Бытовой постмодерн (отрывок)

https://ic.pics.livejournal.com/ss69100/44650003/1798662/1798662_300.jpg
По каким признакам можно отличить цивилизацию людей от цивилизации биомеханических человьев? Люди выражают себя, в том числе через описание цивилизации. Люди пишут на темы цивилизации, люди поднимают большие проблемы. И вот сейчас читать нечего.

Это касается не только России – это касается и всей цивилизации Запада. Пишут много, но эти писатели просто копают свои редукционистские ходы в человейнике; все мелко и скучно, и в общем не интереснее, чем ходы муравья.

Закат Запада – это закат всего. В том числе и литературы на большие темы. Хотя литература – это громко сказано… Хоть бы бложик какой был; но нету!… Но тогда закат каждого элемента цивилизации, в том числе и этой самой литературы – это тоже знаки, свидетельства общего Заката Запада.

Всё-таки он закатывается. А закат литературы больших тем – это знак, произошедший на протяжении жизни последнего поколения. Да, теоретически, по Шпенглеру, эта литература должна была закатиться гораздо раньше.

Это плохо? Это плохо только для тех, кто привык жить в мире больших тем. Это плохо только для людей, чувствующих цивилизацию прежнюю. В новом мире им будет скучно, потому что в новом мире все закатывается, и в перспективе закатится всё и ничего не будет. (Денег, кстати, это тоже касается.) Да уже сейчас скучно. Но еще раз – людям, а не человьям. Те, кто не понимают механицизма жизни, и не понимают свободу, этого заката не понять; впрочем, это не мешает этим людям сходить от механицизма с ума.

Закатывается не только литература; закатывается еще и человек. Во всех своих аспектах – и социальном, и биологическом; в том числе заканчивается человек, с которым можно большие темы обсуждать. И тогда становится совсем скучно. Точнее, уже сейчас становится совсем скучно.

Ранее мир нуждался в людях. В смысле не в биороботах. Но старый мир прошел, закончился. А люди остались, и заняться им нечем. Поэтому людям скучно. А биороботы в общем нормально функционируют, выполняют свои маленькие задачи. Люди куда-то ушли, а «умная» человеческая техника занимается обустройством пустой человеческой среды.

Попытка изменить мир через товар? Учитывая, что это одномерный мир потребительства – эта идея кажется верной. Но предлагая товар, очень сложно получить что-то, кроме потребителей. Товар может и пойти – хотя это и редко бывает, но может – но мир точно никак не изменится. Че Гевара как товар идет, уныло, правда, и мир уже лет 50 как не изменяет.

Все нескучное отвергается массовым сознанием. Не потому что оно нескучное, а потому что оно иное и не вписывается в пределы понимания этого самого ограниченного сознания. Это сознание, заскучав, требует нового и интересного, но понять оно может только то, что уже было, а значит, старое и неинтересное – то, что неинтересно этому самому сознанию и от чего ему уже скучно.

Второй ремейк – это приемлемо, но третий-четвертый-пятый – это уже скучно; но новое – вне пределов сознания-восприятия, новое смотреть никто не будет.

https://ic.pics.livejournal.com/ss69100/44650003/1799027/1799027_600.jpg

Мне хочется уйти, убраться туда, где я в самом деле окажусь на своём месте, на месте, где я прийдусь как раз кстати… Но такого места нет нигде, я лишний. (с) Жан-Поль Сартр

Некоторые книги пишутся, чтобы сказать, что писать в общем нечего. Поэтому Сартра можно не читать, он выражает суть времени, в котором читать в общем нечего; достаточно посмотреть и понять. Да, конечно, некоторые люди Сартра читают. Но некоторые и мышей едят.

Скучно – от пустоты. Пустота – от исчерпанности тем. Остается ничто. Ничто пришло и опустошает. Ничто страшное, вроде смерти, и потому пугает. Поэтому естественная идея – от ничто спрятаться. Куда? А замаскироваться, слиться с ничто, в идеале – раствориться в этом ничто. Вот каждый человек в меру сил и возможностей в этом ничто растворяется. Начинает копать ход в человейнике.

Но опять-таки, для этого нужно иметь особые способности человека позднего постмодерна: так уметь не думать – это его особый талант.

https://ic.pics.livejournal.com/ss69100/44650003/1799343/1799343_600.jpg

Когда скучно, возникают ожидания, что что-то произойдет и что-то изменится, так, чтобы было не скучно. Произойти что-то может. Но измениться от этого – нет. Прибежит какая-нибудь атилла, всё переломает, если еще будет что, а потом в этой же постмодерновской пустоте растворится.

Изменений не будет, это не будет изменением. Потому что человек – существо социальное. Социальность реализуется через связи. И что-то интересное может произойти только через социальные связи. И далее – через дальнейший процесс создания нового – через эти связи.  Вроде как это и есть жизнь.

Этот мир слишком стар, чтобы его изменять. Не получится его изменить. Только строить новый. Своими мозгами и руками.

Реальность постмодерна – это плохая реальность. Постмодерн – это гниение большой общности, и это гниение расширяется, заражая всё – на всех уровнях и во всех элементах. Реальность постмодерна при осознании вызывает дискомфорт. А от дискомфортов люди стараются дистанцироваться. Но для людей массы это только пассивное дистанцирование – это отступление перед наступающим постмодерном, сдача постмодерну одного уровня жизни за другим.

В процессе общения обычно обсуждается реальность; но реальность – плохая, вызывающая дискомфорт. Поэтому происходит дистанцирование от реальности; на первых стадиях она приукрашивается, а когда приукрашивать ее становится невозможно, от нее дистанцируются. Но что можно обсуждать кроме реальности? Где все хорошо и позитивно? А всё хорошо и позитивно в образах спектакля.

Но спектакль – это ни о чем; в человека встроена машина для поиска и анализа информации, и если информация ни о чем, эта информация подсознательно отвергается, причем опять с дискомфортом. Поэтому общение становится осторожным, обрастает множеством негласных правил, чтобы эти дискомфорты не вызывать.

Но тогда дискомфорт начинает вызывать сам процесс общения. И поскольку дальше в общении отступать некуда, общение заканчивается, и группа общения прекращает существование.

По поводу реальных проблем – безработицы, отсутствию жилья, низким зарплатам – никаких обсуждений не происходит. Кажется, что таких проблем вообще нет. Конечно, эти проблемы есть и они главные. Но про них те, кто сталкивается с этими проблемами, молчат.

Уже выдрессированы. Это серьезно, а то, что серьезно, не будет серьезно воспринято. А далее и собственно серьезное отвергается. Люди почти не говорят на серьезные темы. Скоро такие разговоры будут считаться неприличными, а в некоторых местах они уже считаются неприличными. «А вот нечего грузить!»

Постмодерн проникает в сферу общения постепенно, и уничтожает общение постепенно: сначала как отказ от образов будущего, потом отказ от обмена информацией и оценками информации. Разговоры сводятся к перебору максимально простых деталей. Сложность падает от «кто с кем переспал», до «кто с кем выпивал». От оценок своего поведения – к оценкам чужого потребления.

И хохмачество, конечно, в качестве смазки. С этим упрощением начинает очень быстро деградировать собственно языковой аппарат, для этого предназначенный – слова начинают терять свои значения и уходить из оборота.

Все тянущее человека вверх – сложное и иерархичное. Человек массы отвергает сложность и иерархичность. И отвергает не как-то метафизически, но на чисто бытовом уровне, отвергая сложных людей, которые его «грузят».

Сначала появляются маски, а потом выясняется, что за масками ничего нет. Остается пинг-понг из дежурных фраз. А дальше это деградировавшее общение заменяется телевизором. И верно, уныло же общаться с опустошающими себя людьми, да еще и одними междометиями и матом.

Постмодерн занимает одну зону за другой. Зона политики им занята; теперь там пустота, там нечего обсуждать. Зоны культуры и искусства заняты. Зона общения – тоже занята, как показано выше, постмодерн пришел в компании и они стали уныло-алкогольными. Семья – это последнее, что осталось занять постмодерну; это его следующий уровень.

То, что творилось и творится в большинстве российских семей – это само по себе мрак кромешный. И вот в этот мрак приходит постмодерн.

Еще раз идея цикла «Машинка сломалась»: явных психов очень мало. Но почти каждый человек имеет степень взаимодействия со средой, с людьми, когда его выводят из себя, и он превращается в психа. Нет, не насовсем, но нескольких минут бывает достаточно.

Если над людьми издеваться, они переходят свой индивидуальный предел и становятся явными психами: начинают увечить себя и окружающих. А поскольку количество и качество издевательств растет, давление со стороны среды растет, все больше людей такими становятся. К тому же люди позднего времени сами по себе слабые, ломаются легко и быстро.

Процесс люди-среда имеет положительную обратную связь: чем больше психов, тем более страшной становится среда, и чем страшнее среда, тем больше становится психов. И каждый псих был уверен, что уж с ним-то такого точно не случится. Считающие себя не психами пока тоже в этом уверены. И большинство психов реализуют свою поломку именно в семье.

Постмодерн – это не только отвлеченные метафизические построения. Это ад, вырождение и дегенерация на всех уровнях жизни.

Свили уютное семейное гнездышко и решили, что спрятались от постмодерна. Ага, сейчас. Если раньше постмодерн встречал сопротивление за стенами этого гнездышка, например, обсуждался и как-то по итогам обсуждения обуздывался, то теперь он приходит прямо в него и начинает устраивать в нем постмодернизм.


Обычно это выглядит так, что кто-то свихивается от внешнего постмодерна и устраивает постмодерн дома. Избежать прихода внешнего постмодерна невозможно, потому что вовне ничего, кроме него, нет.

С тем, что мы все умрем, вроде все уже смирились. С тем, что гораздо раньше и мучительнее, чем планировали, вроде тоже уже смирились. Осталось смириться с тем, что это будет происходить и уже происходит – заживо, в постмодерновом безумии и в постмодерновом дерьме. В постоянной фиксации этого умирания – и своего, и окружающих.


Это ведь в модерне сначала смерть, а потом гниение и разложение; в постмодерне сначала гниение и разложение, и только потом смерть как избавление. Постмодерн уже «внутрь нас есть», вместо «царства божия». А чтобы его оттуда извлечь – это сила нужна, а какая сила у севших батареек постмодерна… И среда другая нужна, не постмодерновая, он же снаружи вовнутрь проникает.

Дети – это святое. Это общая фраза, тут дети начальства в виду не имеются, хотя все дети – это святое, но некоторые святее прочих. Итак, обитающие в России существа склонны заводить детей. Обычно по недомыслию, но это не эту тему. И склонны защищать, это наследственное.

– Да я за своих детей порву, б***!!! – ревет существо. Да, ему можно поверить, и все верно, да, порвет.

Но потом существо само начинает калечить, то есть воспитывать, своих детей, причем калечит десятилетиями, целенаправленно, руководствуясь благими намерениями, которые в аду стопроцентно ведут в ад.

А потом оно видит, что оно само сделало с этими самыми детьми. И когда оно понимает, каких калек оно в результате произвело, что уже всё, всё свершилось, всё кончено, – сикается и начинает хихикать. Разумеется, это про тех, кто считает себя интеллектуалами; люди массы вообще не склонных к рефлексии, они этого и не замечают в большинстве, как кошки.

Что делает человек всю свою жизнь? Он транслирует себя в окружающую среду. Идет самка-шимпанзе по лесу, показывает шимпанзенку деревья, на которых что-то растет; то есть, транслирует ребенку среду.

У людей технически та же трансляция. Но люди – еще и сами создают среду, они живут во вторую очередь в ландшафте, в первую очередь люди живут в среде людей. Это очень плохая и нездоровая среда. В нее уже оттранслированы и многократно перетранслированы все возможные биологические нарушения большинства, десятков миллионов людей; собственно среда и есть поле трансляции и результат трансляции.

Рефлексоид – это человек-ретранслятор, он ретранслирует окружающую среду на своего ребенка. Соответственно, если среда патогенная, он её и ретранслирует. Да и в самом процессе ретрансляции добавляются патологии этого ретранслятора. Находясь в среде постмодерна, не транслировать его невозможно; больше-то ничего нет.

И что делать… Если идти по течению, и вести детей по течению, то это стандартные деградация и дегенерация. Если против течения – то это конфликт, асоциальность и уже нестандартные деградация и дегенерация. В шахматах это называется вилкой. В жизни – вилами.

Родители могут произвести здорового ребенка. Но этот ребенок придет в класс, где его будут ждать 30 дегенератов, причем большинство с манией нездоровой компенсации. Кто первый сойдет с ума в этой ситуации – это несложный вопрос, учитывая, что дегенератам сходить обычно уже некуда. (Постинформационал-1).

Кстати, когда возникает широкое понимание, что дела так и обстоят, начинается распространение идеи отказа от воспроизводства или его сокращения. Поскольку речь уже не идет о том, чтобы плодить нищету, а о том, чтобы плодить страдание. И это не только в прямой форме отказа. У мужчин, например, пропадает интерес к воспитанию детей.

Масса – это и есть состояние самогеноцида. И автогеноцида. Постмодерн – это время, в котором живет масса, и это система взаимодействия между представителями массы.

В России построен ад на земле. Идея и программа обитателей ада – самоуничтожиться. Но поскольку обитатели – люди, в силу своих инстинктов, в том числе самосохранения, они не могут не только физически самоуничтожиться, но и признаться себе в этом. Но программа уничтожения работает; и тогда люди так или иначе поступают так, что эти действия ведут к их уничтожению.

Идея «убить всех детей» – составная часть этого состояния, или динамического процесса. Не физически – упаси Ктулху, а сделать их такими уродами, чтобы им самим жить расхотелось.

А поскольку система идет по течению, а не против, поскольку система стремится к выбору самых простых вариантов, то задача утилизации детей возложена на родителей.

Построен мир, не пригодный для жизни. Система потому и называется антисистемой, поскольку в ней все наоборот, и вместо жизни – смерть, вместо добра – зло, вместо прекрасного – безобразное, вместо великого – ничтожное, и т.д.

Самоуничтожение в первую очередь направляется через уничтожение собственных детей. Потому что дети – это единственные, на кого люди могут влиять. Искалечить ближнего своего гораздо ближе, чем искалечить дальнего, хотя многие и до дальних добираются. Нет, детям желают только добра и счастья.

Но программы работают, и вся совокупность действий, направленная на защиту, на добро и счастье, в деформированной среде деформированных людей приводит к обратным результатам. У нее, среды, такой аттрактор – точка притяжения. Все яблоки падают вниз, все действия в деформированной среде ведут к самоуничтожению.

А насчет сделать что-то лучше…. существуют такие среды, в которых любое улучшение ведет к ухудшению. Проблема даже не в ювенальной юстиции, которая все будет делать максимально зверским образом, с максимальной степенью издевательства над людьми. Проблема в людях, из-за которых возникла сама идея придумать эту ювенальную юстицию.

Единственное, что возможно сделать, чтобы изменить эту тенденцию – изменить среду. Причем не локально, не забор покрасить, нарисовать на нем Карлсона и сесть за пропаганду педофилии, а глобально, так, чтобы жить в иной среде.