Марксизм: идеология или религия?

Как известно, в СССР существовала цензура и жесткий политический контроль СМИ и печатных изданий. Но эти понятия не тождественны. Хотя политический контроль осуществляется, главным образом, через цензуру, сама она может применяться для более ограниченного круга задач – например, сохранения государственной тайны и поддержания общественной нравственности, не затрагивая чисто политические вопросы.

С идеологией всё несколько сложнее. Идеология, как и религия, может включать в себя разнородные элементы – от моделей социального поведения до космогонии, пищевых запретов и гигиенических предписаний. Поэтому полное отсутствие идеологии и идеологического контроля в каком-либо обществе представляется нереальным.

Однако, степень регулирования частной и общественной жизни посредством идеологии может быть разной. Наличие в государстве «официальной религии» эту степень, как правило, повышает.

Не единожды высказывались замечания о том, что «в СССР государственной религией был атеизм/ материализм / марксизм». В ответ утверждалось, что «марксизм / материализм / атеизм имеет научное основание и потому проводить параллель с религией неправомерно».

Вместе с тем, в спорах марксистов между собой и с идейными противниками довольно часто мелькают обвинения в догматизме. Как все хорошо знают, «догма – это основное положение, принимаемое в рамках данного учения истинным, без требования доказательства». То есть, принимаемое на веру. Принимались ли основные положения Маркса на веру? Смотря где и когда.

При жизни Маркс активно участвовал в общественных дискуссиях, выдвигал собственные доказательства, критиковал чужие. Понятно, что после 1883 г. критика марксизма не прекратилась, особенно с учетом социальных перемен, вызванных развитием технологий. Однако, в СССР эта критика очень скоро стала недоступной для рядового читателя. Необходимость консолидации общества в преддверии военного конфликта привела к свертыванию партийных дискуссий и ужесточению цензуры. В 30-40х годах эти меры были оправданны, но позднее они способствовали интеллектуальной стагнации, политическому нигилизму и общему снижению уровня гуманитарных исследований.

Возьмем для примера учение о диктатуре пролетариата, которое Маркс вывел из теории классовой борьбы и неизбывности эксплуатации труда капиталом. Современная гуманитарная наука трактует борьбу труда и капитала как частный пример общественного конфликта. При этом одни социологи считают конфликтное состояние общества отклонением от нормы, а другие – наоборот, естественным двигателем прогресса. Далеко не все считают определяющей классовую принадлежность индивида и классовый интерес, полагая классовое деление временным и уже исчезающим явлением.

В то же время, существование социальных групп с разнонаправленными интересами никем не оспоривается. Горячей темой остается доминирование одних социальных групп над другими и (не)достижимость равных стартовых возможностей для всех членов общества. В основном, осуждается эксплуатация, возникающая на любой основе – классовой, расовой, половой, информационной, клановой и т.п.

В Советском Союзе оппоненты Маркса и марксизма не переводились и не издавались вплоть до 1980х гг. Правда, время от времени публиковались материалы с критикой определенных авторов или положений «буржуазной науки» - но сами эти авторы ни в свободной продаже, ни в массовых библиотеках не появлялись, за редким исключением дореволюционных изданий.

Можно ли в такой ситуации говорить о «доказанной» применимости учения Маркса в его неизменном виде, к современной жизни?

С моей точки зрения, нет.

Подавляющему большинству советских людей никакие другие учения не были доступны в их оригинальном виде, и поневоле приходилось доверять тем оценкам, которые давались в партийной прессе «специально допущенными людьми», а также – пересказам «буржуазных» идей в научных работах.

То есть, по факту – гражданам СССР не просто предлагалась, а жестко навязывалась именно ВЕРА во всеохватность марксизма и неотменимость его положений (которые, как оказалось после исчезновения «железного занавеса», успешно оспоривались в 20 веке).

Отсюда – и догматизм официального советского обществоведения, и безудержное увлечение рыночными теориями в 90х, и нежизнеспособность нынешних идеологем вроде «просвещенного консерватизма». 

Чем было вызвано продление жесткого идеологического контроля в 60-70х – понятно. При формальной собственности государства на средства производства социальный конфликт «по Марксу» считался исчерпанным, и критике подлежали только «отдельные недостатки», трактуемые как «пережитки капитализма» или «тлетворное влияние Запада» (заметим, что свободного выезда из страны в то время также не существовало).

Последствием такой идеологической монополии стало то, что огромное количество представителей «самой читающей в мире нации» оказалось не знакомо с другими учениями, и даже с течениями в самом марксизме, и неспособно к продуктивной дискуссии, требующей (как минимум) освоения новых терминов.

Более того, часть наших соотечественников старшего поколения, чье мировоззрение сложилось в условиях идеологического диктата КПСС, свято уверены, что в работах Маркса, если хорошенько поискать, можно найти ответ (или хотя бы намек на ответ) на любой вопрос общественной жизни:  он все оценил, все предусмотрел на века вперед.

Сама по себе такая зацикленность на каком-то авторе или учении не нова. Фрейдисты, например, выводят почти все социальные и личностные проблемы из сексуальных впечатлений раннего детства, буддисты – из высказываний Будды Шакьямуни, китайские традиционалисты – из «Книги перемен», каббалисты – из Торы, а социал-дарвинисты – из теории естественного отбора Ч.Дарвина. 

Вопрос лишь в правомерности применения старых максим к текущему моменту и в возможных границах этого применения.

И кстати,  есть неплохое описание фона нынешних политических перемен:

Духовный сиквел революции

Отношение к собственности, точнее, отношение к правам собственности на средства производства, стало осевым вопросом, вокруг которого вращалась вся политическая и идеологическая жизнь 19-20 веков.

В конце 20 века центр вращения политики стал «гулять» . Как во всякой системе с неустойчивыми центрами тяжести, начались биения. Система мирового хозяйствования грозила разлететься вдребезги от этих биений. Причиной стало, надо полагать, смещение цента тяжести от простой собственности к капиталам (финансово-денежным массам).

Диссоциация и коррозия рабочего класса, который стал замещаться прекариатом, не дала возможности мировому хозяйствованию развалиться «привычным» образом — через революции. Огромную роль играл и развал СССР, окончательная утрата и растаскивание «по фракциям» принципов и навыков ленинско-сталинской экономики, глобальная деиндустриализация, демографические проблемы перемещения масс мигрантов.

Возникшая турбулентность «замотала», так сказать, назревшую революцию. Ныне мы наблюдаем мир, находящийся в состоянии духовного сиквела* революции, «революцией после». После несостоявшейся революции и в процессе турбулентности.

Внезапно выяснилось, что финансовый жир не может играть роль скелета. Большие массы финансов, перекатывающиеся из регионе в регион, могут отягощать своим весом обмен веществ, ресурсов и знаний, в экономике. Массы капитала не могут одного — не могут чем-либо связанно, внятно и долговременно управлять.

Поэтому и финансовая фишка, выдвигавшаяся взамен косточки собственности на средства производства, не сыграла. Средства производства изменились. Теперь это не материальные объекты, а знания. Умения, Навыки. Данные. Сведения.

Поэтому на нынешнем этапе развития общественных отношений, не собственность на материальные средства производства, не массированный денежный капитал, а права собственности на знания стала той осью политики и истории, вокруг которой только и можно строить политику и историю.

Неоспоримо и однозначно — знания и информация становятся ОСНОВНЫМИ средствами производства. Объем переуступок и перепродаж прав и патентов в IT (ай-ти) области достигли десятков миллиардов долларов в месяц. А выяснение правовых отношений по поводу авторских прав практически заменили конкурентную борьбу между ай-ти гигантами. Поэтому отношение к интеллектуальным правам собственности становяться ныне даже более значимыми политически, чем отношение к правам собственности на материальные средства производства.

Отсюда возможный вывод— знания и массивы данных НЕ должны являться чьей-либо собственностью (личной, клановой, корпоративной, конфессиональной, национальной). Такая собственность может быть только всечеловеческой, интернациональной.

Этот подход относиться к культурным объектам любого рода. Это относиться к контекстным массивам аудио, видео и тексто-символьного характера. Это должно относиться к любым патентам и секретам производства и рецептуре любого характера. Наконец, не могут быть объектами авторского или патентного права коды, протоколы и программные интерфейсы.

Это звучит утопично.

Но обязательная свобода доступа к любым технологическим и культурным знаниям, не собственническо-правовой их характер — необходимое (нельзя обойти) условие выживания. Поэтому любые посягательства на на общедоступность технологических и культурных знаний может рассматриваться только в одном плане — как преступление перед человечеством.

Авторское и патентное право, приравненные к ним права собственности, секреты производства и технологий, рецептуры не могут быть объектом собственности. Это — обязательное условие жизни на планете.

Иначе — только гибель.

Можно предположить, что это требует адекватного переустройства левой идеологии. Без включения в сферу идеологических интересов прав собственности на на знания, информационнно-культурные массивы и контексты, на патенты, секреты производства и IT технологии левая идея может стремительно архаизироваться и стать маргинальным пережитком для горстки вымирающих артефактов.

https://cont.ws/@winkor/1379329