Допрос князя Михаила Андроникова
https://ic.pics.livejournal.com/sergey_v_fomin/72076302/1905073/1905073_600.jpg
Из показаний князя Михаила Андроникова, который до Февральской Революции издавал финансируемую на деньги охранки газету "Голос России" и которого перед Февральской революцией арестовали по подозрение в шпионаже в пользу Германии и на несколько месяцев заперли в Петропавловскую крепость. Летом 1917 года был освобожден Временным правительством и после Октябрьской Революции всплыл в должности…начальника Кронштадтской ЧК (!) Впрочем. ненадолго. В 1919 был расстрелян чекистами…за шпионаж в пользу Германии (!) Такой вот чудесный деятель, которой пошел по статье "шпионаж" и при царе и при большевиках, при этом и при царе и при большевиках успел поработать на органы госбезопасности. На 100% не было доказано, что Андроников был агентом Германии, но то, что в его подозревала и охранка и ЧК, многое о нем говорит.
Допрос князя Михаила Андроникова. 6 апреля 1917-го года.
Председатель. — Как вы характеризуете Вырубову?
Андроников. — Совершенно больной особой. Это две больные женщины…
Председатель. — Вырубова и бывшая императрица?
Андроников. — Это две истерички, — глубоко несчастные женщины, которые верили в этого Распутина, как в посредника между ними и господом богом. Дальше этого человек итти не может!…
Председатель. — Вырубова — умная женщина?
Андроников. — Все, что хотите, только не это! — Глупа… Удивительно добрая, — очень добрая личность…
Председатель. — Какое у них было представление о Распутине? Кто он такой, с православной точки зрения?
Андроников. — Что это какой-то посланный господом богом — спаситель, пророк… Все, что он говорит, — истина святая. Ясновидящий! Так они его характеризовали…
* * *
Председатель. — Вам было известно его отрицательное отношение к Распутину?
Андроников. — Безусловно. Он мне передавал о нем такие вещи, где тот доходил до редкостного нахальства! Например, Распутин звонил по телефону и вызывал министра. Ему говорят: «Министра нет». — «Что ты врешь? Я знаю, что он дома, передай, что я Распутин, иначе я его сокрушу, уничтожу!» Это он передавал дежурному чиновнику, секретарю…
* * *
Председатель. — Скажите, пожалуйста, вас обвинили в том, что вы отравили распутинских кошек?[389]
Андроников. — Т.-е. меня обвиняли в том, что я принимал участие в отравлении этих кошек… Яд в чай Распутина должен был подсыпать генерал Комиссаров, который состоял при Распутине — в качестве кого? — Не знаю… (Его, кажется, выдвинула Вырубова или Белецкий, — я не знаю…) Вырубова просила Комиссарова состоять при Распутине. Ей мало было Манасевича-Мануйлова: ей нужен был генерал, который охранял бы Распутина… Как мне рассказывали, Комиссаров подсыпал кошкам яд в молоко вместо того, чтобы подсыпать в чай Распутину: кошки подохли…
* * *
Председатель. — По существу вы не можете сказать?
Андроников. — По существу, мне припоминается что-то… Например, взгляды на жандармов у них совершенно расходились, взгляды на разведку… На политический сыск у них были совершенно различные взгляды…
Председатель. — Вы не знаете, по существу, в чем расходились?
Андроников. — Джунковский стоял за уничтожение, а Белецкий стоял за то, что сыск необходим.
Председатель. — Вы не знаете, не разошлись ли они по вопросу о провокации?[393]
Андроников. — Это, кажется, было… Кажется, Джунковский был против, как человек военный и здравомыслящий, а Белецкий, если не ошибаюсь, к его великому стыду, был за провокацию, и это поддерживал… Не по этому, а по целому ряду других поводов и у меня с ним были разногласия.
Председатель. — Но ведь Джунковский был товарищем министра?
Андроников. — Министр ничего не понимал. Министр, который передразнивал всех животных и забавлял в Царском Селе…
Председатель. — Но по основным вопросам, по ведомству Министерства Внутренних Дел — какую он позицию занимал?
Андроников. — Я думаю, ему было решительно все равно, какую бумагу ему подсунут… Ему было все равно: кричать петухом или в чехарду играть в Царском!… Простите, что я так говорю откровенно… Он был мой министр, но я не считал даже нужным к нему явиться: у меня не было никакого дела, за которое меня могли бы отчислить… ммммм
* * *
Председатель. — Вы сказали, что Хвостов надоел императрице. Скажите, как вы себе в реальных чертах представляете роль бывшей императрицы?
Андроников. — Очень просто: властолюбивая женщина, которая считала, что она может Россию спасти тем, что она всех в бараний рог согнет и будет над всеми главенствовать… Я знал о ней раньше, бывая у одной моей родственницы, от графа Гендрикова, состоявшего при императрице. Этот граф Гендриков неоднократно рассказывал, какие у нее либеральные взгляды были, чисто конституционные, — на все… Эти взгляды, конечно, с годами изменились, в силу каких обстоятельств? — я не знаю, — но в корень изменились… После конституционных воззрений, которые у нее были раньше, она стала страшной поборницей самодержавия и если бы не она, то, очень может быть, что у нас давным давно было бы ответственное министерство… Но она сдерживала бывшего императора и влияла на это. Теперь такая картина. В самом начале войны или до войны императрица берет бразды правления, чего раньше не было, потому что она в политические дела не вмешивалась. Во-первых, ей было неприятно, что целый ряд великих князей влиял. Она всегда не любила великого князя Николая Николаевича, хотя безусловно она могла быть ему обязанной, потому что Распутина выдумал великий князь Николай Николаевич…
Председатель. — Каким образом?
Андроников. — Очень просто. У него заболела легавая собака в Першове.[*] Он приказал ветеринару, чтобы собака выздоровела. Ветеринар заявил, что по щучьему велению — это довольно странно! Он заявил, что у него есть такой заговорщик в Сибири, который может заговорить собаку. Заговорщик был выписан: оказался г-н Распутин. Он заговорил собаку. Я не знаю, каким это образом возможно, была ли это случайность или нет, но факт тот, что собака не околела…
Допрос князя Михаила Андроникова. 8 апреля 1917-го года.
Председатель. — На вашей записке значится, что вы чиновник особых поручений при святейшем Синоде…
Андроников. — Я хочу сказать, как это состоялось… Когда, при министерстве Маклакова, я был отчислен за то, что ничего не делал в течение 18 лет (я приписываю это Палеологу), я обратился к Саблеру или, вернее, я показал Горемыкину бумагу и сказал: «Что мне делать?» Он сказал: «Хотите, я вас причислю к себе?». Я просил этого не делать. Мы догадались, что лучше всего Саблеру причислить меня к святейшему Синоду… Саблер мне ответил, что — с удовольствием. Я поставил только условие, чтобы это не было ограничением моей деятельности, чтобы это меня ничем не связывало…
* * *
Иванов. — Вы изволили сказать, что вы поставили условие, когда вы просили место чиновника особых поручений при святейшем Синоде, чтобы это не мешало вашим занятиям, чтобы не мешало вам посещать министров… Что это за занятие: посещение министров? Я не понимаю, что это значит: посещение министров? Может быть, вы немного это поясните?..
Андроников. — Вообще, был целый ряд государственных деятелей и министров, которые меня интересовали и у которых я бывал…
Иванов. — С какой точки зрения они вас интересовали?
Андроников. — Исключительно, как люди, поставленные у власти, могущие принести огромную пользу или большой вред!.. [12]И мне хотелось, в большинстве случаев, открывать им глаза на целый ряд неправильностей, которые, может быть, так или иначе до них не доходили, но о которых я слышал…
Иванов. — Т.-е. помогать им в управлении?
Андроников. — Это слишком широко — в управлении!.. Но, во всяком случае, по целому ряду разговоров и ходатайств, которые у меня были, я иногда открывал глаза на целый ряд неурядиц… Словом, я чувствительно относился ко всем язвам общественной жизни…
* * *
Председатель. — Вы не заметили ли, что к концу 1916 года фонды Сухомлинова в Царском Селе значительно поднялись?
Андроников. — Как же! несомненно…
Председатель. — В связи с какими обстоятельствами?
Андроников. — Говорят, благодаря Вырубовой и Распутину, — я не смею этого утверждать, у меня данных нет, но ходили упорные слухи, что Сухомлинова сделала крупное денежное подношение Распутину и затем дала много денег Вырубовой на ее лазареты…
Председатель. — Когда?
Андроников. — В период между февралем и маем 1916 г. Это укрепило отношения, и к осени 1916 года Сухомлинов был выпущен. Он был выпущен при Макарове, кажется, к 5-му октября. Я помню, что ранее у Макарова был доклад государю, и во время этого доклада было сказано, что мера пресечения остается та же самая по отношению к Сухомлинову…
Председатель. — Вам не известно, чтобы к концу 1916 года было предположение о назначении Сухомлинова членом государственного совета?[14]
Андроников. — Нет, этого я не слышал…
Председатель. — На чем базировалась Сухомлинова, реабилитируя себя и своего мужа?
Андроников. — Она всем доказывала, что они честнейшие и порядочнейшие люди, а все остальные — никуда не годятся!..
Председатель. — А как же объяснялось обвинение, против них возникшее.
Андроников. — Обвинение возникло благодаря некоторым скверным личностям, которые там были. Из них первый был я и целый ряд других… Об этом было в записке: «Черные и Желтые»…
* * *
Председатель. — Скажите, пожалуйста, вам не казалось, что для достижения известной цели лучше обращаться к Александре Федоровне, чем к императору?
Андроников. — Несомненно. Я знал, что она властолюбива, что она взяла бразды правления, что она, если чего-нибудь пожелает, то тут отказа не будет… А бывший император мог к этому отнестись более равнодушно…
* * *
Завадский. — Мне интересно знать, как вы понимаете вашу задачу служения родине и ваши отношения к министрам. По частному, личному вопросу вы поссорились с генералом Поливановым, и ваша совесть была совершенно спокойна, когда вы пишете о том, что надо убрать из военных министров этого человека, вам лично неугодного?
Андроников. — Нет!.. Конечно, это не было руководящим мотивом, безусловно нет!.. Мне казалось, что генерал Поливанов неправильно ведет свое дело, — это было мне ясно… И, во всяком случае, не потому, что он меня не принимает, я посоветовал его убрать!.. Потому что я не имел этой силы, меня бы и не послушались… Но мне было, конечно, досадно, что, так сказать, я не имею с ним никакого общения… Я, может быть, скорее в [22]раздражении и написал о Лукомском… Я его совсем не знал, но Поливанов с ним был в добрых отношениях, и потому я и его приплел… Вот, я был грешен — и должен сказать, что дал слишком много свободы личному чувству!
(с) "Падение царского режима. В 7-ми томах".
В целом, по допросам осталось стойкое впечатление, что князь Андроников петляет, особенно в вопросе поездке на фронт в Ригу (к которой постепенно подползали немцы), которую он выпросил благодаря личным контактам в военном министерстве. Собственно, достаточно путанные ответы и на вопрос о средствах, на которые жил князь. Тем не менее, это достаточно симптоматичная фигура, показывающая степень разложения гос.аппарата, когда наряду в Распутинщиной поразившей верхи, там ошивались подобные лица "без портфелей", которые напрямую влияли на вопросы назначения министров и принятия кадровых решений, покуда в Феврале 1917-го года все это не рухнуло.
Из показаний князя Михаила Андроникова, который до Февральской Революции издавал финансируемую на деньги охранки газету "Голос России" и которого перед Февральской революцией арестовали по подозрение в шпионаже в пользу Германии и на несколько месяцев заперли в Петропавловскую крепость. Летом 1917 года был освобожден Временным правительством и после Октябрьской Революции всплыл в должности…начальника Кронштадтской ЧК (!) Впрочем. ненадолго. В 1919 был расстрелян чекистами…за шпионаж в пользу Германии (!) Такой вот чудесный деятель, которой пошел по статье "шпионаж" и при царе и при большевиках, при этом и при царе и при большевиках успел поработать на органы госбезопасности. На 100% не было доказано, что Андроников был агентом Германии, но то, что в его подозревала и охранка и ЧК, многое о нем говорит.
Допрос князя Михаила Андроникова. 6 апреля 1917-го года.
Председатель. — Как вы характеризуете Вырубову?
Андроников. — Совершенно больной особой. Это две больные женщины…
Председатель. — Вырубова и бывшая императрица?
Андроников. — Это две истерички, — глубоко несчастные женщины, которые верили в этого Распутина, как в посредника между ними и господом богом. Дальше этого человек итти не может!…
Председатель. — Вырубова — умная женщина?
Андроников. — Все, что хотите, только не это! — Глупа… Удивительно добрая, — очень добрая личность…
Председатель. — Какое у них было представление о Распутине? Кто он такой, с православной точки зрения?
Андроников. — Что это какой-то посланный господом богом — спаситель, пророк… Все, что он говорит, — истина святая. Ясновидящий! Так они его характеризовали…
* * *
Председатель. — Вам было известно его отрицательное отношение к Распутину?
Андроников. — Безусловно. Он мне передавал о нем такие вещи, где тот доходил до редкостного нахальства! Например, Распутин звонил по телефону и вызывал министра. Ему говорят: «Министра нет». — «Что ты врешь? Я знаю, что он дома, передай, что я Распутин, иначе я его сокрушу, уничтожу!» Это он передавал дежурному чиновнику, секретарю…
* * *
Председатель. — Скажите, пожалуйста, вас обвинили в том, что вы отравили распутинских кошек?[389]
Андроников. — Т.-е. меня обвиняли в том, что я принимал участие в отравлении этих кошек… Яд в чай Распутина должен был подсыпать генерал Комиссаров, который состоял при Распутине — в качестве кого? — Не знаю… (Его, кажется, выдвинула Вырубова или Белецкий, — я не знаю…) Вырубова просила Комиссарова состоять при Распутине. Ей мало было Манасевича-Мануйлова: ей нужен был генерал, который охранял бы Распутина… Как мне рассказывали, Комиссаров подсыпал кошкам яд в молоко вместо того, чтобы подсыпать в чай Распутину: кошки подохли…
* * *
Председатель. — По существу вы не можете сказать?
Андроников. — По существу, мне припоминается что-то… Например, взгляды на жандармов у них совершенно расходились, взгляды на разведку… На политический сыск у них были совершенно различные взгляды…
Председатель. — Вы не знаете, по существу, в чем расходились?
Андроников. — Джунковский стоял за уничтожение, а Белецкий стоял за то, что сыск необходим.
Председатель. — Вы не знаете, не разошлись ли они по вопросу о провокации?[393]
Андроников. — Это, кажется, было… Кажется, Джунковский был против, как человек военный и здравомыслящий, а Белецкий, если не ошибаюсь, к его великому стыду, был за провокацию, и это поддерживал… Не по этому, а по целому ряду других поводов и у меня с ним были разногласия.
Председатель. — Но ведь Джунковский был товарищем министра?
Андроников. — Министр ничего не понимал. Министр, который передразнивал всех животных и забавлял в Царском Селе…
Председатель. — Но по основным вопросам, по ведомству Министерства Внутренних Дел — какую он позицию занимал?
Андроников. — Я думаю, ему было решительно все равно, какую бумагу ему подсунут… Ему было все равно: кричать петухом или в чехарду играть в Царском!… Простите, что я так говорю откровенно… Он был мой министр, но я не считал даже нужным к нему явиться: у меня не было никакого дела, за которое меня могли бы отчислить… ммммм
* * *
Председатель. — Вы сказали, что Хвостов надоел императрице. Скажите, как вы себе в реальных чертах представляете роль бывшей императрицы?
Андроников. — Очень просто: властолюбивая женщина, которая считала, что она может Россию спасти тем, что она всех в бараний рог согнет и будет над всеми главенствовать… Я знал о ней раньше, бывая у одной моей родственницы, от графа Гендрикова, состоявшего при императрице. Этот граф Гендриков неоднократно рассказывал, какие у нее либеральные взгляды были, чисто конституционные, — на все… Эти взгляды, конечно, с годами изменились, в силу каких обстоятельств? — я не знаю, — но в корень изменились… После конституционных воззрений, которые у нее были раньше, она стала страшной поборницей самодержавия и если бы не она, то, очень может быть, что у нас давным давно было бы ответственное министерство… Но она сдерживала бывшего императора и влияла на это. Теперь такая картина. В самом начале войны или до войны императрица берет бразды правления, чего раньше не было, потому что она в политические дела не вмешивалась. Во-первых, ей было неприятно, что целый ряд великих князей влиял. Она всегда не любила великого князя Николая Николаевича, хотя безусловно она могла быть ему обязанной, потому что Распутина выдумал великий князь Николай Николаевич…
Председатель. — Каким образом?
Андроников. — Очень просто. У него заболела легавая собака в Першове.[*] Он приказал ветеринару, чтобы собака выздоровела. Ветеринар заявил, что по щучьему велению — это довольно странно! Он заявил, что у него есть такой заговорщик в Сибири, который может заговорить собаку. Заговорщик был выписан: оказался г-н Распутин. Он заговорил собаку. Я не знаю, каким это образом возможно, была ли это случайность или нет, но факт тот, что собака не околела…
Допрос князя Михаила Андроникова. 8 апреля 1917-го года.
Председатель. — На вашей записке значится, что вы чиновник особых поручений при святейшем Синоде…
Андроников. — Я хочу сказать, как это состоялось… Когда, при министерстве Маклакова, я был отчислен за то, что ничего не делал в течение 18 лет (я приписываю это Палеологу), я обратился к Саблеру или, вернее, я показал Горемыкину бумагу и сказал: «Что мне делать?» Он сказал: «Хотите, я вас причислю к себе?». Я просил этого не делать. Мы догадались, что лучше всего Саблеру причислить меня к святейшему Синоду… Саблер мне ответил, что — с удовольствием. Я поставил только условие, чтобы это не было ограничением моей деятельности, чтобы это меня ничем не связывало…
* * *
Иванов. — Вы изволили сказать, что вы поставили условие, когда вы просили место чиновника особых поручений при святейшем Синоде, чтобы это не мешало вашим занятиям, чтобы не мешало вам посещать министров… Что это за занятие: посещение министров? Я не понимаю, что это значит: посещение министров? Может быть, вы немного это поясните?..
Андроников. — Вообще, был целый ряд государственных деятелей и министров, которые меня интересовали и у которых я бывал…
Иванов. — С какой точки зрения они вас интересовали?
Андроников. — Исключительно, как люди, поставленные у власти, могущие принести огромную пользу или большой вред!.. [12]И мне хотелось, в большинстве случаев, открывать им глаза на целый ряд неправильностей, которые, может быть, так или иначе до них не доходили, но о которых я слышал…
Иванов. — Т.-е. помогать им в управлении?
Андроников. — Это слишком широко — в управлении!.. Но, во всяком случае, по целому ряду разговоров и ходатайств, которые у меня были, я иногда открывал глаза на целый ряд неурядиц… Словом, я чувствительно относился ко всем язвам общественной жизни…
* * *
Председатель. — Вы не заметили ли, что к концу 1916 года фонды Сухомлинова в Царском Селе значительно поднялись?
Андроников. — Как же! несомненно…
Председатель. — В связи с какими обстоятельствами?
Андроников. — Говорят, благодаря Вырубовой и Распутину, — я не смею этого утверждать, у меня данных нет, но ходили упорные слухи, что Сухомлинова сделала крупное денежное подношение Распутину и затем дала много денег Вырубовой на ее лазареты…
Председатель. — Когда?
Андроников. — В период между февралем и маем 1916 г. Это укрепило отношения, и к осени 1916 года Сухомлинов был выпущен. Он был выпущен при Макарове, кажется, к 5-му октября. Я помню, что ранее у Макарова был доклад государю, и во время этого доклада было сказано, что мера пресечения остается та же самая по отношению к Сухомлинову…
Председатель. — Вам не известно, чтобы к концу 1916 года было предположение о назначении Сухомлинова членом государственного совета?[14]
Андроников. — Нет, этого я не слышал…
Председатель. — На чем базировалась Сухомлинова, реабилитируя себя и своего мужа?
Андроников. — Она всем доказывала, что они честнейшие и порядочнейшие люди, а все остальные — никуда не годятся!..
Председатель. — А как же объяснялось обвинение, против них возникшее.
Андроников. — Обвинение возникло благодаря некоторым скверным личностям, которые там были. Из них первый был я и целый ряд других… Об этом было в записке: «Черные и Желтые»…
* * *
Председатель. — Скажите, пожалуйста, вам не казалось, что для достижения известной цели лучше обращаться к Александре Федоровне, чем к императору?
Андроников. — Несомненно. Я знал, что она властолюбива, что она взяла бразды правления, что она, если чего-нибудь пожелает, то тут отказа не будет… А бывший император мог к этому отнестись более равнодушно…
* * *
Завадский. — Мне интересно знать, как вы понимаете вашу задачу служения родине и ваши отношения к министрам. По частному, личному вопросу вы поссорились с генералом Поливановым, и ваша совесть была совершенно спокойна, когда вы пишете о том, что надо убрать из военных министров этого человека, вам лично неугодного?
Андроников. — Нет!.. Конечно, это не было руководящим мотивом, безусловно нет!.. Мне казалось, что генерал Поливанов неправильно ведет свое дело, — это было мне ясно… И, во всяком случае, не потому, что он меня не принимает, я посоветовал его убрать!.. Потому что я не имел этой силы, меня бы и не послушались… Но мне было, конечно, досадно, что, так сказать, я не имею с ним никакого общения… Я, может быть, скорее в [22]раздражении и написал о Лукомском… Я его совсем не знал, но Поливанов с ним был в добрых отношениях, и потому я и его приплел… Вот, я был грешен — и должен сказать, что дал слишком много свободы личному чувству!
(с) "Падение царского режима. В 7-ми томах".
В целом, по допросам осталось стойкое впечатление, что князь Андроников петляет, особенно в вопросе поездке на фронт в Ригу (к которой постепенно подползали немцы), которую он выпросил благодаря личным контактам в военном министерстве. Собственно, достаточно путанные ответы и на вопрос о средствах, на которые жил князь. Тем не менее, это достаточно симптоматичная фигура, показывающая степень разложения гос.аппарата, когда наряду в Распутинщиной поразившей верхи, там ошивались подобные лица "без портфелей", которые напрямую влияли на вопросы назначения министров и принятия кадровых решений, покуда в Феврале 1917-го года все это не рухнуло.
