Гений уныния
Н.А. Некрасов (10 декабря 1821 – 8 января 1878 гг.) прославился при жизни. Он был на виду и на слуху: его читали, им зачитывались. А после смерти Николай Алексеевич стал классиком: в советских учебниках литературы он превозносился как борец с темными силами, который проливал слезы над горькой долей угнетенных русских крестьян. С течением времени на портрете поэта и писателя стирались одни черты и проступали другие. Но яркий талант, который за Некрасовым признавали во все времена все единодушно, стереть никто не мог.
О бедности и сопутствующих ей унижениях Некрасов знал не понаслышке. В юношестве пошел наперекор своему отцу, богатому помещику Ярославской губернии. Тот пожелал, чтобы сын пошел по военной части. Но у того были иные планы – он поступил на филологический факультет Санкт-Петербургского университета. Первое время отец ссужал ему необходимые средства, а потом, когда они вдрызг разругались, прекратились и денежные переводы.
Однако Некрасов выдюжил. Хотя обитал в трущобах, порой не было денег даже на еду. Да и ходил, понятно, не в роскошных одеждах, а то и
в обносках. Короче говоря, Николай Алексеевич на своем горьком опыте познал все превратности жизни.
Словом, положение состоятельного господина не упало Некрасову с неба, его он заработал постоянной и неустанной работой: давал частные уроки, публиковал статьи. Сочинял сказки в стихах, водевили для Александринского театра.
Скопил денег и издал собственный сборник под символическим названием «Мечты и звуки». В него вошло четыре десятка стихотворений. В одном из них были такие строки:
Мало на долю мою бесталанную
Радости сладкой дано,
Холодом сердце, как в бурю туманную,
Ночью и днем стеснено.
Неужели он не верил в себя или еще не знал истинную цену своему перу? Впрочем, можно мыслить иначе: Некрасов всегда, с ранней поры, был склонен к меланхолии. Позже она перелилась в его неумолкающие горестные напевы. Исследователь его творчества Корней Чуковский писал: «Это был гений уныния. В его душе, почти не умолкая, звучала великолепная заупокойная музыка, и слушать в себе эту музыку, и передавать ее людям и значило для него творить…» По мнению Чуковского, поэт «изобрел этот стих, эту особенную, специально-Некрасовскую пульсацию стиха, очень национальную, самую русскую, в которой главное очарование его лирики. Отнимите у него этот ритм, и у него ничего не останется. Некрасов не хандрящий – не поэт. Нет уныния – нет вдохновения. Пока он не нашел в себе этого ритма, он был литературный ремесленник, но едва этот ритм открылся ему, он сделался могучий поэт».
Сборник «Мечты и звуки» привлек немногих читателей. Автор был этим так разочарован, что оставшиеся экземпляры сжег. Однако продолжал сочинять, его имя стали упоминать в литературных кругах. Когда Некрасову было едва за двадцать, он стал сотрудником журнала «Отечественные записки». И продолжал издаваться – выпустил несколько альманахов и роман «Жизнь и похождения Тихона Тростникова». Позже вместе с писателем Иваном Панаевым взял в аренду у поэта Петра Плетнева журнал «Современник». На его страницах засверкали – Иван Тургенев, Александр Островский, Михаил Салтыков-Щедрин, Иван Гончаров, Александр Герцен, Николай Огарев, Дмитрий Григорович. И, разумеется, сам Некрасов.
Журнал стал рассадником инакомыслия, революционной трибуной. Издание загремело, книжки со статьями рвали из рук. Читатели шептались и восхищались: «Как смело, как верно!» Цензоры насторожились, вострили свои красные карающие карандаши…
Вольнодумство Некрасову было свойственно с младых ногтей. Одиозный писатель Фаддей Булгарин, прочтя его вирши, захлебнулся от негодования: «Самый отчаянный коммунист: стоит прочесть его стихи и прозу… чтоб удостовериться в этом. Он страшно вопиет в пользу революции».
Вот так-то: коммунист! Да еще в свои младые годы! В ту пору Некрасову было всего двадцать пять.
Позже Некрасов и вовсе «разошелся». И напряженно ждал – может, и не коренного слома самодержавного строя, но уж точно серьезных перемен:
«Душно! без счастья и воли. / Ночь бесконечно длинна. / Буря бы грянула что ли? / Чаша с краями полна!»
Поэт воспевал красоту русской природы, народных традиций. «Муза мести и печали» Некрасова звенела силой, нарисованные им картины были пронзительны, пронизаны болью. Поэт восторгался русской женщиной, которая «коня на скаку остановит, в горящую избу войдет». И мужик русский – труженик и страдалец – был ему по сердцу.
Да, многие строки Некрасова были пылкие, но им не все верили. Считали, что его повседневная жизнь, которая становилась все богаче и раздольнее, не имела ничего общего с поэзией, в которой он радел за угнетенных и порабощенных. Некрасова обвиняли в ложном пафосе, лицемерии. Говорили так люди известные, уважаемые: Лев Толстой, Аполлон Григорьев, Василий Боткин и другие. «Двойной человек» – сердито косился на Некрасова литературовед Александр Пыпин.
И потому отношение к Некрасову коллег было сдержанным. Впрочем, это еще мягко сказано. Его поступки и в личной жизни, и в общественной вызывали неприязнь к нему. Любопытно, что Некрасов свою «двойственность» не опровергал, даже с ней соглашался. Но не прилюдно, а в письмах, например, к Боткину: «Во мне было всегда два человека – один официальный, вечно бьющийся с жизнью и с темными силами, а другой такой, каким создала меня природа». Но это не признание в обмане – мол, живу так, а пишу этак.
Некрасов действительно сочувствовал народу. Он помнил, как сам бедствовал и той бедностью с годами не перестал терзаться. И может, всю оставшуюся жизнь смущался, что выбился из нищеты, а другим суждено ею тяготиться до гробовой доски.
Но при этом склонялся к делам, сулящим большие деньги, и даже не чужд был аферам. Выигрывал в карты ошеломительные суммы у богачей.
Приучил себя к роскоши, закатывал пиры с князьями и министрами, устраивал охоты почище царских. Правда, немало своих денег тратил и на дела «Современника».
В то же время Чуковский считал, что Некрасов искренне переживал о народе, но был морально слаб. Называл Некрасова «двуликим, но не двуличным». Вот такой парадокс сознания. С этим грузом поэт и прожил всю жизнь. Правда, недолгую.
Его корили и за то, что обманул своего компаньона Панаева: забрал в свои руки «Современник», вступил в любовную связь с его женой – красавицей Авдотьей Яковлевной. Однако и тут тот же Чуковский выступал его адвокатом: мол, Панаев все равно потерял бы все: «Некрасов, если всмотреться внимательно, был его опекуном и охранителем; взяв его дела в свои руки, он отсрочивал его банкротство с году на год».
Что же до жены Панаева, ставшей возлюбленной Некрасова, то не нам, посторонним, лезть в интимные дела. Но, по крайней мере, в том романе оказалась выгода для потомков. Не без влияния Некрасова Авдотья Яковлевна стала писательницей, оставившей весьма занятную прозу, картины тех дней, и – героиней многих стихотворений Николая Алексеевича: «Я не люблю иронии твоей», «Поражена потерей невозвратной», «Да, наша жизнь текла мятежно», «Так это шутка? Милая моя», «Давно – отвергнутый тобою»…
«Как бы это ни казалось странно с первого взгляда, тем не менее следует признать, что три такие, не имеющие, по-видимому, ничего общего между собой, занятия в его жизни, как издание журнала, карточная игра и охота, проистекали из одного и того же источника и имеют совершенно один и тот же характер, – писал критик и историк литературы Александр Скабичевский. – Не одно только увлечение передовыми идеями, но и не одна выгода заставляли его издавать журналы с рискованными направлениями; вместе с тем действовало здесь и упоение борьбы с теми опасностями и всякого рода подводными камнями, с какой соединялось это дело. Когда Некрасову удавалось отстоять журнал, провести какую-нибудь статью, печатание которой казалось с первого взгляда немыслимым риском, – он радовался и ликовал совершенно так же, как и в то время, когда ему удавалось подстрелить большого лося или уложить медведя».
Талант Некрасова наливался силой, известность вышла далеко за пределы столицы. Он был членом аристократического Английского клуба, издателем лучшего в России литературного журнала, кумиром молодежи. О литературном таланте и говорить нечего – тот бурно расцветал. Однако говорили и об иных поступках Некрасова.
Один из них потряс общество – в апреле 1866 года на обеде в Английском клубе Николай Алексеевич низко поклонился в стихотворной оде Михаилу Муравьеву-Виленскому. А был он не только боевым генералом, героем Отечественной войны 1812 года, но и жестоким усмирителем восстания в Царстве Польском, за что был прозван «Муравьевым-вешателем».
Но зачем же, зачем Некрасов поступил так неосмотрительно?
Вовсе, нет. Поступок его был как раз наполнен смыслом, но – меркантильным. Впрочем, обо всем по порядку.
За несколько дней до обеда в Английском клубе было совершено покушение на Александра II. Однако император остался жив, благодаря крестьянину Осипу Комиссарову. В момент выстрела революционера-террориста Дмитрия Каракозова простолюдин толкнул его под руку и тем самым помешал сделать губительный выстрел – не только для монарха, но и для всей Российской империи.
Александр II опасался, что вслед за покушением последуют народные волнения. Муравьев-Виленский был назначен председателем Верховной комиссии по делу о покушении на царя и превратился не только в важную, но и угрожающую фигуру. Многие представители интеллигенции решили, что генерал снова проявит свой крутой нрав.
Поддался общему настроению и Некрасов, который подписал верноподданнический адрес императору, выразив «глубокую скорбь о неслыханном в России преступлении» и «беспредельную радость о сохранении горячо любимого монарха». Но этим не ограничился и сочинил стихи в честь спасителя Александра II – крестьянина Комиссарова:
Сын народа! Тебя я пою!
Будешь славен ты много и много…
Ты велик – как орудие Бога,
Направлявшего руку твою!
Вроде довольно лести. Ан, нет. Некрасов отправился на поклон к Муравьеву-Виленскому и сотряс зал похвальной одой. Впрочем, генерал ее не оценил, пронзил стихотворца презрительным взглядом и посоветовал больше таких стихов не читать.
Но не просто так заискивал перед генералом Некрасов! Он пытался спасти журнал «Современник»! Накануне цензор Феофил Толстой тайно предупредил Некрасова о скором закрытии издания, надоевшего властям своими смелыми мыслями и вызывающим диссидентством. Вот почему Николай Алексеевич ценой жестокого унижения пытался спасти свое детище! Однако в этом не преуспел, и вскоре издание журнала было остановлено…
Недоброжелатели Некрасова высмеивали его в издевательских стихах и эпиграммах. Поклонники срывали со стен его портреты, писали на них слово «подлец» и посылали поэту по почте. В общем, он остался один, обжигаемый искрами всеобщего негодования.
«Браво, Некрасов… браво!..» – вонзал в него змеиное жало Александр Герцен в «Колоколе». – «Признаемся… этого и мы от вас не ждали, а ведь вам известно, как интимно мы знаем вашу биографию и как многого могли от вас ждать. Браво, Некрасов, браво!»
По мнению Чуковского, критика действовала на него так сильно, что не раз вызывала ухудшение здоровья. Неслыханную травлю, выпавшую на его долю, Некрасов описал так:
Гроза, беда!
Облава – в полном смысле слова…
Свалились в кучу – и готово холопской дури торжество,
Мычанье, хрюканье, блеянье
И жеребячье гоготанье –
А-ту его! А-ту его!
Однако хватит упрекать Николая Алексеевича! Он, как и любой смертный – грешен. Но, в отличие от рядового человека, не оставившего других следов пребывания на земле, кроме стоптанных башмаков и истрепанных кафтанов и шуб, запомнился многим поколениям – и гражданской лирикой, и чувственными стихами.
Как известно, над гробом поэта возник спор о его месте в русской литературе. Федор Достоевский, произносивший речь у открытой могилы, поставил Некрасова вслед за Пушкиным и Лермонтовым. Но его прервали несколько голосов: «Он выше их, выше!» Толпа подхватила…
Так ли? Да кто ж знает? Можно горячо убеждать в том или ином, но все аргументы будут бессильны, ибо все дело во вкусах. Одним по нраву Пушкин, другим – Лермонтов, третьим – Некрасов. И все будут правы. Неоспоримо одно: место Некрасова в русской литературе – на самой вершине пьедестала.
Некрасов – не анахронизм, его стихи не покрыты пылью, они и сейчас живы и актуальны, заставляют думать, грустить. Как, например, эти: «Ты и убогая, / Ты и обильная, / Ты и могучая, / Ты и бессильная, / Матушка-Русь!» И с новой силой звучит вечный вопрос, заданный Некрасовым: «Кому на Руси жить хорошо?»
Обрели новый смысл и строки из стихотворения «Железная дорога»:
Да не робей за отчизну любезную…
Вынес достаточно русский народ,
Вынес и эту дорогу железную –
Вынесет все, что Господь ни пошлет!
Вынесет все – и широкую, ясную
Грудью дорогу проложит себе.
Жаль только – жить в эту пору прекрасную
Уж не придется – ни мне, ни тебе.
