшествующего пути развития, сомнения в прежних вождях и совершённых под их руководством подвигах. В результате пассионарный заряд был выхолощен, а оттепель плавно перешла в рутину.

Весьма индикативным показателем, иллюстрирующим реакцию народа на происходящие в стране изменения, являются данные демографии. Находясь в психологически комфортных условиях, человек живёт сам и воспроизводится через потомство. Утрата же смысла существования напрямую ведёт к падению рождаемости и росту смертности. Именно это и произошло в период оттепели.

Общий коэффициент рождаемости (число родившихся на 1 тыс. чел. населения) находился в сталинские послевоенные годы примерно на одном уровне, варьируя в диапазоне от 25 до 27‰. За период хрущёвской оттепели он снизился с 25,3 до 16,9‰. Это, наряду с обвалом 1990‑х гг., было самым стремительным падением репродуктивности населения за всю демографическую историю России. Характерно, что после ухода Н.С. Хрущёва падение прекратилось, и показатели рождаемости стабилизировались.

Весь послевоенный период показатели смертности в СССР устойчиво снижались. Переломным стал 1960 г., когда кривая смертности вновь пошла вверх. Резко возросло количество самоубийств. Советские граждане своими жизнями ответили на тот психологический урон, который нанесло им хрущёвское реформирование. В результате годовой прирост численности населения упал с 1,6% в 1953 г. до 1,1% за 1964 г.

Хрущёвские годы ознаменовались одним из наиболее масштабных наступлений на религию. В постановлениях ЦК «О крупных недостатках в научно-атеистической пропаганде и мерах её улучшения» (1954 г.) и «Об ошибках в проведении научно-атеистической пропаганды среди населения» (1958 г.) давался сигнал к развёртыванию атеистической агитации. Её аргументация, как правило, носила вульгаризированный характер: «Гагарин в космос летал, Бога не видел». Усилились гонения на духовенство. За религиозные убеждения в период 1961–1964 гг. в места лишения свободы было направлено 1234 человека. Хрущёв лично грозился показать по телевизору последнего попа. За хрущёвское десятилетие количество церковных приходов сократилось с 20 тыс. до восьми, были закрыты 31 монастырь и пять семинарий. Церкви закрывались под предлогом их открытия по разрешению немецких оккупационных властей, близкого расположения от школы, помехи для транспорта и т.п. Вновь, как и в 1920‑е гг., уничтожаются иконы, церковная утварь, богослужебные книги. Под предлогом реставрации власти закрыли на неопределённый срок одну из главных святынь православия — Киево-Печерскую лавру. Среди снесённых в этот период в Москве православных церквей — Благовещенья (1697 г.), Тихвинская (1746 г.), Иоакима и Анны (XVII–XVIII вв.), Николая Чудотворца (XVII–XVIII вв.), Преображения (XVIII в.).

Время Хрущёва — это период системного надлома государственности. Чтобы убедиться в этом, целесообразно обратиться к цифрам статистики. На первом этапе хрущёвского правления статистические показатели сохраняли в целом динамику сталинского периода. Сказывался эффект инерции созданной до 1953 года системы. К концу 1950‑х гг. прежние потенциалы оказались исчерпаны. Вернее, они были подорваны такими разрушительными мерами, как упразднение министерств. По авторитетному свидетельству председателя Госплана СССР В.Н. Новикова: «Государственная машина … продолжала работать и двигаться в основном вперёд независимо от того, кто где сидел … и если бы тогда «там» вообще никого не было, страна продолжала бы существовать и развиваться по линии, намеченной ранее». Перелом в направлении системного снижения фактически всех показателей фиксируется с начала 1960‑х гг.

По данным статистических расчётов, годовой прирост валового внутреннего продукта, составлявший в 1953 г. 10,8%, а в 1960 г. — 10,6%, упал до 7%. Это было первое за всю советскую историю, за исключением военных лет, столь масштабное снижение темпов роста экономики.

Снизился с 11% в 1952 г. до 8,7% в 1964 г. годовой прирост основных фондов. Показатели валового промышленного производства упали с 12,3 до 7,6%. Ввод новых предприятий в сфере промышленности сократился за первую половину 1960‑х гг. по сравнению с предшествующим пятилетием с 4,8 тыс. до 2,8 тыс. объектов.

Именно в хрущёвские годы начинается процесс переориентации страны на рельсы сырьевого развития. Если в 1950 г. доля топлива и электроэнергии составляла лишь 3,9% советского экспорта, то в 1960 г. — 16,2%. Позже будет значительно больше, но соответствующий вектор был избран в хрущёвский период.

В стагнирующем состоянии, несмотря на все капиталовложения, находилось сельское хозяйство. Каждый второй год хрущёвского периода давал отрицательные показатели по отношению к предыдущему по объёмам сельскохозяйственного производства. Особо провальным в плане сбора зерновых оказался, в частности, 1963 г. Определённый прирост сбора зерна дали распаханные целинные земли. В то же время на традиционных посевных площадях, находящихся главным образом в РСФСР, производство зерна упало с 80,9 до 73,1 млн тонн.

Непоправимый удар по русской деревне наносит хрущёвская политика укрупнения колхозных хозяйств путём их слияния. Если в 1945 г. насчитывалось 222 тыс. колхозов, в 1953‑м — 124 тыс., то к моменту смещения Хрущёва — лишь 38 тыс. Механическое укрупнение населённых пунктов приводило к гибели сотен тысяч небольших сёл и деревень, нанося удар по историческим традициям быта крестьянства. Усилилось наступление на личные приусадебные хозяйства, приведшее к сокращению его доли в товарной продукции животноводства с 50 до 19%.

Снижаются показатели не только в экономической сфере. Уменьшается число существовавших в СССР вузов (почти на 100 учреждений) и средних специальных заведений. Сокращается количество массовых библиотек и музеев.

Посредством денежной реформы, при которой старые деньги менялись на новые в пропорции 10:1, а цены не имели пропорционального сокращения, существенно снизились реальные доходы населения. В 1962 г., под девизом увеличения инвестиций в аграрный сектор, были повышены розничные цены на важнейшие сельскохозяйственные товары. Стоимость масла увеличилась на 50%, мяса на 25–40%. После многолетнего регулярного снижения цен их рост шокировал общественность. Протестная демонстрация в Новочеркасске закончилась её расстрелом.

Отражением социальной эрозии стал резкий рост разводов и числа уголовных преступлений. Вопреки распространённому стереотипу общее число осуждённых в СССР за хрущёвский период принципиально не уменьшилось. В отдельные годы показатели сталинских времён даже перекрывались. Так, в 1952 г. общее число осуждённых составляло 969 334 человека, а в 1958 г. — 107 8882 человека. Продолжали при Н.С. Хрущёве сажать и за инакомыслие.

При Сталине СССР достиг апогея своего геополитического влияния. Коммунистическая революция в Китае склоняла чашу весов в соперничестве с Западом на сторону советского альянса. Без КНР Москва такого рода перспектив уже не имела. В этом отношении произошедшее при Н.С. Хрущёве размежевание с Китаем было не просто стратегической ошибкой, а провалом самого советского проекта. Естественно, Запад всячески провоцировал такое размежевание. Хрущёв легко попался в расставленные для него ловушки.

Одновременно с Китаем от СССР, протестуя против курса десталинизации, отпала Албания. Во многих странах начался массовый выход из коммунистических партий. СССР перестал играть роль основного носителя идеологического мейнстрима. Отчасти эта миссия переходит к маоистскому Китаю, отчасти к Кубе. Романтический образ советского социализма после учинённого Кремлем самобичевания меркнет в глазах пассионарной части мировой общественности.

Внешняя политика Н.С. Хрущёва представляла собой череду уступок и экзальтированных конфронтационных выходок. Сданы были, в частности, позиции СССР по Австрии, откуда советские войска выводятся без каких‑либо условий. На переговорах с японской правительственной делегацией Н.С. Хрущёв заявляет о готовности СССР передать три острова Курильской гряды Японии в обмен на подписание той мирного договора. Таким образом, был создан опасный и длительный в последующей истории дипломатический прецедент. Отдать часть государственной территории для Хрущёва было вполне допустимо.

Череда провалов по всем направлениям объективно предопределяла необходимость хрущёвской отставки. Многие из этих провалов являлись следствием самодурства и непрофессионализма (необразованности) первого секретаря. Сам Хрущёв поговаривал о своей возможной отставке. Особенно резонансным стал продовольственный кризис. Росло отторжение народа от власти, разочарование в советской идеологии. А у Хрущёва между тем вызревали новые революционные идеи. Так, им планировалось осуществить перенос Сельскохозяйственной академии из Москвы в деревню, «поближе к практике». Ставился вопрос о расформировании Академии наук СССР. Высказывались идеи о тотальном сокращении военной техники — танков, артиллерии, вертолётов, не соотносящихся, по мысли Хрущёва, с реалиями ядерной войны.

Политическая элита, состоящая из бывших фронтовиков, ещё была способна мыслить и чувствовать в государственных категориях. Принятое октябрьским пленумом 1964 г. единогласное решение об отстранении Хрущёва, не исключая личные амбиции отдельных участников заговора, было продиктовано стремлением спасения государства. Характерно, что в народе по поводу свержения государственного лидера не было зафиксировано ни единой протестной акции. Народ и политическая элита в неприятии фигуры Хрущёва обрели на некоторое время былое единение. Это был шанс восстановления советского проекта. Но шанс был упущен.

Историческая роль Хрущёва заключалась в частичном разрушении и дезавуировании советского проекта. На момент его прихода к власти СССР находился в апогее своего могущества. С начала 1960‑х гг. был установлен тренд деградации по многим основным параметрам жизнеобеспечения. Хрущёвские эпигоны смогли лишь на время сдержать динамику деградационных процессов, но не изменить сам тренд. Главное — не удавалось восстановить веру и энтузиазм народа.

Но СССР всё ещё являлся империей и государством-цивилизацией. Российская цивилизационная основа существенно эрозировала, но всё ещё позволяла воспроизводить имперскую идеократическую государственность.

За первой хрущёвской десталинизацией пришла вторая, горбачёвская, волна десталинизации. Конечно, Хрущёв был лево-коммунист, а Горбачёв позиционировался как социал-демократ, но перестройку, как уже было сказано, выводили по своим истокам из хрущёвских реформ. Значит, было в этих реформах нечто общее. А потом на могиле Льва Троцкого делает снимок Анатолий Чубайс, показывая явно симпатии теоретику перманентной революции. Выстраивается историческая линия: Троцкий — Хрущёв — Горбачёв — неолибералы 1990‑х годов. Хрущёвская десталинизация стала «первой пулей в СССР», тогда как «второй пулей» явилось десталинизаторство Горбачёва.

«Хрущёв — единственный политик в истории человечества, который объявил войну мертвецу. Но мало того — он умудрился её проиграть» — эту оценку сути десталинизации дал незадолго до смерти Уинстон Черчилль. И мёртвый Сталин побеждал своих врагов и врагов России…

Комментарий редакции

В статье рассматривается эпоха И.В. Сталина и его роль в истории России.

Основные тезисы:

- Сталинская модель государственности опиралась на традиции русской цивилизации и была ответом на децивилизование России в предшествующий период.

- Сталинский авторитаризм восстанавливал монархическую власть, опираясь на представления народа о государстве.

- В экономике произошло возвращение к традиционной российской модели с ведущей ролью государства.

- Во внешней политике Сталин отстаивал суверенитет СССР и его независимость от капиталистической системы.

- В идеологии и культуре наблюдался отказ от космополитизма в пользу патриотизма и традиционных ценностей.

- Реформы Хрущева рассматриваются как новое децивилизование и разрушение системы, созданной Сталиным.

Вывод: Сталинская эпоха интерпретируется в статье как период возрождения традиционных основ российской государственности после предшествующего децивилизования. Реформы Хрущева оцениваются отрицательно как новый этап дестабилизации.