Глобальная суета

Весь 2020 год шла глобальная ломка всего — экономик, рынков, сложившихся представлений, шаблонов поведения, самооценки, места человека в мире вообще и в мирах всевозможных популяций, включая вирусные, и в коридорах школ, транспортных компаний, виртуальных мирах госуслуг, «зумов» и прочего. Подобные стихии вызывают мощное переобучение. Без ясных ориентиров такая «переподготовка» происходит в избыточно стрессовом поле, оборачивается множеством побочных эффектов и жертвами сверх «нормального» уровня. И речь не о вакцинах. Речь о грандиозном социальном вызове, запросившем для себя жертвоприношение. На двух его аспектах следовало бы остановиться особо: смене миропорядка и демографической катастрофе.

Обнуление миропорядка? 

Новый общественно-экономический порядок в мире и в отдельных странах возникает из одновременного действия трёх факторов: недовольства существующим; появления привлекательного и технологически достижимого образа нового миропорядка; кристаллизации социальных сил, идеологически мотивированных и ресурсно дееспособных для перевода общества в новое состояние. Разумеется, это условия первого приближения. В большой истории встречаются периоды, когда отжившая система может сохраняться далеко за пределами срока своей годности. Тем более, если правящие круги имеют изощрённость ума и жёсткую волю удерживать своё господство даже при объективно проигрышной ситуации. Вспомним, как долго продержались строй «вишневого сада» и сменивший его капитализм в России, пока их не «обнулили» революции 1917 и долгая гражданская война.

Всегда в числе предпосылок — готовность общества к переменам, а также степень его внушаемости. Это и готовность, помимо прочего, к определённым жертвам, хотя в реальности она развёртывается как каскадный процесс: вчера — немыслимо, сегодня — рутина, завтра — трагедия. Здесь же и готовность, отчасти инфантильная, к тестированию пределов возможного и разрешённого протеста. В любом случае у таких готовностей есть свои жизненные циклы с фазами до «революционной ситуации» и последующей реабилитации. Предпосылки плюс конкретные исторические условия, плюс кадры, идеология, организация, ресурсы и воля… Далее возможны варианты. По крайней мере, до момента, когда выбора не остаётся или когда он далеко за пределами комфорта. Когда формируется жажда не просто каких-нибудь перемен, а парадигмальных, то в действие вступают законы новой эпохи.

Господствовавшая до сих пор парадигма развития опирается на два принципа: безоглядную, безответственную эксплуатацию ресурсов планеты, включая человека и природу, и беспощадную конкуренцию. Разумеется, эти принципы вуалировались мифами о свободе предпринимательства, торжестве человеческой свободы, природе как «мастерской для человека», преимуществе рынка над планом и т.п.

В конце 1960-х — начале 1970-х годов мир уже претерпевал серьёзные трансформации. Они ознаменовались крахом Бреттон-Вудской валютной системы, созданной в 1944–1945 годах, нефтяным кризисом и рядом локальных войн на Ближнем Востоке и в Индокитае. В то же время были достигнуты огромные успехи в деколонизации мира, индустриализации множества стран, освоении ядерных, космических, химических, информационных технологий. Но именно на рубеже тех десятилетий обнаружилось то, что в Японии назвали разрывом между ВВП и ЧНБ — показателем «чистого национального благосостояния»: экономика растёт, но растёт и загрязнение среды, преступность, ухудшается здоровье. Исследования Джея Форрестера и Денниса Медоуза о мировой динамике вызвали интеллектуальный шок, поставив под сомнение общую для тогдашнего мира «идеологию роста» и безграничного прогресса. Оказалось, что ресурсная база для него отнюдь не неисчерпаема, хотя и не настолько, как показывали первоначальные расчёты.

В то время и в СССР разворачивались работы по глобальному моделированию будущего. Это был советский интеллектуальный ответ на западные прогнозы и, разумеется, вызовы. В 1979 и 1982 годах высшему руководству СССР были представлены закрытые доклады на эту тему, вызвавшие недовольство. Но в тех докладах была «картина маслом», которую в ежедневных новостях показывают нынешние СМИ. Иными словами, 40–50 лет назад научное сообщество — как мировое, так и в СССР — отчётливо сформулировало понимание спектра глобальных вызовов и значение проблем народонаселения в них.

Мотивация последовавшей вскоре «перестройки» отчасти диктовалась выводами на основе этих прогностических выкладок. Исполнение, очевидно, не было идеальным. Случился обычный «эксцесс исполнителя». Ещё предстоит по-новому осмыслить события и действующих лиц того времени. Если кратко, то речь шла о попытке решения самой важной проблемы любой нации и человека — поиска смысла жизни. Так, распространённость алкоголизма расценивалась, пусть и в запутанных терминах, как следствие экзистенциального кризиса советского общества и его российского ядра. Неумелая атака на эту проблему, тем не менее, обосновывалась стремлением оздоровить тонус и смыслы жизни, демографический потенциал в особенности. «Сохранность населения», или более старомодным языком — «сбережение» — стали официальной национальной целью России, однако, совсем недавно.

Жажда жить 

О смертности в России в 2020 году СМИ стали говорить ежедневно, многократно и официально. Но преимущественно о её ковидной ипостаси. Между тем, вклад именно COVID-19 составляет пятую часть всех респираторных заболеваний, и он отнюдь не главная причина смертных исходов. Хотя пандемия на уровне официальной риторики превратила человеческую жизнь в «основную ценность» госполитики, в реальности в 2020 году в России имел место рост общей смертности, наблюдалось снижение миграционного притока и ухудшение демографической ситуации. За всем этим явно стоят причины не конъюнктурные, но фундаментальные.

Демография — не та сфера, где уместны и эффективны лишь административно-экономические методы. В демографии отражается долговременный опыт нации, глубинные ценностные установки личностей и всех групп общества, культура — всё то, что восходит, в конце концов, к смыслу жизни. Хотя эти понятия кажутся аморфными, роль реальности, которую они выражают, колоссальна.

В начале 2000-х годов нами был предпринят масштабный проект по выявлению сценарного пространства развития России в долгосрочной перспективе до 2080 года. Были сформулированы 250 сценариев по девяти базовым подсистемам социума на фоне пяти глобальных сценариев. Важнейшей из таких подсистем в этой модели было также народонаселение. Демографические вызовы включали:

1) дальнейшее сокращение населения;

2) ухудшение структуры народонаселения;

3) поляризацию показателей доходов и имущества;

4) появление новых болезней и возрождение эпидемий уже известных человечеству инфекций;

5) усиление миграционных потоков в Россию с формированием плохо ассимилированных миграционных анклавов;

6) ухудшение показателей здоровья населения.

Тогда же был сформирован веер возможных сценариев демографического развития: активная семейно-демографическая политика, стабилизация, евразийская интеграция, ставка на иммиграцию, либеральный сценарий (спонтанная эволюция), репрессивный сценарий.

Все варианты демографической эволюции России были проанализированы на предмет реализуемости и приемлемости, исходя из жизненно важных интересов страны. Сделан, в частности, вывод о том, что в среднесрочном интервале наиболее вероятна декларативная демографическая политика полумер и, как следствие, дальнейшее снижение рождаемости и ухудшение ситуации. Чтобы поиск методов компенсации вымирающего населения был успешным, стало понятно, что должна «прижиться и стать общепризнанной идеология спасения семьи, а с ней и страны, в кратчайшие сроки». Говоря об этом сегодня, в условиях пандемии COVID-19, нельзя не вспомнить классическое — «рукописи не горят». Прогнозы тоже.

Два главных вызова в сфере народонаселения — депопуляция и социальная поляризация — столь же важны для России и сегодня. Однако в общественном мнении, экспертном сообществе и политических кругах должного осознания стратегических рисков депопуляции, как правило, нет. Речь о том, что реальные, не заявляемые ценностные ориентиры развития страны сегодня имеют ущербный характер. Хотя цели национальных проектов вполне адекватно отражают потребности развития и безопасности страны, система индикаторов этого развития, хоть как-то встроенная в процедуры госуправления, носит преимущественно финансово-бюджетный характер. Важность выбора чётких критериев и показателей развития и безопасности точно сформулировал нобелевский лауреат Джозеф Стиглиц: «Ошибки в выборе или недостижение стратегических целей ещё могут быть компенсированы за счёт реализации иных целей, но если вы ошиблись в выборе системы координат (ценностей), вам подсунули чужую метрику прогресса или она отсутствует, то достичь каких-либо целей шансов нет». Строго говоря, именно это и происходит со страной: надлежащей системы координат нашего развития нет. Это заявление не требует изощрённых доказательств. Достаточно сравнить ожидаемые сроки жизни россиян, младенческую смертность, срок здоровой жизни и т.д. с достигнутыми показателями в мире, не только развитом, но и развивающемся. Достаточно сравнить динамику роста (убывания) национального богатства или качество питания, например.

Какие цели и индикаторы прогресса страны действуют, к примеру, в Швейцарии: «потребление фруктов и овощей» (процентная доля населения, которая потребляет минимум 5 порций фруктов и овощей в день), «баланс азота», «нитраты в грунтовых водах», «потерянные годы жизни», «домашнее насилие», «распределение эквивалентных располагаемых доходов», «квартплата» и т.п. По сути, на уровень общественно и политически значимых ценностей развития в Швейцарии вынесены комплексы целей конкретных, строго измеримых индикаторов, достижение которых вносит вклад в укрепление всех аспектов здоровья граждан и рост продолжительности жизни. Взаимосвязь рождаемости с этими условиями менее очевидна — установка на детность больше зависит от личностных ценностных ориентаций, чем от уровня материального благосостояния.

Дело не в Швейцарии. Существенно другое — во всех международных метриках уровня развития Россия, обладая одним из самых крупных природных и социальных капиталов в мире, занимает недопустимо низкие позиции. И это означает, что при всей остроте демографического кризиса в России ему и всему спектру факторов и условий его преодоления не уделяется надлежащего внимания. Отражением этого небрежения «сбережением народа» являются масштабы и динамика смертности и рождаемости. Но за демографической статистикой скрывается нечто более глубинное, чем материальные причины: поведение и мировоззрение. Хотя попытки воздействовать на демографическое поведение сопровождают весь ХХ век (налоги на бездетность, послевоенный запрет абортов и др.), чаще, как только снижалась потребность в работниках и воинах, торжествовало безразличие к этой «саморегулируемой» тематике.

Существенный вклад в понимание этого вопроса дают результаты социологических исследований массового сознания в 1950-е — 1970-е годы. По известным причинам они, как и прогнозы, имели в основном закрытый характер. Только недавно их раскрыл в серии изданий известный социолог Б. А. Грушин. Выявлено, что в 1960-х годах наиболее значимыми ценностями для большинства россиян были «мир на Земле», высокая духовность и нравственность, приобщение к культуре, образование, крепкая семья, благополучие Родины. При этом «не о ней, не о собственной жизни и не о жизни своих близких пеклись в действительности россияне, без конца повторяя как заклинание: «Главное, чтобы не было войны!». Они пеклись о спасении человечества в целом». Исследования показали, что личное богатство, материальные блага, высокий достаток не значились среди приоритетных ценностей широких масс населения: «За этим скрывалась не только вековая бедность и неприхотливость народа, не только историческая неразвитость потребностей, запросов масс по части материальных благ, но и традиционное российское преклонение перед духовным началом жизни, демонстрация того, что мир вещей в сознании нации котировался ниже мира идей». Правда, не все разделяли этот взгляд на мир: «Если одни решительно утверждали «Не в деньгах счастье», то другие не менее решительно возражали им: «Деньги — это всё». 

В целом эмоциональный настрой в то время был оптимистичным — «советский народ был на подъёме», «россияне начала 60-х годов демонстрировали сравнительно высокую витальную активность и силу».

Семья, образование и здоровье значились среди несомненных предпочтений россиян. В массовом представлении нормальная, счастливая семейная жизнь ассоциировалась с духовно-нравственными составляющими и «лишь в самую-самую последнюю очередь (примерно в одном случае из двадцати-тридцати) вспоминают о материальном благополучии, достатке, высоком уровне и качестве жизни…».

В 1970-е годы, когда материальное благополучие пусть и росло, но оставалось низким и по имущественному статусу, и по доходам, в обществе всё ещё сохранялось отношение к этому низкому уровню, к бедности «как к норме, как к вполне естественному, принятому состоянию дел, сопряжённому… с некоторыми неудобствами и огорчениями, но в принципе вполне терпимому и, конечно же, не побуждающему к протесту… Создание богатого, оснащённого дорогой мебелью и новейшей техникой домашнего хозяйства для значительной части (большинства?) советских людей главным смыслом их жизни в самом деле, скорее всего, не являлось». Такой «антимещанский» и «антиэгоистический» комплекс ценностей, действительно, отличал поколения советских людей 1950-х — 1960-х годов, давая им стойкость и волю к жизни. Рождаемость росла, смертность падала. Однако в 1970-е годы страну настигло «эхо войны» и что-то ещё, не менее важное: рождаемость стала падать, смертность расти… Это «что-то» в итоге привело к попытке верхов реформировать страну и к пробуждению стихий, о которых, наверное, не знал даже Ю.В. Андропов. В результате к 2010-м годам практические смыслы жизненного мира россиян изменились.

По шкалам «мещанство — антимещанство» и «эгоизм — коллективизм» массовые предпочтения сдвинулись влево. При этом удовлетворительным своё материальное положение называли чуть менее половины, столько же — неудовлетворительным. Треть населения скептически оценивала свой социальный статус. Первые места в ценностных ориентирах заняли семья и здоровье, вытеснив прежние идеалы «мира во всем мире». «Большинство — 62,4% — очень тревожит и 31,5% тревожит в средней степени падение морали, нравственности», как показали исследования под руководством Ж.Т. Тощенко. Итого — почти 94% россиян сегодня обеспокоены моральным падением нации. Большинство также убеждено в господстве установки на то, что владение капиталом, финансовыми средствами обеспечивает жизненный успех (67%), влиятельные связи гарантируют продвижение по службе (57%). СМИ ориентированы на коммерческий успех, следствием чего является опора на низкопробные вкусы. Более 93% убеждены в том, что этому способствовала ликвидация воспитательных функций во всех сферах образования — от дошкольного до высшего. Однако будущее страны россияне второго десятилетия века всё ещё связывают с мечтой о справедливом обществе (63,2%), с обеспечением стабильности (55%), возвращением Россией статуса великой державы (47,2%).

Из приведённых данных виден вектор эволюции массового сознания в России за последние 40 лет: сдвиг в пользу «материализма» и «эгоизма» существенно подорвал, даже переключил полюса системы ключевых ценностей, на которых строилось мировоззрение, жизненные ориентиры и поведение россиян. «Раньше думай о Родине, а потом о себе» (в самых разных вариациях — от «мира во всём мире» до приоритета семьи и коллективизма) — такая установка была фундаментальной ценностью для большинства граждан. Каким образом из этого следует личная уверенность в будущем, большая витальная сила, наверное, можно объяснить многим. Но именно в деградации этой ценности в 1980-е годы и ещё больше в 1990-е годы коренится резкий обвал рождаемости и выход на так называемый русский крест, когда смертность резко опередила рождаемость. Интегральным духовно-психологическим проявлением «перехода к рынку» с разгромом едва ли не всех оснований «советской эпохи» стало обессмысливание всего того, чем и ради чего жили до этого многие, если не большинство советских людей, вмиг ставших «россиянами».

В российскую жизнь ворвались две амбициозные ценности — индивидуализм с его успехом любой ценой ради власти, наживы и славы и материализм как предпочтение успеха материального успеху иному — в творчестве, семейном счастье, в поиске истин и тому подобных «идеальных материях». К чему это привело, показывает, если не вопиёт, вся известная статистика — рост преступности и числа самоубийств, вымирание населённых пунктов, пьянство, наркомания, опустынивание, разрушение предприятий, распространение заболеваний и т.п. Безусловно, они же привнесли и ряд предпринимательских достижений, но кто исчислит подлинный баланс плюсов-минусов хотя бы за 30-40 последних лет? Истины ради нужно задаться и иным вопросом — существовали ли альтернативы развития и насколько они были реалистичны и перспективны? Ответы не окажутся отрицательными.

Множество факторов влияет на оценку человеком его продолжительности жизни и на число детей, которых он хотел бы иметь. Очевидно, что заниженная оценка предполагаемых сроков жизни приведёт к снижению желания завести детей. Менее очевидно, что существуют люди, которые и не стремятся жить дольше. Ориентировочно это был каждый четвёртый в конце 1970-х годов. Маловероятно, что их стало меньше в 1990-е и в наше время. Исследованиями профессора А.И. Антонова подтверждено, что среди тех, кто не считает нужным заботиться о своём здоровье, ожидаемые сроки жизни оказались в среднем ниже примерно на 8 лет.

Эту ситуацию было бы неверно трактовать упрощённо. За ней стояли долгосрочные сдвиги в сложной эволюции и генеалогии советского общества и в международном положении, технологические сдвиги. Но интегрально они выразились в демографическом кризисе, колоссальной поляризации, подавлении воли к жизни у широких масс, в том числе тех слоёв, которые составляли основу советского общества и которые пострадали от последовавшей деиндустриализации, деинтеллектуализации, деморализации, деградации.

По-прежнему не возникает, не создаётся усилиями государства в лице всех ветвей власти и власти четвёртой — СМИ, а также самого общества среда, благоприятствующая укреплению воли к долгой и продуктивной, чадолюбивой жизни у основной массы граждан и мотивации продолжать свою жизнь в вечности через рождение детей, устроение счастливой семейной жизни, развитие талантов, служение обществу. Всего 8% россиян считают, что влияют на что-то в стране. Подавляющее большинство круг влияния ограничивает собой и близкими. Если ни здоровье, ни семья, ни социальная и экологическая ответственность, не говоря уж о моральной, не входят в число приоритетных жизненных ценностей человека, то весь его волевой потенциал направляется на иные ценности, на всё то, что обобщённо названо суетой: «Они кадят суетным, споткнулись на путях своих <…> чтобы сделать землю свою ужасом, всегдашним посмеянием, так что каждый проходящий о ней изумится и покачает головою своею» (Книга пророка Иеремии. (Иер. 18:15–16)).

На уровне обобщений такой тип общества будут называть обществом преимущественно индивидуалистических и материалистических ценностей в противоположность обществам с преимущественной ориентацией на ценности социальной и экологической ответственности. В последних при внимательном рассмотрении проступят некоторые черты далёкой эпохи, когда улыбка Гагарина значила нечто неземное и значимое для многих людей, и не только в СССР.

Подобные взаимосвязи профессор И.А. Гундаров обозначил как закон духовно-демографической связи. Оптимистичное следствие этого закона состоит в том, что у российского населения сохраняются «психосоматические резервы для наращивания адаптивного демографического потенциала. Для их раскрытия требуется соответствующая государственная политика, которая … должна включать на 80% усилия по обеспечению в обществе духовной гармонии (социальной справедливости и осознания смысла жизни) и лишь на 20% — меры по повышению материального благосостояния». 

На важные аспекты этой проблематики обратил внимание академик РАН В.Л. Макаров. Анализируя социальную структуру, сложившуюся в последние десятилетия в России, он приходит к существенному выводу о фактически сословном её характере, называя это более современным термином — социальные кластеры. Доминирующим кластером в мире в целом стал кластер предпринимателей, отличающийся «повышенным уровнем агрессивности, стремлением подчинить себе другие соцкластеры». Одно из следствий этого — «вакханалия экономических… рыночных показателей» и навязывание их всему обществу. В этой ситуации демографические потребности нации, как и субъектность других, «неделовых» кластеров, приносятся в жертву показателям «рентабельности» экономики, за которыми стоят эгоистические интересы немногих социальных групп, привыкших к такому распределению общественного богатства.

Вместо заключения 

Таким образом, трансформация миропорядка и демографическая проблематика — это не та область, где желаемый эффект достигается простым ростом инвестиций в «человеческий капитал», безусловно крайне необходимым. Но если для преодоления демографической катастрофы необходима комплексная политика, охватывающая базовые вопросы безопасности и смысла жизни нации, то и общественная дискуссия, предваряющая управленческие решения, должна быть столь же комплексной. Или хотя бы — быть. Искать же решения нужно не столько в хитросплетениях «нормативной базы», а сколько в понимании проблем и задач на всём протяжении жизненного цикла человека от колыбели до погоста, а главное — того, ради чего человек живёт.

Агеев Александр Иванович (р. 1962) – видный российский ученый, профессор МГУ, академик РАЕН. Генеральный директор Института экономических стратегий Отделения общественных наук РАН, президент Международной академии исследований будущего, заведующий кафедрой управления бизнес-проектами Национального исследовательского ядерного университета «МИФИ», генеральный директор Международного института П.Сорокина – Н.Кондратьева. Главный редактор журналов «Экономические стратегии» и «Партнерство цивилизаций». Постоянный член Изборского клуба.

Обложка: Илл. Павел Кучинский