Писателей, сражавшихся за Русский мир, либерал-предатели называют террористами

Источник: http://kolokolrussia.ru/
«Пером и штыком!». Именно так всегда считали своим долгом служить Отечеству и Русскому миру русские писатели и поэты

Стало известно, что российский писатель Захар Прилепин убыл в Донбасс и занял должность заместителя командира одного из батальонов с присвоением ему звания майора. Узнав об этом, другой, так называемый российский писатель Виктор Пелевин в своём аккаунте в Facebook написал: «Когда твои книги — говно, приходится зарабатывать терроризмом». Кто же прав в этом творческом или не совсем творческом споре?
Когда в 1876 году турки устроили резню болгар, подобно нынешнему Донбассу желавших самоопределения, или как минимум широкой автономии, Иван Сергеевич Тургенев (автор знаменитых «Отцов и детей» и «Записок охотника», известный писатель, поэт, драматург, переводчик, чрен-корреспондент императорской Академии наук по разряду русского языка и словесности, почётный доктор Оксфордского университета, и добрейшей души человек), писал: «Болгарские безобразия оскорбили во мне гуманные чувства: они только и живут во мне – и коли этому нельзя помочь иначе как войною, — ну, так война!». Другой известный поэт и публицист Иван Сергеевич Аксаков руководил в Москве вербовкой добровольцев на Балканы, «дабы отбыть на войну за единоверных славян».

Фёдор Михайлович Достоевский писал в это время: «Вот потому-то, что народ русский сам был угнетён и перенёс многовековую крестную ношу, — потому-то он и не забыл своего «Православного дела» и страдающих братьев, и поднялся духом и сердцем, с совершенной готовностью помочь всячески угнетённым. Вот это-то и поняла высшая интеллигенция наша и всем сердцем своим примкнула к желанию народа, а примкнув, вдруг всецело, ощутила себя в единстве с ним».

Именно под давлением таких авторитетных властителей дум и «инженеров человеческих душ», как Достоевский, Тургенев, Аксаков и многие другие, император Александр II подписал указ разрешающий русским офицерам выходить во временную отставку и в качестве волонтёров вступать в болгарское ополчение и сербскую армию. Немедленно набралось от 700 до 800 русских офицеров (многие из блестящих дворянских фамилий), которые убыли на Балканы.
Отсюда вопрос — были ли Достоевский, Тургенев и другие русские классики «говёнными» писателями, а офицеры-добровольцы террористами? Ведь аналогии с сегодняшним днём, и творческо-патриотическим спором почти прямые.

***

Вообще же история нашего Отечества изобилует примерами, когда русские писатели и поэты, которых у нас всегда считали совестью народа, шли с этим народом на бой и на смерть, хотя никоим образом не обязаны были этого делать. Даже такой малоподходящий для войны человек, как герой романа Алексея Толстого «Хождение по мукам», поэт-декадент Алексей Алексеевич Бессонов отправляется в действующую армию, дерущуюся на полях Первой мировой войны, и погибает, попав под бомбовый удар германского Цеппелина.

Русские писатели и поэты от Вяземского и Жуковского, до Вересаева, Паустовского, Шкловского и Симонова, геройски сражались за Отечество на всех войнах, которые уготовила им судьба.

В самый разгар Великой Отечественной войны, когда судьба страны была ещё далеко не решена, в издательстве «Советский писатель» выходит книга: «Русские писатели в Отечественной войне 1812 года». Казалось бы, только наступил 1943 год, по-прежнему оккупировано больше половины европейской части Советского Союза, идут кровопролитнейшие бои, Ленинград в блокаде — до писателей ли СССР и его гражданам? Да ещё более чем столетней давности. Оказывается до того. В условиях дефицита бумаги эта книга выходит тиражом 10 тысяч экземпляров. Для чего? Для того, чтобы рассказать советским читателям в тылу и на фронте, что их предки — талантливейшие представители, гордость и соль русской земли в час беды все как один считали своим долгом послужить Отечеству не только пером, но и штыком.

Сергей Николаевич Глинка, сам довольно известный в начале XIX века писатель, драматург, издатель журнала «Русский вестник», и первый доброволец, записавшийся в народное ополчение 1812 года, так писал о своих товарищах литераторах – участниках войны: «Пал и у нас на лаврах юный Кайсаров, обменявший кафедру Русской Словесности Дерптского университета на шум грозных битв (А. С. Кайсаров погиб 14 мая 1813 года в сражении за немецкий город Ганау будучи к тому времени доктором истории Геттингенского университета, доктором медицины Эдинбургского университета, автором знаменитой «Мифологии славянской и российской», а также множества литературных произведений. — Прим. авт.). Батюшков, питомец сердца и Граций, был под градом пуль, картечей; был ранен и снова готовился под знамёна ратные. Князь П. А. Вяземский шел по следам своих друзей и был на битве Бородинской. Тогда самоотречение было живою поэзиею души».

Сергей Николаевич перечислил далеко не всех. 10 августа 1812 года в чине поручика вступил в московское ополчение тогдашняя звезда, поэт мечтательной грусти Василий Андреевич Жуковский. Тот самый Василий Андреевич, который в последующем подарил Пушкину свой портрет с надписью: «Победителю ученику от побеждённого учителя». Жуковский, как и его приятель, князь Вяземский, был участником Бородинского сражения и ещё многих битв. За отличие в сражениях при Бородине и Красном Василий Андреевич был награждён чином штабс-капитана и орденом Святой Анны 2-ой степени.

Очень необычно и до глубины души трогательно попал на фронт, будущий известнейший русский писатель, автор знаменитых романов «Ледяной дом» и «Басурман», Иван Иванович Лажечников. Его совсем юного никак не хотели отпускать в действующую армию родные, и он убежал. Добрался до Москвы, которую уже оставил неприятель, и когда уже собрался отправиться в главную квартиру сражающихся войск, узнал, что приехал его отец. Лажечников-младший спрятался в ожидании, когда глава семейства уедет, и приготовился к новому побегу. Как вдруг услышал голос отца: «Пусть покажется Ваня, пускай придёт; я его прощаю, я сам благословлю его на службу». Что было дальше, Лажечников описал в автобиографическом очерке «Новобранец 1812 года». «Тут не колеблясь ни минуты, бросился я в его объятия, целовал его руки, обливая их слезами. Это была одна из счастливейших минут моей жизни». Благословлённый беглец был принят офицером в московское ополчение, а затем переведён в Московский гренадёрский полк. Кампанию 1813-1814 годов провёл в должности адъютанта 2-ой гренадёрской дивизии. За взятие Парижа награждён орденом Святой Анны 3-ей степени.

***

За месяц до Бородинского сражения в Московский гусарский полк был зачислен корнетом Александр Сергеевич Грибоедов. В 1814 году по итогам войны, автор знаменитого «Горя от ума» опубликовал в «Вестнике Европы» специальную военно-практическую статью под названием «О кавалерийских резервах». Вот вам и «… карету мне, карету».

Кстати о каретах. В истории с ними своеобразным образом прославился ещё один русский поэт, автор известной песни «Выйду ль я на реченьку» Юрий Александрович Нелединский-Мелецкий. Начальствуя в 1812 году в Москве над институтами, состоявшими под покровительством императрицы, он отдал все имевшиеся в его распоряжении кареты и подрессоренные экипажи для транспортировки тяжелораненых, а благородных девиц приказал эвакуировать на крестьянских телегах, чем вызвал крайнее неудовольствие Марии Фёдоровны. «Как могли допустить, что благородных девиц отправить на телегах! – возмущалась она. – Уж довольно мне прискорбно, если необходимость заставила возить на телегах воспитанниц Александровского училища, которые из нижних офицерских, мещанских и подобного состояния детей; а дочерей лучшего дворянства – на телегах! – не могу себе представить без огорчения и, прямо сказать, стыда и даже слёз». Вот как. Ягодицы будущих великосветских львиц для императрицы оказались более ценным достоянием, нежели страдания проливших кровь за Отечество её подданных. В этом эпизоде, однако же, проявилось и гражданское мужество российских литераторов. Ведь Юрий Александрович не мог не знать, какова будет реакция монаршей особы на его патриотическое самоуправство.

Способны ли современные российские писатели и поэты на воинские доблести и гражданское мужество, схожее с тем, что продемонстрировали их далёкие предки больше 200 лет назад? Будем, надеется, что да. Просто оно как правописание у Винни-Пуха —«правильное, только почему-то хромает».

***

Схожее с лихой годиной 1812-1814 годов положение дел мы находим и во всех других войнах, которых прямо или косвенно вела наша страна. Русские писатели и поэты всегда оставались на высоте.

Мало того, эти люди оставили одни из самых жестких и правдивых фронтовых записок. Достаточно вспомнить «Записки о Русско-Японской войне» Вересаева, или «Сентиментальное путешествие» тяжелораненого во время атаки под Лодзью, участника Первой мировой, георгиевского кавалера Виктора Шкловского.

Многое, из этих живых строк, мы можем узнать и по части Русского мира. Мира, который для целого ряда сегодняшних рафинированных деятелей писательского искусства (а для кого-то просто модного доходного ремесла), не более чем пустой звук, и даже некая раздражающая субстанция.

Вот какую интересную запись оставил в своей автобиографической повести «Беспокойная юность» классик русской и советской литературы, георгиевский кавалер Константин Георгиевич Паустовский, служивший санитаром в полевом санитарном поезде на Первой мировой. «Однажды вместе с нашими раненными ко мне в вагон внесли длинного, как жердь австрийца в серых обмотках. Он был ранен в горло и лежал, хрипя и поводя желтыми глазами. Когда я проходил мимо, он пошевелил смуглой рукой. Я думал, что он просит пить, нагнулся к его небритому, обтянутому пересохшей кожей лицу и услышал клекочущий шепот. Мне показалось, что австриец говорит по-русски, и я даже отшатнулся. Тогда он с трудом повторил: — Есмь славянин! Полоненный у велика-велика битва… брат мой.

Он закрыл глаза. Очевидно, он вкладывал в эти слова очень важный для него и непонятный мне смысл. Очевидно, он долго ждал случая, чтобы сказать эти слова. Потом я долго раздумывал над тем, что хотел сказать этот умирающий человек с запёкшимся от крови бинтом на горле».

Что может быть пронзительнее этой сцены. Умирающий солдат вражеской армии оказался, очевидно, мобилизованным не по своей воле славянином, и, уходя из этой жизни, решил, что обязательно должен сказать об этом своему русскому брату.

В этой сцене жизни и войны, как в капле воды отражены всё единство и вся неразделимость Русского мира, который существует, несмотря на все разделяющие его нарисованные границы и все уходящие и приходящие политические режимы. Наша сегодняшняя задача это всецело осознать, поддержать и развить. Но для начала хотя-бы обратиться к тому богатому и блестящему творческому наследию воспоминаний, писем и записок, которые оставили нам русские писатели – участники войн минувшего.

***

Однако память наша, к сожалению, коротка. Кто сегодня вспоминает трагически ушедшую от нас в 1991 году поэтессу-фронтовичку Юлию Друнину?

Это ей принадлежат строчки:

«Я порою себя ощущаю связной
Между теми, кто жив
И кто отнят войной…».

В ноябре 1991-ого эта связь прервалась. Юлия Владимировна не смогла смириться с распадом страны, развалом и гибелью всего, за что она воевала и что так любила. Она закрылась в гараже, где у неё стоял «Москвич» и добровольно ушла из жизни, задохнувшись его выхлопными газами. В предсмертной записке она написала, что не хочет больше оставаться в этом «ужасном, передравшемся, созданном для дельцов с железными локтями мире».

Так ушел настоящий солдат, несколько раз раненный в бою, кавалер орденов Красной звезды и Отечественной войны, медали «За отвагу» и других наград. Блестящая поэтесса, гражданин великой страны и человек с большой буквы. А с чем остались мы в передравшемся мире, созданном для дельцов с железными локтями? В мире, где литераторы в абсолютном своём большинстве обслуживают интересы и вкусовые прихоти жирующей элитарной богемы, а не народа. Тех же, кто пытается идти наперекор этому «потоку мирской суеты», богемная обслуга обливает нечистотами. Теми, что производит сама, ибо ничего больше она производить не умеет.

Ведь сколько было криков, мол, уберите только ненавистный советский режим и дайте свободу художникам слова, и мы такое выдадим — мир ахнет! Но вот «проклятого режима» нет уже четверть века, а где же обещанный «ах»? Где «Преступления и наказания» XXI века? Что теперь мешает творить, чья-то цензура или собственные части тела?