Последняя ночь Рембрандта

474 0

Блудный сын

 

  Я был спортсмен, полупрофессионал, профессионалов тогда не было. Девять лет, с 1957 г. по 1965 г. Т. е. сдав зимнюю сессию, (я в институте тогда учился), уезжал на соревнования в Москву, Ленинград, Адлер, Леселидзе и т.д. В 1957г. я выиграл Союз среди юношей, побил рекорд Союза. Потом в Норильске, также, на всё лето, до поздней осени, я выезжал на соревнования.  В любом городе, где бы я ни был, у меня две было страсти: первая - букинистические магазины. Там я скупал открытки, альбомы, книги о живописи и о художниках. У меня была библиотека около 1000 альбомов. Были очень редкие, сейчас большинство из них должны быть в пединституте и в Институте искусств. Вторая музеи и картинные галереи. Эрмитаж был, как дом родной, музей имени Пушкина, Третьяковка, Русский музей. Был в музеях в Талине, Риге, Киеве, Пятигорске, Кирове, Иркутске, Харькове, Ставрополе. Пройдя все залы Эрмитажа, я шёл к Рембрандту, к «Данае». Стал собирать литературу о Рембрандте, открытки, изучал творчество художника, постепенно осознавая всю его глубину.

Кималь Маликов

                 

 

ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ РЕМБРАНДТА

 

Часть 1

                            Вступление

 

(Комната. На стене зеркало)

 

Рембрандт:

Как холодно. И рядом ни души,

Чтоб старика согреть своим участьем.

Не до добра. Сегодня хороши

И друг и враг…

Но разве я не мастер?

Хотя, как плеть, рука моя висит,

Глаза потухли, сердце онемело,

Но я-то жив! Берись, Рембрандт,

                                    за дело,

Душа прозреет, память воскресит.

 

(Подходит к зеркалу. Делает рукой несколько неуверенных движений,

как бы накладывая мазки на полотно. Вглядывается в своё отражение)

 

Так вот он – мой единственный шедевр.

Нет, не напрасно я искал в трущобах,

На папертях, кладбищах, синагогах,

В осколках судеб и крупицах вер.

 

Зеркало:

Окончен путь. Что время донесёт

Через века на правый суд потомков?

Кто целое составит из обломков,

Прозреет кто? И нас двоих поймёт?

 

Рембрандт:

Ночь коротка. Ты слышишь? Воет пёс.

И ткач работу завершил. Укроют

Нас утром саваном, но прежде чем омоют

Моё лицо росою лживых слёз,

Хочу понять свой собственный рассказ,

В котором не досказано так много

Про человека  и творца, и Бога,

О будущем, о прошлом и о нас.

 

(Рембрандт зажигает свечу. В зеркале

появляется «Ян Сикс»)

Рембрандт:

Старинный друг и сын моих друзей,

Что занесло тебя глухою ночью

В мою каморку? Пожелал воочию

Сам убедиться, как живёт Ван Рейн?

А может, ты разбогател, мой друг,

Принёс заказ? Вот будет незадача!

Я не могу писать, а это значит –

Рембрандта нет. Перед тобою – труп…

 

Ян Сикс:

Талант и деньги нам дарует Бог.

А дальше сам сумей распорядиться.

Ты всё имел и не сумел смириться,

Всё растерял, ну и каков итог?

 

(«Ян Сикс» исчезает, появляется «Читающий Титус»)

Рембрандт:

Мой Титус, ты пришёл                         

в предчувствии конца

Проститься и простить

за годы бедствий,

Дарованные мной.

Убогое наследство

Художника, банкрота и отца…

 

Титус:

Нет, нет, отец. Наследники твои

Ещё не родились.

Я – тень твоя живая.

Кто виноват, когда судьба слепая

Мне жизнь дала, наследством обделив…

 

Рембрандт:

Не понял ты, мой мальчик,

Жизнь прошла. Нет времени,

А будущее мрачно.

 

Титус:

Ты сделал всё, чтоб госпожа Удача

Великому пигмеев предпочла.

 

Рембрандт:

Не я, сынок. Ты видел, как кузнец

Куёт клинок, круша металлу кости,

Из года в год? И обрастает остов

Стальными мышцами.

Ты слышишь, наконец

Булат готов.

Насмешливой судьбой

Я выкован, а жизни не хватило.

Есть мастерство, и угасает сила

Кем стал я, сын?

 

Титус:

Ты стал самим собой.

 

(Появляется «Ян Сикс»)

Ян Сикс:

Каков итог, я спрашиваю? Ты

Был знаменит, богат, мог всё на свете.

Был принят обществом,

Вращался в высшем свете…

Всё променял на грязные холсты.

 

(Появляется «Автопортрет с Саскией»)

Автопортрет:

Нет, Саския, клянусь, не приглашал

К себе натурщика, быть может,

                                                это нищий?

Гость – дому честь!

Садись за стол, дружище,

Отведай с нами всё, что Бог послал.

Я вижу – мы коллеги?

 

Рембрандт:

Да, Ван Рейн,

Я живописец амстердамских нищих.

Автопортрет:

(Что я сказал!) И, вероятно, ищешь

Заказчиков из тех, кто пожирней?

 

Рембрандт:

Настало время жирных. Пей, Ван Рейн,

Пока вино в бокале, словно слиток

Любви и юности.

                 Божественный напиток,

Который нас не делает мудрей.

Настало время жирных.

Пей же, пей,

Да знай, работай, упивайся светом,

Дай пищу доморощенным поэтам,

Наступит день воды и сухарей.

 

Саския:

Вы не правы. Приданое моё

И слава мужа… Эти все заказы…

Звени, бокал, не нужно слушать сказок.

А мрачное пророчество запьём.

 

Рембрандт:

Настало время жирных. Даже Хальс

Не сколотил под старость состояния.

И Сегерсу заказ – как подаяние

За то, что был честней и чище нас!

 

Автопортрет:

Что из того, когда мне дан талант!

Старик, ты заработаешь на ужин.

Я напишу тебя пророком.

                          Мудрым мужем…

 

Рембрандт:

Нет, не напишешь.

                 Зелен ты, Рембрандт.

 

Автопортрет:

Не напишу? Старик, твои слова

На слух мудры. Моей не зная силы,

Ты, как в копну, в меня вонзаешь вилы

И в общий стог метаешь. Но трава,

Моя трава, возросшая из праха

Моих отцов и дедов, зелена,

                                           она в цвету!

Рембрандт:

И потому она под солнцем нежится,

Ещё не зная страха.

 

Автопортрет:

Чего бояться, немощный пророк?

Жизнь – это холст.

                 А как щедра палитра!

А я – творец…

 

Рембрандт:

Ты рассуждаешь хитро,

Но не хватает мудрости, дружок.

 

Автопортрет:

Я молод? Да. Талантлив? Да. Поверь,

Что в молодости солнце ярче светит,

Познав любовь, я знаю всё на свете.

 

Рембрандт:

Ещё не всё. Ведь ты забыл про смерть.

 

(Появляется «Ян Сикс»)

Ян Сикс:

Ты попытался век опередить,

И сам отстал. Так было и так будет.

Не объясняй, что время нас рассудит,

Ведь нам с тобой спустя века не жить.

 

(Появляется «Самсон и  Далила»)

Далила:

Ты силою пресытился, Самсон,

И побеждать решил теперь любовью?

А как же руки, залитые кровью

Моей родни? Ты будешь ослеплён.

Отныне, раб, гляди в последний раз

На это солнце, на мою улыбку;

И помни про губительную пытку,

Когда горящий кол вонзится в глаз.

Слепой самец, ярмо – тебе венец,

Пастуший кнут – судьба твоя отныне,

И ночь пустыни – твоя верная раба.

 

Самсон:

Что слепота слепому от рожденья?

Но слепота прозревшему на сутки…

Нет на земле воскресшему спасенья,

Есть кара скорая

                 предательству ублюдка.

Рембрандт:

Мычи, телёнок, потерявший вымя,

Судьбою обречённый на убой.

Пусть женщина в руках любви рабыня,

Ей право крови выше, чем любовь.

О, дети времени, вы – узники темницы.

Лишь единицам выпадет побег.

Вам кости предков – метками границы,

Которые определяет век.

Но сделан шаг, и гаснет день вчерашний,

И стала ближе завтрашняя новь.

Ликуй, Далила, ты ещё заплачешь.

Скорби, Самсон, ещё прольётся кровь.

 

(Появляется «Ян Сикс»)

Ян Сикс:

Всё было. Всё. Любовь – и та была.

А ты её размазал по картинам.

Твоя Даная (Господи, спаси нас)

Две жизни человечьих унесла.

 

(Появляется Вирсавия:

 

Я – женщина. Чиста я перед Богом.

Грешна перед супругом и людьми.

Любимый мой, ты медлишь у порога,

Войди ко мне, убей меня, возьми.

Законы и обычаи мне тесны.

Твой грех на мне. Да так ли страшен он?

В биенье сердца слышу я песнь песней.

Мой плод греха – великий Соломон.

Мой плод греха…

                 Вы, чистые пред Богом,

Прошедшие через любой искус,

Запомните: у смертного порога

Вас встретит грешных

                 отпрыск мой – Иисус!

 

Лия:

Крадёт крестьянин у соседа воду,

Хозяин у раба крадёт свободу,

Луч солнечный – все звёзды небосвода,

А я, счастливая, украла ночь любви.

Моя сестра в пустом шатре рыдает,

Кусает пальцы, верит, что узнает

Меня Иаков. И всю ночь считает

Крупицы счастья краденой любви.

Рассвет наступит. Насыщаясь плотью,

Я чувствую, как прорастает в глотке

Крик ярости: «Чума тебе, чесотка,

Проклятье, мор –  

                 укравшей ночь любви!»

И будет день, и  будет примиренье,

И поцелуев медленное тленье,

Небрежной ласки тихое презренье,

И память об украденной любви.

Сейчас он сильный, жадный и хмельной

Мне груди мнёт и поцелуем душит.

Он только мой, единственный, и уши

Мои не слышат имени другой.

 

Рахиль:

Сестра моя, нет ненависти места

В моей душе. Ещё не вышел срок.

Семь лет назад я замесила тесто,

Дабы испечь мой свадебный пирог.

Семь долгих лет ждала я этой ночи.

И дождалась. Тебе приснился сон:

В кругу друзей отец в шатре хохочет,

Не ведая, что сам обманут он.

Сестра моя, гляди: на смуглой коже

Ожог от губ любимых проступил.

Ведь это я лежу на брачном ложе,

Ты слышишь имя сладкое: Рахиль…

 

Весна любви. Благословенна осень,

Всяк сущему дарующая плод.

Сестра моя, я слышу:  мой Иосиф,

Ягнёнок мой, толкнул меня в живот.

Мне много лет носить его под сердцем

И собирать по капле, как пчела,

Завещанное первенцу наследство,

Которое ты для других взяла.

Бродя по травам

                 в тёплом лунном свете,

Постигну я простую суть вещей.

Я всё возьму, что мне подарят лето,

Звезда и полночь, поле и ручей.

Всё соберу и сохраню, и буду

Ждать терпеливо долгожданный миг,

Когда из мук моих родится чудо,

И в мир ворвётся первый детский крик…                                

В моей душе нет ненависти места…

 

Рембрандт:

О чём вы, женщины?

                 Ведь я хотел сказать

Совсем не то. А что – сейчас не знаю.

Мне кажется, что я писал Данаю,

Но Саския вдруг стала уставать.

Я видел тело женщины, я видел

Растерянность и непонятный страх…

 

Саския:

Ты видел смерть, любимый,

                                     но не видел,

Как кровь краснеет на моих губах.

 

Даная:

О чём вы, люди? Видите – любовь  

Сквозь стены каменные просочилась.

Пусть это ложь.

                 Пусть это мне приснилось.

Я завтра не скажу обидных слов,

Что, если гений

        защитить не в силах

Свою любовь –

       так что же может Бог?

Любите, люди…

 

     (Появляется «Ян Сикс»)

 

Ян Сикс:

Прости за правду. Совестью нельзя

Нам торговать, предчувствуя разлуку.

Дай на прощанье руку мне, как другу.

Ведь мы друзья?

 

Рембрандт:

Да, бургомистр, друзья.

 

 

(Появляется «Ассур, Аман, Эсфирь»)

 

Ассур:

Я молчать не могу

                 и сказать не решаюсь:

Друг во мне умирает, и родился судья.

Не тебя я сегодня на смерть посылаю,

Не со мной ты простишься,

                          на смерть уходя.

Мы с тобой – мертвецы,

                          понимаешь, мы оба.

Я живой бы живого, конечно, простил.

Что мне вопль Мардохея,

                          что подданных злоба,

 

Если лучший мой друг

                          во мне душу убил?!

Да и ты проиграла, Эсфирь, проиграла,

Словно камнем упала,

                          и Ассур справедлив,

Нас лишь двое теперь, но упала, упала,

Между нами, любимыми, тень от петли.

 

(Появляется «Хендрекье»)

 

Рембрандт:

Ты явилась? Слава небесам! 

Мне казалось, ты ушла навечно.

Смерть одна бывает человечна.

Друг  ушёл, но ведь ушёл не сам.

 

Хендрекье:

Ты меня не в силах упрекать.

 

Рембрандт:

Ты права. Тобой Иуда – пастор

Всё пугает немощную паству,

Ну, а ты явилась провожать

Старика в далёкую дорогу,

Сквозь века.

 

Хендрекье:

Я выполняю долг.

Мёртвой, я боялась только Бога,

Мне живой не страшен даже Бог.

 

Рембрандт:

Да, все мы смертны и боимся тлена.

 

Хендрекье:

Я жива, ты говоришь со мной.

 

Рембрандт:

Что могу я, даже вдохновенной,

Всё же человеческой рукой?

Что на этом свете будет вечно?

Разве лунный вечер на реке,

Будет продолжаться бесконечно…

А мы уснём, как эхо, Хендрекье.

 

(Появляется «Христос и грешница»)

 

Голоса:

Кинь камень, кинь камень,

                          а мы за тобой.

Вот мы стоим, опустошенные словом,

                                    перед тобой,

Падший ли ангел или сам грех,

Окаменели, мир разделив

                          на себя и на всех.

Глина мы, прах – такова

                 наша грешная суть.

Грешно мы любим и грешно караем – 

                                    не обессудь.

Небо мы, воздух, вода  дождевая –

Ты нас возлюби! К нам снизойди,

Через крик этой женщины переступи.

Кинь камень, кинь камень,

                          а мы за тобой.

Станешь ты прахом –

Мы станем водой дождевой.

Вместе мы – поле, щедрое лоно земли…

 

Рембрандт:

Бросил ты слово – и камни произросли…

 

(Появляется «Хендрекье»)

 

Хендрекье:

Камни – взгляды и камни – слова,

Сердце в огне, в крови голова.

Что ж ты, душа, как цыганка бездомная,

Проклята вечно и вечно права?

Милый, прости, что я верой слаба,

Я – не подруга, я – только раба,

В пору грохочущего камнепада,

Я не труба, но и ты – не набат.

Мы не правы или жизнь не права?

Падают камни, ликуют слова.

На камнепадом выбитом поле

Долго ещё не прозреет трава.

 

(Появляется «Блудный сын»)

 

              Рембрандт:

А вот и смерть. Явился блудный сын.

Прими, земля, его в свои объятья.

Сума и посох. Выцветшее платье.

Всё что на нём – цена его картин.

А слава-девка загуляла где-то,

И впереди – одна лишь пустота.

Но я ведь жив, хотя давно для света

Ван Рейн – мертвец. Могила - нищета.

И вот оно – убогое кладбище,

Десяток нищих, скука, ругань, брань.

За триста лет потомки этих нищих

Не позабудут имени Рембрандт!

Они придут в музейные покои,

Где остывает краска на холстах,

Они придут увидеться со мною;

И в их глазах – вина, восторг и страх.

Они придут, застынут в изумленье,

И, разделяя тихий их восторг,

Воскреснут предки, явятся и тенью

Покорно распластаются у ног…

А ночь скрипит, дожить бы до рассвета.

Как знаю я, доживший до седин,

Как бесполезно знать сейчас про это,

Что он придёт, вернётся блудный сын.

 

1967 –73 гг.

 

Оценка информации
Голосование
загрузка...
Поделиться:

Оставить комментарий

Вы вошли как Гость. Вы можете авторизоваться

Будте вежливы. Не ругайтесь. Оффтоп тоже не приветствуем. Спам убивается моментально.
Оставляя комментарий Вы соглашаетесь с правилами сайта.

(Обязательно)