Словосочетания «прогрессивная интеллигенция» и «реакционная интеллигенция» часто произносят как-то не вдумываясь в их смыслa. А ведь в самом деле интересно понять, в чём заключается радикальное различие в мышлении людей, занимающих в обществе одинаковую экономическую нишу.
https://ic.pics.livejournal.com/ss69100/44650003/2158649/2158649_300.jpg
Ведь у интеллигенци взгляды определяются не только экономическим положением, но и культурными факторами, так что нельзя заранее сказать, будет ли в данной стране средний интеллигент реакционных взглядов или прогрессивных, или вообще не иметь каких-то чётко оформленных взглядов, стоя чисто на обывательских позициях.

Мне кажется, что суть различия между прогрессивной и реакционной интеллигенцией вот в чём. Прогрессивные интеллигенты исходят из того, что их образованность и культурность следствие того, что в них вложили больше ресурсов, чем в большинство, а теперь у них «должок» перед этим большинством.

И этот самый должок народу вернуть, поднимая уровень культуры и знаний у большинства. Вот и ехали в 19-м веке молодые народники в глубинку, учить и лечить детей бедняков, а самые смелые шли в революционеры, чтобы решить проблемы народа не паллиативно, а полностью.

Но в любом случае прогрессивная интеллигенция считает служение народу своим долгом.

Свою образованность и культурность реакционная интеллигенция считает знаком своей природной особости, своей личной заслугой, за которую она считает себя достойной своего привилегированного положения

А вот реакционная смотрит на тот же вопрос иначе. Свою образованность и культурность реакционная интеллигенция считает знаком своей природной особости, своей личной заслугой, за которую она считает себя достойной своего привилегированного положения. Как результата, реакционная обычно считает себя достойной большего в материальном плане, чем получает.

Яркий образ реакционного интеллигента это профессор Преображенский из «Собачьего сердца», уверенный в своём превосходстве над простым народом, и потому не согласного расщедриться для пролетариата даже мелкой покупкой журнала. Не потому что денег нет, их куры не клюют, а принципиально, именно из нелюбви к пролетариату.

Да и лечит он только тех, кто готов выложить за это кругленькую сумму, а на всех остальных ему плевать. Девушке, которая от нужды была готова выйти замуж за Шарикова, он читает мораль, что мол так нельзя, но ему и в голову не приходит помочь ей чем-либо или даже просто удержаться от унизительных проповедей. Не понимает, что не имеет морального права её со своей богатой колокольни жизни учить.

В общем-то исходя из этого можно легко вычислить, к реакционной или прогрессивной интеллигенции относится ваш собеседник, даже не задавая вопросов о политике напрямую. (Ведь такое вопросы не всегда удобны, а могут со временем стать и небезопасны).

Итак, если человек благодаря высшему образованию живёт чуть лучше народа, то всё зависит от того, как он к этому относится. Понимает ли он, что другим ещё хуже, или хочет лучшего для себя, но не для других, подобно тому как профессор Преображенский хотел бы себе и восьмую комнату вдобавок к имеющимся семи.

К сожалению, условия позднего СССР способствовали именно реакционным взглядам среди интеллигенции, уверенной что ей не додают, потому что интеллигенты жили тогда не лучше квалифицированных рабочих, а коем в чем (например, в плане обеспечения жильём) и похуже.

Но при этом интеллигенция считала себя лучше народа. И виной тому была смещённая система ценностей в позднем СССР, где высоко ценились интеллигентность и культурность. Что же в этом плохого? А вот что — ценить надо реальные заслуги, а интеллигентность и культурность не должны быть самоценностью, потому что это лишь потенциал, и если он не реализовался в дела, полезные для общества, то чего этим нереализованным потенциалом гордиться? Тут скорее должно быть стыдно, что тебе дали потенциал, а ты его не реализовал.

Мне кажется, что один из самых серьёзных пробелов в современном марксизме является отсутствие марксистского анализа  процессов  в культуре. Антонио Грамши пытался на эту тему что-то развить, но и с его идеями другие марксисты знакомы плохо, не говоря уже о том, чтобы применить его идею культурной гегемонии к странам социализма. Без этого понимания случившейся с СССР катастрофы не может быть полным, да и прогнозы на будущее будут весьма приблизительны.

Часто СССР 30-50-х годов критикуют «слева» за то, что тот был далёк от эгалитарного идеала, поздний СССР был к нему ближе. Однако субъективно сталинский СССР воспринимался современниками как много более справедливое общество, чем СССР брежневский. Казалось бы, парадокс? Но всё становится на свои места, если мы примем во внимание смену культурных парадигм.

В раннем СССР считалось, что привилегии и награды должны быть за какие-то ощутимые заслуги. Будь ты писатель, написавший нужную для народа книгу(sic!

Именно нужную для народа), учёный, чьё открытие принесло пользу народному хозяйству, управленец, который помог расцвести вверенной ему территории, или стахановец-рационализатор, повысивший производительность труда на своём участке производства. Главное, что награды были за конкретные заслуги, и это считалось справедливым.

В раннем СССР считалось, что награды должны быть за какие-то ощутимые и нужные для народа заслуги. В позднем же СССР награждали за качества, за те самые интеллигентность и культурность. И это был сильный подрыв социалистической морали

В позднем же СССР с одной стороны идея награды за заслуги сохранилась, но в то же время её потеснила другая идея — что надо мол награждать и за качества, за те самые интеллигентность и культурность. И это был сильный подрыв социалистической морали. Потому что качества, не проявленные в поступках, куда хуже поддаются проверке.

Как узнать, смелый человек или нет, если нет войны или другого повода рисковать?

Но тут по крайней мере можно поместить человека в условия риска, недаром в позднем СССР так популярен был альпинизм, и песня Высоцкого «Вершина», где риск альпиниста сравнивается с риском воина. То есть была потребность самим себя испытать в экстремальных условиях, чтобы проверить, можем ли как предки в ВОВ. Впрочем, и на настоящую войну в Афганистан было не так уж мало добровольцев.

Ну а как испытать к примеру гуманизм? До «письма 42-х» творческая интеллигенция считалась образцом гуманизма, «гений и злодейство — две вещи несовместные», и с нечистой совестью художник слова неспособен творить. Увы, письмо 42-х показало обратное. А ведь интеллигентность и культурность в позднесоветское время считались по факту гарантией гуманизма.

Другим примером утраты культурной гегемонии в позднем СССР было отсутствие в литературе положительных образов современников-коммунистов, при том что образ «осталого полуразложившегося бюрократа» использовался вовсю. Но противостоял ему обычно не правильный коммунист, а в лучшем случае беспартийный интеллигент.

Конечно, нельзя отрицать, что в СССР были экономические проблемы в базисе, создававшие предпосылки для кризиса плановой экономики. Однако при учёте ТОЛЬКО экономических факторов очень трудно объяснить, почему СССР рухнул, а Куба и КНДР держатся во много более худших экономически условиях.

А вот если учесть, что в шестидесятые годы коммунистами была утрачена культурная гегемония по Грамши, и формирование общественного мнения оказалось в руках реакционной интеллигенции, крах социализма стал и в самом деле только вопросом времени. А в КНДР и на Кубе этого не произошло, потому они и выстояли.

О различиях между прогрессивной и реакционной интеллигенцией

https://ic.pics.livejournal.com/ss69100/44650003/2158954/2158954_300.jpgАвтор заметки «В чём главное отличие прогрессивной интеллигенции от реакционной?» пытается проникнуть в суть вопроса на примере различий между позднесоветской интеллигенцией, разрушившей социализм, и старой русской демократической интеллигенцией, сыгравшей важную прогрессивную роль в революциях 1905-17гг.

Автор, на мой взгляд, в целом находится на верном пути, но представляется необходимым несколько развить его концепцию.

Источник интеллигентского мышления автор выносит в область познания и этики, а фактором развития прогрессивных или реакционных взглядов видит уровень оплаты высоко квалифицированного умственного труда относительно физического — возможно, с поправкой на интенсивность и результат, хотя автор не очень чётко формулирует эту часть.

Автор пишет, что для прогрессивных интеллигентов их «образованность и культурность — следствие того, что в них вложили больше ресурсов, чем в большинство…»

Реакционная же интеллигенция «свою образованность и культурность… считает знаком своей природной особости, своей личной заслугой». Но что же означают две описываемые здесь позиции?

Ведь они, по сути, представляют из себя не более чем две диаметрально противоположные логики познания, объяснения разницы в образовании и воспитании между индивидами.

Человек может, например, объяснять разницу в образовании количеством вложенного в индивидов общественного труда — непосредственно учительского, или опосредованно: через квалификацию преподавателей, оснащённость учреждений и т.д.

Правда, более способные индивиды могут иметь естественное — или продиктованное общественной необходимостью, нуждой, пользой — право на больший вклад в них общественного труда. Но что стоит за неравномерностью изначальных способностей или, скажем, трудолюбия?

Опять же, таковую можно объяснять разницей в количестве труда, вложенного в индивида на более раннем этапе его родителями; способности родителей — количеством общественного труда, вложенного в самих родителей; можно объяснять разницу количеством времени, сбережённого родителями от общественного труда в пользу труда в домашнем хозяйстве на благо своего ребёнка при схожем уровне материальной обеспеченности, и так далее.

Таким образом, ключевым моментом бесконечной цепочки объяснений человеку видится неравномерное распределение общественного труда. А что означает подобная логика, подобный подход? То, что человек познаёт мир с позиций рабочего класса и находится на политической позиции рабочего класса.

Но если ключевой момент познания образованности выносится человеком в область какой-нибудь генетической патологии или, скажем, духоискательства — когда на каждом новом этапе в качестве объяснения причин подсовываются принципиально необъяснимые, неуловимые качества личности — то это и не означает ничего, кроме того, что человек стоит — в плане познания, а следовательно, и политически — на позициях класса буржуазии.

Но интеллигенция и не может в пронизанном антагонистическими противоречиями классовом мире стоять ни на каких других позициях, кроме буржуазных или пролетарских. Иной человек может и сам к той или иной гносеологической концепции прийти, проанализировав и прочувствовав тщательно всю историю науки, философии, политики, права и так далее, но это не про интеллигенцию как явление докоммунистического общества. А что представляет из себя интеллигентность в его экономическом и культурном поле?

Во-первых, интеллигентность может быть присуща представителям совершенно определённых по отношению к собственности слоёв общества — рабочих, буржуа, дворян, лавочников, и т.д. Все они могут быть интеллигентные, знающие, думающие, способные и начитанные, и называться соответственно «рабочей», «буржуазной», «феодальной», «мелкобуржуазной», и т.д. «интеллигенцией».

Классовая позиция таких людей — назовём их «интеллигенция группы А», или классовая — в массе, конечно, не определяется их уровнем дохода; тем паче — какими-то мнениями, логико-познавательными подходами к трактовке происхождения собственной культуры, способностей, навыков и знаний.

Как раз наоборот — роль человека в системе общественного производства, наделяющая правом на определённую долю общественного богатства, в конечном итоге обеспечивает классовую позицию, а через неё — мнения и подходы.

Во-вторых, есть, конечно, и прослойка людей так называемых «интеллигентных профессий», квалифицированного умственного труда, будь то — учёных, преподавателей, врачей, журналистов, инженеров, учителей, писателей, поэтов, артистов, музыкантов, архитекторов, юристов и т.д. — короче, людей, более или менее широко образованных просто в силу профессиональной нужды.

Правда, при капитализме эта прослойка состоит в основном из узких профессионалов или специалистов, не столь уж и «интеллигентных»: стремление к максимуму потребления, — которое в современном капиталистическом обществе не может достигаться на основе широкой образованности, а предполагает именно узкую специализацию, — влечёт за собой феномен так называемого «профессионального кретинизма”.

Потому в некоторых западных странах для наиболее широко образованной части такой интеллигенции, — которую на самом деле там и не называют «интеллигенцией», — есть особое название: «интеллектуалы».

Сюда же можно включить и относительно широко образованную часть других работников умственного труда, не обязательно блистающих гигантским набором узкопрофессиональных навыков и знаний: технически грамотных клерков с высшим образованием, которых не стоит путать с действительно крупными инженерами и конструкторами; какую-то часть военных и других «силовиков», медсестёр, нянь, воспитателей, мелких юристов и экономистов, и т.д.

Назовём данную интеллигентскую категорию «группой Б», или междуклассовой. Понятное дело, что разного рода мелких служащих, которые просто перекладывают бумажки или фиксируют какие-то наблюдения, будь то — нормировщиков, конторщиков, как, впрочем, и большую часть клерков и разного рода подученной обслуги, которая думать в принципе не приспособлена и не обучена — мы в эту категорию включать не можем, хотя в последнее время эта «слегка подученная обслуга» как раз и заполонила многие бывшие интеллигентские профессии от журналистики до «академий» общественных наук.

Наконец, вполне себе обособленно от групп «А» и «Б» располагается, если так можно выразиться, «тру-интеллигенция», «интеллигентское ядро» — люди, основным занятием и существенным фактором жизни которых, вне зависимости от способа заработка, является производство и потребление именно знаний на безвозмездной основе.

При ближайшем рассмотрении основная часть этого «ядра» всё так же распределена, разбросана между экономическими классами — и лишь очень малую, деклассированную по сути, часть можно рассматривать как выкристаллизованную в чистом виде «идейную» прослойку, впрочем так же глубоко подверженную идеологическому влиянию основных экономических классов: в общественном производительном поле это высококультурные, интеллигентные деклассированные элементы — экономические иждивенцы.

Представители интеллигенции «группы Б» по своему общественному положению походят на ремесленников большей или меньшей квалификации, а также мелких буржуа — чьим навыкам, инструментам или инвентарю сродни их знания и книжки — и, пребывая в классовом обществе, в подавляющей своей части являются носителями сознания господствующего класса; сами они — как и интеллигентные деклассированные элементы — в социуме не господствовали и не будут, ибо ресурсов для свержения классовой диктатуры крупной буржуазии или пролетариата, тем паче сословной власти феодальных д’артаньянов, даже в самом волшебном сне не имеют.

Господствующие же экономические классы подчиняют себе мелких буржуа и деклассированных не только опосредованно — путём идейного влияния. Они и напрямую обеспечивают их финансово, в натуральном выражении, а то и значимой в быту информацией; покупают или отвергают результаты их труда. Интеллект существует не в философском вакууме.

У него должен быть «носитель», функционирование которого требуется обеспечить; да и наполнение полезным идейным содержанием предполагает затрату материальных ресурсов, отцом которых выступает труд в сфере производства вещей.

За влияние на мелких буржуа и деклассированных разворачивается незримая схватка между господствующим, но сходящим с исторической сцены, классом, и новым — идущим ему на смену в качестве правящего. В моменты кризисов власти старого класса новый, создавая свои собственные органы власти и вступая в противостояние со структурами старого, расширяет в том числе и свою гегемонию, если хотите, в культуре, а через таковую — гегемонию в обществе.

Борьба за неё продолжается и в мирное время — революционный класс перетягивает, перекупает, а то и принуждает интеллигентов и интеллектуалов всех мастей к «игре на своей стороне» — вместе с их интеллектуальным багажом, собранным, так сказать, при участии ресурсов и финансовых вливаний со стороны ранее господствовавшего класса. «Экспроприаторов экспроприируют» не только в вещном, но и в идейном отношении.

Но закон экспроприации может действовать и в противоположную сторону — контрреволюционную, как мы увидим позже.

Никогда ещё, ни в каком капиталистическом обществе, интеллигенция в массе своей не стояла на позициях рабочего класса. Конечно, роль интеллигентов-выходцев не из рабочей среды в зарождении и становлении такого авангарда как партия большевиков колоссальна — она практически равна роли представителей собственно пролетарского класса в этом авангарде.

И всё-таки большевистские интеллигентские кадры были не более чем «белыми воронами» на фоне широкой массы демократической интеллигенции, бродившей между идеализмом эсеров и вульгарным, схематическим «материализмом» меньшевиков; интеллигентский момент развития большевистской партийности не был ведущей стороной этой, так сказать, целостной монеты, как не являются производственные отношения ведущей стороной диалектического единства самих себя с производительными силами.

Но проблема дореволюционной России состояла в том, что буржуазия и даже существенная часть дворянства была в ней политически угнетена — не говоря уже об интеллигенции «группы Б», о которой только с развитием капитализма в недрах феодального общества и может идти речь.

Потому и неудивительно, что не только многие интеллигенты-разночинцы, которые как раз тогда начинают появляться, но зачастую и дворяне свою образованность и культурность — переходя на сторону буржуазии — выводили из несправедливого с тогдашних буржуазных позиций (нынешняя-то олигархия, наоборот, любую реакционную архаику пытается защитить — вплоть до каннибализма) присвоения разлагающимся классом землевладельцев «ресурсов» (в терминах автора) крестьян и мелких капиталистов — всех вместе величавшихся тогда «народом”.

Такая вот смешанная буржуазно-трудовая позиция разночинной интеллигенции отсталой феодальной страны. И всё равно сомнительно, чтобы сочувствующие народу составляли в общей массе российской интеллигенции 1860-70-х какую-то более существенную долю, нежели, допустим, сочувствующие пролетариату составляли в среде советской интеллигенции так называмого «застойного периода”.

А к концу 19-го века буржуазия, фактически завоевав в обществе экономическую власть, вообще переходит с революционно-демократических позиций на либеральные и, — одной рукой всё ещё потакая народническим устремлениям юного демократического студенчества, — другой рукой, наоборот, празднует всякого рода ницшеанство, веховщину, «аристократизм духа» в качестве идеологии «интеллигентов доучившихся».

Короче говоря, источником прогрессивности интеллигентского сознания в дореволюционный период являются позиции буржуазного и в очень малой степени пролетарского класса, а фактором развития — угнетение со стороны реакционных классов. Давайте теперь рассмотрим, что происходит в советский период.

Интеллигенция трудовая и социалистическая лишь в той степени, в какой её убеждает в этом политическая и культурная диктатура труда

Сразу же после октября 1917-го организованный рабочий класс берёт в свои руки политическую власть, финансы, крупные перевозки, энергетику и связь, распределение наиболее существенного продовольствия, топлива, медикаментов и жилья; под контролем оказывается печать, в культуру направляются комиссары.

Тем не менее, для того, чтобы эффективно в одиночку управлять отсталой страной в её военном, культурном, промышленном и прочих аспектах, у рабочих масс нет ни знаний, ни навыков, ни времени. Какая-то часть рабочих — в основном, партийцев — уже поднялась в интеллектуальном отношении, но этих кадров совершенно недостаточно, чтобы охватить руководство всей жизнью страны.

При этом значительную часть даже самих рабочих ещё предстоит образовывать и воспитывать, а частенько и принуждать — скажем, к прибавочному труду, критически необходимому для не совсем понятной основной массе работяг индустриализации — не говоря уже об огромной массе населения, вообще ничего общего не имеющей с современной промышленностью и прозябающей в рамках патриархального хозяйства.

Соответственно, новая власть — в первую очередь состоящая из наиболее продвинутой части класса, классового авангарда — вынуждена брать к себе в подчинение на службу старые высококвалифицированные кадры умственного труда, всё ещё насквозь буржуазные по своему сознанию.

Но, опять же, поскольку у рабочего класса и его партийной и всякого рода сочувствующей интеллигенции появляется власть, то уже на данном этапе встаёт вопрос о том, какие факторы делают широкие интеллигентские слои более или менее податливыми к тому, чтобы изменить сознание в пользу нового правящего класса.

Так, наиболее квалифицированная, высокооплачиваемая часть «профессионалов», привыкшая к буржуазному образу жизни, встречает революцию наиболее враждебно; кадры средней квалификации после некоторых колебаний идут служить новой власти, но придерживая, как говорится, «фигу в кармане"; и только те, кому ещё предстоит доучиваться, принимают её как свою — но пока лишь только саму власть, а не рабочие или батрацкие «низы» как её источник; в массе своей эти специалисты, доучившись, будут праздновать лишь собственный выход «из грязи в князи», переход от «лопаты» и «навоза» к перу и бумаге, отделение от простого народа с его образом жизни — что есть полная противоположность «народникам», которые добровольно ехали из города в село.

Фактически интеллигенция — даже более поздняя, «сталинская» интеллигенция -представляет из себя не более чем попавшие в зону пролетарского контроля элементы капитализма, которые на данном уровне развития производства и «мозгов» невозможно не то что реально обобществить, но подчас даже национализировать, обобществить формально.

Ошибочно думать, что эта интеллигенция по своей экономической природе какая-то «новая», «социалистическая», «трудовая», и т.п. Никакая она не новая — она трудовая и социалистическая лишь в той степени, в какой её убеждает в этом политическая и культурная диктатура труда, старые буржуазные интеллигентские кадры перевоспитать в массе вообще неспособная.

Итак, на данном переходном этапе имеем массовую перестройку интеллигентского сознания из буржуазного в пролетарское как в сознание господствующего класса; при этом старые буржуазные кадры остаются буржуазными, но численно растворяются в массе новых кадров на фоне быстрого промышленного и культурного подъёма; податливость же новых кадров к пролетарской гегемонии определяется опять-таки не уровнем дохода и не уровнем соответствия дохода результату, а уровнем соответствия индивида грядущим производственным реалиям общества, в которых умственный труд не будет отделен в особую сферу.

И лучше всего в социалистическую тенденцию встроены, соответственно, те представители рабочего класса, которые собственно до «интеллигенции» ещё не доучились.

Тут ситуация не менее парадоксальна, чем в национальном вопросе: как наиболее полезные для социализма 20-го века с точки зрения национально-освободительной борьбы народы — венгры, поляки, евреи — достигнув цели этого самого национального освобождения, породили несколько реакционнейших в социально-классовом отношении государств, так и с точки зрения интеллектуального развития работников физического труда наиболее желательным исходом была бы нескончаемая борьба при недостижении цели, то есть попадания в квалифицированную интеллигентскую прослойку категории «Б» — примерно как сейчас у курдов обстоит дело в их вековой борьбе за национальное государство, как бы цинично сие ни звучало.

Ну а что же происходит с теми, кто всё-таки выучился и покинул ряды пролетариата, став инженером или, скажем, чиновником?

Здесь очевидны два направления движения. В одну сторону — в трудовую — текут кадры, более податливые пролетарскому влиянию и осознающие, что у рафинированной интеллигентности нет будущего, что подлинный кругозор без производительного труда не вырастает, что вырвавшиеся в ряды квалифицированных «должны» отстающим, ибо интересы других полезных членов общества есть в конечном итоге свои собственные интересы.

Такие кадры методично пополняют ряды членов партии — причём при социализме это уже не «белые вороны», а массовое явление; впрочем, мы наблюдали и ещё одно «массовое явление» — гибель громадного количества передовых и сознательных кадров в войну.

Другое направление — в сторону капитала. Кто из партийного, скажем, рабочего преобразовался в профессионального управленца самого верха, тот может перейти на позиции буржуазии столь же легко, как и выучившийся на чиновника беспартийный; вообще, любые элементы капитализма есть бомба под социалистическое сознание и экономическая предпосылка для возрождения буржуазного, либерального, консервативного и т.д.

Культурная гегемония может подавить это самое капиталистическое сознание, но, допустим, сильно рафинированная интеллигенция и чиновничество не имеют ничего против какой-нибудь, скажем, «концепции общенародного государства» — то есть, по сути «слива» пролетарской гегемонии как таковой под предлогом наступления некоей «новой эры».

Ну а уж если классовая диктатура отброшена, то нет вообще никаких преград для проникновения сознания противоположного антагонистического класса в интеллигентские массы.

И неважно, голодный ты элемент капитализма, или сытый: разница между тридцатыми-сороковыми и семидесятыми годами состоит здесь не в том, сколько получали, а прежде всего в том, какой классовой стороной мозга думали.

Источником реакционного сознания позднесоветской интеллигенции надо считать проникновение — на фоне ликвидированной пролетарской гегемонии в обществе — буржуазных идей. Впоследствии — уже и открытую диктатуру возродившегося капитала

Другой вопрос, что при Сталине учителя, да и вообще многие служащие действительно очень прилично зарабатывали — правда, при этом и ответственность на них лежала колоссальная: работали допоздна, да и квалификация требовалась нешуточная.

В позднем же СССР «общенародная» верхушка наплодила огромное количество полуобразованных клерков, «пивших чай» и получавших весьма мало.

Привилегированное же положение служащих — скажем, как в современных Белоруссии или Китае — лишь свидетельствует о наличии в стране госкапитализма и о том, что основная часть интеллигенции как бы прикормлена национальным, связанным с госсобственностью, капиталом — и, следовательно, менее вероятен её переход на службу к капиталу глобальному; хотя, с другой стороны, определённая прослойка — более космополитическая — всё равно склонна на такой шаг, ибо глобальный капитал при прочих равных предлагает более приличные «дивиденды», хотя и предполагает меньшее число служащих (не путать с чиновниками), чем нацкап.

Итак, источником реакционного сознания позднесоветской интеллигенции надо считать проникновение — на фоне ликвидированной пролетарской гегемонии в обществе — буржуазных идей; впоследствии — уже и открытую диктатуру возродившегося капитала (там уже наблюдаем бывшую советскую интеллигенцию как откровенно фашиствующую, вырожденческую, погромную, с остервенением дикого хищника набрасывающуюся вообще на всё живое, думающее и конструктивное на планете посредством самой гнусной и изуверской клеветы).

Фактором же, влияющим на развитие реакционного сознания, признаём потенциальную встроенность в систему отношений без разделения труда; иными словами — чем меньше социалистическая интеллигенция рафинирована и чем больше вовлечена в неинтеллигентский труд, тем меньше вероятность её обуржуазивания — «экспроприации» классом буржуазии.

Фактически, в последние два десятилетия советской власти возродилась ситуация первых двух — со «спецами», откровенно держащими, простите, «фигу в кармане», а с другой стороны — всякого рода «сменовеховцами», «пассионариями», и прочими якобы «патриотами"; но совершенно на другом уровне. Квалифицированная и полу-квалифицированная обслуга элементов капитализма составляла уже не мизерную массу, как после революции, а до половины населения страны.

Она уже не была растворена в огромной массе «недоучившихся». Кроме того, ослабла или даже улетучилась пролетарская гегемония в обществе, насаждавшая сознание рабочего класса в мелкобуржуазные головы. Её заменила гегемония сознания бывших колхозников, переквалифицировавшихся в рафинированных управленцев; впрочем, гораздо больше разложившая именно город, в то время как село дольше всех держалось за социализм.

Интеллигенция в социалистическом государстве — неважно, из каких слоёв общества она происходит — как и весь аппарат служащих, постоянно таит в себе угрозу перехода на службу буржуазии сразу же, как только ослабевают институты пролетарской диктатуры.

Даже партийная интеллигенция — вплоть до комиссаров из интеллигентных рабочих, призванных следить за военными или хозяйственными спецами — сами сплошь и рядом из «интеллигентных работников» переквалифицируются в обслугу элементов госкапа, и в случае ослабления идейной хватки должны из партийных рядов немедленно вычищаться.