Почему шпионы похожи на учёных

Хорошие разведчики действительно похожи на учёных

Андрей Безруков был руководителем российской разведгруппы, работал под прикрытием с конца прошлого века и за это время не произнёс ни одного слова по-русски. Два года назад его выдал предатель, после чего он вернулся в Россию...

Дональд Хитфилд владел в США консалтинговой компанией, получил образование в Гарварде и воспитывал с женой двух детей. Он был вполне успешным американским гражданином. Вряд ли кому-то из его знакомых и коллег могло прийти в голову, что Дональда Хитфилда на самом деле зовут Андрей Безруков, и он является руководителем российской разведгруппы. 

США. 1997 год. Семейный пикник. Сын Безрукова даже не подозревал, что его родители – российские агенты

Родился в городе Канске, Красноярского края. Учился в Томском государственном университете. Вместе с женой, Еленой Вавиловой, более двадцати лет находился на нелегальном положении, занимаясь разведывательной работой. В 2000 году окончил Гарвардский институт государственного управления имени Джона Кеннеди со степенью магистра. Летом 2010-го был арестован в США и вместе с другими фигурантами шпионского скандала, включая Анну Чапман, был выслан на родину в обмен на четырёх российских граждан, обвинённых в шпионаже в пользу США и Великобритании. Сейчас работает в компании «Роснефть».

– Для начала уточним, как называть то, чем вы занимались в США. Шпионаж?

– Это то же, чем американские спецслужбы занимаются в России. Знаете, тут разница в понятиях. На английский «шпионаж» переводится как spying, но в русском языке spy имеет два значения: «шпион» и «разведчик». Можно понимать по-разному. Не зря в Советском Союзе своих называли хорошим словом «разведчик», а врагов – «шпионами».

«Ты не можешь использовать родной язык даже дома…»

– Говорят, что за все время работы вы не произнесли ни слова по-русски. Это правда?

– Правда. Это особенность нелегальной работы. Ты не можешь использовать родной язык даже дома, всё время находясь под жёстким самоконтролем. Хотя после нескольких лет работы это становится совершенно естественным. Даже сны снятся на других языках. Мы с женой и сейчас разговариваем в основном по-английски и по-французски.

– А ваша жена работала с вами? Она тоже была под прикрытием?

– Да, моя жена Елена тоже профессиональный разведчик, и мы проработали вместе за рубежом с первого до последнего дня.

– Вы прожили долгое время в стране, фактически работая против неё, так?

– Знаете, разведка не определяется тем, против кого ты работаешь. Разведка определяется тем, для кого ты работаешь. «Работать против кого-то» – это не может являться ориентиром, задачи могут поменяться. Как разведчик ты работаешь, чтобы принести пользу своей стране. Преступление может быть против кого-то, а разведка, как деятельность, носит характер патриотический.

– И как тогда вы воспринимали людей вокруг, если не как врагов?

– Как основной объект изучения. Это страна, которую ты должен знать, это люди, которых ты хочешь понять, для того чтобы помочь руководству своей страны принимать правильные решения.

– То есть разведчик – это что-то вроде учёного под прикрытием?

– Да, очень часто ставятся вопросы познания, вопросы понимания. Я бы сказал даже так: для того чтобы победить, надо понять, для того чтобы понять, надо полюбить. То есть ты должен полюбить страну, в которой работаешь. Наличие человека, который может вопреки дезинформации на месте понять, что происходит, является позитивным стабилизирующим фактором. Для того чтобы подготовиться и защититься, иногда достаточно крупицы критической информации. Я бы сказал так: разведка по своей сути является оборонным мероприятием.

– Вы смогли полюбить США?

– Я не скажу, что я эту страну полюбил. В культурном плане я жил и в более интересных странах, чем Соединённые Штаты. Но я, конечно, уважаю американцев. Мне очень нравятся многие черты американского народа, такие как оптимизм, изобретательность, готовность к необходимым переменам, умение честно и быстро признавать и исправлять свои ошибки.

– Где вам больше нравится жить: после обмена в России или в США?

– Откровенно говоря, мне интереснее сейчас жить в России. Во-первых, это моя культура. Но главное, в России я являюсь свидетелем исторического момента – идёт процесс становления новой страны. Процесс этот непростой, болезненный, но исключительно интересный, особенно для меня, чья работа заключалась в том, чтобы понять, что реально происходит и какие силы за этим стоят.

«Я специалист по формированию будущего»

– Можно уточнить? Вы работали в США с 1999 года, а до этого?

– Я не могу это комментировать.

– Какой бизнес у вас был в Америке?

– Я специалист по стратегическому прогнозированию, по формированию будущего. Мои научные статьи и патенты относятся в основном к этой области. Я работал с ведущими корпорациями и государственными органами ряда стран, в том числе США. Но как консультанту мне приходилось работать и по другим направлениям: управлять изменениями в корпорациях, организовывать борьбу за крупные контракты и так далее.

– Деньги, бизнес, который нужно вести, – это же целая жизнь за границей…

– Да, конечно. В общем, если посмотреть с профессиональной точки зрения, когда человек в моей ситуации оказывается за рубежом, он должен полностью строить новую жизнь и в материальном плане, и в плане семьи. Человек фактически начинает жизнь заново. Можно сказать, ощущаешь себя другим человеком. Мы с супругой улетели в командировку с одним чемоданом. Пришлось заново получать образование, искать работу, создавать бизнес, и не один. Без чьей-либо помощи и с минимальными средствами – вы помните, какая ситуация была в нашей стране в то время. И при этом заниматься нашим главным делом – выполнять поставленные задачи.

– Как вы попали в Гарвардский университет?

– В Гарварде я получил диплом магистра государственного управления. При поступлении прошёл детальную отборочную процедуру, как и другие кандидаты, включая тесты, мотивационные письма, рекомендации. У меня к тому времени уже были и диплом МБА, и диплом специалиста по мировой экономике, и опыт создания и руководства бизнесом. То есть по степени подготовки я от других кандидатов не отличался.

«Разведка – это самая романтическая профессия»

– Разведчику нужен актёрский талант?

– Думаю, да.

– А сами никогда не собирались стать актёром?

– Нет. Просто если актёр перевоплощается на определённое время, а потом возвращается в свою жизнь, то тут перевоплощение постепенное, но более глубокое, всеобъемлющее. Ты на самом деле становишься человеком другой нации, другого языка, но не других идей.

– Случалось, что психологическая усталость, если она была, достигала критического уровня, так, что вы готовы были всё бросить?

– Нет, не бывало, потому я очень любил свою работу. Я чувствую себя очень счастливым человеком. Я в душе был и остаюсь романтиком. Разведка – это самая романтическая профессия. Мои коллеги и соратники – те, которых я знаю лично и о ком слышал, – люди удивительные, талантливые, неординарные, часто по-человечески сложные. Это люди поразительной чистоты. Об их судьбах, часто непростых в личном плане, можно писать книги. И, что жалко и трагично, о самых лучших из них мы часто узнаём лишь после их смерти, а то и вообще никогда… Вы знаете, работа на нелегальном положении очищает людей, причащает их чему-то высшему – на суету просто не остаётся времени.

– Какие качества важны для разведчика? Что является основным?

– Я думаю, что патриотизм. В этом и только в этом весь смысл работы. Деньги не могут быть смыслом разведки. Только преданный идеям человек может делать своё дело, понимая, что остаток жизни может провести в тюрьме. Никакими материальными благами этого не оправдать.

– Работа разведчика похожа на фильмы про Джеймса Бонда? Что это: рутина или всё же настоящий риск?

– Я скажу так: разведработа строится не для того, чтобы она провалилась. То есть риск понятен, и решения принимаются так, чтобы этот риск минимизировать. Разведка – это не авантюрное приключение. Если вы ведёте себя как Бонд, вас хватит на полдня, максимум на день. Даже если представить, что есть магический сейф, в котором лежат все секреты, завтра половина их устареет и будет никому не нужна. Высший класс разведки – это понять, о чём ваш оппонент будет думать завтра, а не о чём он думал вчера.

«Моя родословная уходит ещё во времена Ермака»

– Что значит для вас слово «патриотизм»?

– Я думаю, патриотизм – понимание твоего места в мире, как части России. Это мои друзья, это мои родители, это моя родословная, которая уходит ещё во времена Ермака, когда мои прапрапрародители пришли в Сибирь. Для меня забыть это – значит остаться ни с чем. Мне, как историку по первому, российскому образованию, особенно близка идея великой и трагической истории моей страны, тех переломов, через которые она прошла, её бесконечного, мучительного поиска себя между Востоком и Западом.

– Получается, что такая национальная искра есть у каждого. Но не является ли она всего лишь приправой к холодной политической борьбе?

– Нет. Давайте тогда поговорим о национальной идее, даже не касаясь политической борьбы. Национальная идея – это осознание того, какое место в мире занимает твоя страна, что мы как нация хотим, что можем допустить и чего не можем. Если у нас есть общность и понимание, кто мы такие, куда мы идём, какие принципы заложены в основу, – это то, что объединяет людей, то, что называется национальной идеей. Те идеи, которые были для нас объединяющими раньше, больше такими не являются. Они ушли в прошлое. Сейчас Россия в процессе становления новых идей. Политическая борьба вокруг того, каким видится будущее России, – это свидетельство идущего процесса кристаллизации национальной идеи, элемент созидания.

– Как бы вы охарактеризовали нынешний период в истории России?

– Мне кажется, сейчас очень интересный этап, когда мы участвуем в становлении новой страны. Это болезненный период, через который многие страны прошли. Главное – самим себе его не испортить. Не дестабилизировать страну, а найти общий язык и решить, в какую сторону нужно развиваться. У нас нет единого мнения, но как нация мы должны дать такой ответ, чтобы не перевернуть лодку, в которой все сидим.

«Мы нарочно определили детей во французскую школу»

– Вашим детям сейчас 18 и 22 года. Они родились за границей, верно?

– Да, наши дети родились и выросли за границей. Росли там как все нормальные дети, естественно, не зная ни слова по-русски.

– Они жили там всю жизнь. Возможно, в них больше американского?

– То, что в них до приезда в Россию не было ничего русского, – это факт, но типичными американцами я бы их тоже не назвал. Зная, как американский культурный котёл переплавляет всех по единому образцу, мы нарочно определили детей во французскую школу. Чтобы они сохранили европейский, открытый, широкий взгляд на жизнь вместо упрощённых штампов и пустой политкорректности. И, конечно, старались, чтобы у них было как можно больше возможностей увидеть и сравнить разные страны, самим сделать выводы. Очевидно, что, живя в другой стране, нельзя приобщиться к российским ценностям. Но можно привить если не любовь, поскольку они не знают страну, то, по крайней мере, уважение.

– Как дети пережили то, что произошло с вами, в частности арест?

– Нас арестовали во время празднования дня рождения нашего старшего сына. Несколько минут дети думали, что это просто розыгрыш – толпа людей в темных костюмах на чёрных машинах… Конечно, для них это был шок. Но выйти из этого шока помогает то, что, как родители, мы постоянно сохраняли с ними хороший душевный контакт, открытый диалог в семье, взаимопонимание и доверие. После нашего ареста они вылетели в Россию по нашей просьбе, не зная, кто их встретит и что их ждёт… Когда после обмена мы наконец встретились с ними в России, и они узнали правду о нашей профессии, первый месяц мы все ночи проводили в разговорах о жизни и об истории. Думаю, в конце концов у них появилось понимание, почему мы сделали определённый выбор в жизни. Несмотря на все трудности адаптации в зрелом возрасте, в России у них есть то, чего раньше никогда не было, – дедушки и бабушки, семья со своей долгой историей, которая их любит.

– А предлагали ли вы им какую-то идеологию?

– Нет, мы просто пытались воспитать их порядочными, честными людьми, открытыми для новых идей, открытыми миру. Чтобы они были гуманистами по большому счёту.

– Как сейчас складывается их судьба? Получилось у них интегрироваться в российское общество?

– Они в процессе интеграции, который сейчас очень сложный. Русский язык, конечно, не самый лёгкий в изучении. Им за два года удалось поездить по стране, и самое сильное впечатление на них произвела природа, особенно Сибирь. У сыновей свои планы, никак не связанные с политикой или разведкой. Старшего больше интересует бизнес, особенно финансовая сфера.

«Ему до конца жизни и так будет достаточно паршиво…»

– Вашу группу раскрыли после того, как вас предал один из офицеров службы внешней разведки. Что бы вы ему сказали, если бы встретили?

– Ну, я думаю, что он в любом случае, этот тип, Потеев, постарался бы со мной не встречаться…

– А вдруг? Просто представить себе.

– Вы знаете, я бы ему ничего не сказал. Незачем. По-моему, ему до конца жизни и так будет достаточно паршиво. Предательство, как язва: если она в тебе есть, она тебя съест. Нельзя сохранить какой-то эмоциональный баланс в жизни, когда понимаешь, что кого-то предал или убил. А его отец был Героем Советского Союза. Он предал не только себя – он убил память своих родителей. Какие бы деньги ему ни платили, я согласен с Владимиром Владимировичем Путиным, который сказал, что его жизни трудно завидовать. Он или сопьётся, или его просто тоска съест: просыпаться каждое утро и помнить о том, что ты сделал. Вы знаете, в ЦРУ и ФБР предательству Потеева очень рады, но к самим предателям отношение, как и везде, мерзкое. После двух лет в США он наверняка это уже почувствовал. Он им уже надоел. Он им больше не нужен. Как выжатый лимон.

– Какие у него были мотивы?

– Я думаю, это тот человек, для которого Родина и разведка были второстепенными вещами, а значит, разменной монетой. Добавьте к этому неудовлетворённые амбиции и вкус к деньгам, и он уже готов поступиться принципами за определённую цену.

– Сталкивались ли вы с разведчиками, которые были перекуплены или перевербованы?

– Нет, никогда не сталкивался. Не слышал ни об одном настоящем профессионале, а уж тем более о нелегале, которого можно бы было перевербовать. Моим впечатлением о предателе Потееве было как раз то, что он слаб как профессионал. В разведке оказался случайным человеком, и вот вам результат.

– Когда вас раскрыли, пытались ли перекупить, завербовать?

– Нет. И от предателя Потеева, и из своих собственных наблюдений они знали, что это бесполезно. Ко мне и к жене агенты ФБР относились после ареста, как профессионалы к профессионалам – подчёркнуто уважительно.

– Можно ли чуть подробнее о том, что происходило после того, как вас раскрыли? Что вы чувствовали в тот момент?

– Сразу после ареста помню состояние полной внутренней мобилизации, даже чисто физической. Как будто вся прежняя жизнь, все планы внезапно ушли на задний план, в какой-то туман. Главным было желание понять причину провала и найти возможность связаться с женой и детьми. Было понимание того, что прежняя жизнь кончена и начинается другой этап – этап борьбы по новым правилам, который может продлиться долгие годы. Это состояние ежеминутной полной готовности ко всему абсолютно продолжалось дней десять, пока не стало ясно, что на высшем уровне ведутся переговоры о нашем освобождении.

«У американских политиков Россия занимает маргинальную позицию»

– Как вы, эксперт, историк, знающий страну человек, видите Америку?

– США переживают довольно сложный период, когда супердержава становится нормальной сильной страной. Может быть, лидером в определённых областях, но не безоговорочным. В Штатах это воспринимается довольно болезненно. Есть люди, которые задают вопрос: какое место США будут занимать в мире? Интересно, что многие из этих людей – военная интеллигенция, очень образованный слой, который может реально оценить положение страны. Эти военные предлагают США занять позицию, ориентированную скорее на сотрудничество в решении глобальных проблем не только страны, но и мировых, таких как замедление экономического роста, вместо того чтобы поддерживать свои позиции силой где бы то ни было. Но они пока в меньшинстве. Этот диалог о будущем Америки только начинается, но нам нужно следить за ним, так как он влияет и на Россию, на то, как они видят нас – как противника или, что более реалистично, как одного из сильных игроков в многополярном мире.

– А как американцы воспринимают Россию?

– Вообще в американских СМИ и у американских политиков Россия занимает маргинальную позицию. После того как СССР ушёл в небытие, их реально волнует лишь тема нашего военного потенциала, который всё ещё представляет опасность. Я не думаю, что американских политиков интересует ещё какой-нибудь аспект. Всё сводится к штампам: Россия несовершенна, играет не по тем правилам, недемократична. Россия им видится слабой и поэтому неинтересной, не заслуживающей реального партнёрского диалога. Это как в отношениях между людьми: чтобы вас уважали другие, надо в первую очередь уважать себя.

– Вы родились в одной стране, работали в той, которая соперничала с первой, а вернулись в третью…

– То, что я уехал из страны, которая называлась Советским Союзом, а вернулся в ту, что называется Россия, никак на меня не повлияло. Для меня это моя страна.