Приливы и отливы в движении латиноамериканских левых. “Розовый прилив” и его отступление
https://imgprx.livejournal.net/be6e399a89ea47225e2ab5d08b5a38b25f99965d/-3I1POpMmQp54wpaRkI3FJ4Ep60L0I2mfMPIG_D7L2caJS9c-OZIiXAjhdZ3P10PKnbZ53cqpR0zV0bfzwvL9dp8mYkRTY3N4GdJrSeYK7g![]()
Развернутый материал о структурных причинах кризиса левых правительств Южной Америки, которые были использованы США при реализации стратегии "правого поворота" с целью отыграть утерянные в "нулевые" позиции.
Как верно отмечает автор, основной проблемой было не то, что павшие левые правительства были слишком левыми и социалистическими, а скорее наоборот, они были недостаточно социалистическими, регулярно шли на компромисс с правящими классами, а их реформы оставались фрагментарными и незавершенными.
Приливы и отливы в движении латиноамериканских левых
«Розовый прилив», который многими рассматривался как одно из самых перспективных течений в глобальном левом движении последних десятилетий, сегодня идет на спад. Чтобы понять причину его упадка, в настоящей статье рассматриваются подъем и успехи этого течения в сравнении с подъемом классического левого движения{I} в регионе, возникшего по следам Кубинской революции. И если свершения классического левого движения были обусловлены структурным влиянием промышленных рабочих, то «Розовый прилив» опирался на движения рабочих неформального сектора и жителей неформальных поселений.
Он опирался на социальную структуру, которая уже была изменена двадцатью годами деиндустриализации и промышленной фрагментации. Это имело два принципиально важных последствия: во-первых, новоизбранные правительства получили гораздо меньше рычагов влияния на правящие классы, чем их предшественники, а во-вторых, они склонялись к клиентелизму, иерархичной модели правления, что, как оказалось, ограничило их возможности. В конечном итоге «Розовый прилив» был уничтожен теми, чьи интересы должен был представлять, в то время как классическое левое движение потерпело поражение от верхов{II}, которые оно пыталось сместить.
Начало нового тысячелетия в Латинской Америке было отмечено волной народных восстаний, в результате которой к власти пришло несколько левых правительств. Этот феномен получил название «Розового прилива», и, хотя политику этих правительств нельзя назвать в полной мере «красной», они получили горячую поддержку радикалов, среди которых были в том числе и наши ведущие мыслители. Ноам Хомский, например, хвалил достижения новых реформаторов в области демократии, укрепления суверенитета и общественного благосостояния[1]. Способность этих стран сглаживать худшие проявления неолиберализма, поддерживать общественный сектор экономики и сопротивляться давлению США выгодно выделялась на фоне предшествующих «потерянных десятилетий» рыночного фундаментализма и социальной изоляции. В мировом контексте «Розовый прилив» резко отличается от масштабных неолиберальных тенденций капитализма и удручающих последствий «Арабской весны» на Ближнем Востоке.
Тем не менее, «Розовый прилив» спадает, и это не такой отлив, который скоро обязательно сменится приливом, как в природе. Спад левого движения в латиноамериканском регионе означает долгосрочное отступление реформаторских правительств. В 1999 г. к власти пришел Уго Чавес, маргинальный популист-националист{III}, затем, в 2002 г., на пост президента Бразилии был избран Лула, бессменный глава Партии трудящихся. В 2003 г. главой Аргентины стал Нестор Киршнер, спустя полтора года Боливию возглавил Эво Моралес, а еще через полтора главой Эквадора стал Рафаэль Корреа. Последовала длинная череда удач на перевыборах и выборах преемников. Однако после ряда значительных поражений в 2015 г. удача стала отворачиваться от левых. Выборы 2015 г. положили конец реформистскому перонизму{IV}. За ними последовал «конституционный переворот» в Бразилии, который лишил власти Дилму Русеф. В Эквадоре рушится коалиция Рафаэля Корреа, так как его кандидат-реформатор едва обеспечил себе победу. И хотя Моралес по-прежнему крепко держится у власти, когда уйдет Мадуро, с ним сгинет все, что еще остается от достижений Боливарианской революции, и цикл закончится[2].
Как оценивать «Розовый прилив»? Каковы истинные показатели достижений и неудач? Что подорвало перспективы его развития и обратило подъем вспять? Примечательно, что и друзья, и враги говорят об ошибках политиков и их партий, которых можно было избежать. Правые зарубежные аналитики делят латиноамериканских реформаторов на хороших и плохих, утверждая (и это не удивительно), что неудачи «Розового прилива» проистекают из его первородного греха — популизма. Это объясняют тем, что сырьевая рента обеспечила массовую лояльность, но она же разрушила стабильные республиканские институты, необратимо поляризовала политическое и гражданское общество и привела к неизбежной финансовой катастрофе. Левые же, прежде всего радикальные, упрекают лидеров «Розового прилива» не столько за демагогию, сколько за покорность верхам общества и соглашательство с ними. В этом случае реформаторов бранят за нерешительность. И действительно, даже те стратегии, которые консерваторы клеймили как неправильные, не выходили за рамки дозволенного крупным бизнесом, стремящимся восстановить неолиберальную легитимность [Webber, Carr, 2012].
Направленная с разных сторон критика имеет на удивление много общего. И левые, и правые в оценке «Розового прилива» ищут волюнтаристских объяснений. И те, и другие концентрируют внимание на отдельных решениях реформаторов, седлая любимого конька революционных социалистов, утверждающих, что революционные возможности постоянно тратятся попусту из-за отсутствия «правильного» руководства[3].
Вместе с тем такие критики игнорируют или замалчивают структуру возможностей, в которой действуют реформаторские силы. А без этого анализ тактики функционеров и активистов всегда будет в лучшем случае неполным. Сколько бы мы ни симпатизировали программам реформаторов, нам нужно понимать, как возможности выбора были ограничены самими условиями правления. Оценивать результаты деятельности латиноамериканских левых необходимо в контексте структурных условий современности.
Структурный подход, корректирующий волюнтаристскую оценку «Розового прилива», требует от нас сместить центр внимания с воли реформаторов на их способность проводить в жизнь перемены. В конце концов, как мы можем осмысленно оценить готовность левых правительств идти против власти верхов, не очертив прежде границы достижимого? Интернациональному левому движению, как сторонникам, так и критикам «Розового прилива», необходимо провести анализ возможностей с тем, чтобы взвешенно отнестись к достижениям и недостаткам «левого поворота» в Латинской Америке начала XXI века.
Что еще важнее, из анализа «Розового прилива» в нужном контексте смогут извлечь важный урок новые народные движения, оформляющиеся в настоящий момент в регионе. Без понимания структурных условий невозможно разработать стратегию для устранения ошибок левого подъема, который казался столь перспективным. Для этого в настоящей работе мы предлагаем сравнить «Розовый прилив» с классическим послевоенным левым движением в регионе.
1. Что произошло и что могло бы произойти
Воодушевление и надежды, вызванные к жизни «Розовым приливом», прямо пропорциональны глубокому пессимизму, охватившему радикалов и социалистов после 20 лет поражений и капитуляции. Масштабность левого отступления затерла память о головокружительных достижениях народных масс предыдущей эпохи. Между тем, в конце 1950-х новая волна радикальных движений, рабочих выступлений и партий позволила левым прийти к власти или добиться серьезных уступок со стороны правящего класса. Во многих отношениях именно это радикальное левое движение внесло социализм в повестку дня региона, как в смысле демократически спланированного развития экономики, так и в смысле реального народного правления. Знакомство с тем, что лежало в основе успеха левых до наступления неолиберальной эпохи, позволит нам лучше понять, каким образом изменившийся контекст в начале 2000-х ограничил «Розовый прилив» и способствовал его упадку.
Классическое левое движение в Латинской Америке
Пик предыдущего подъема радикального движения в Латинской Америке пришелся на десятилетие с середины 1960-х до середины 1970-х[4]. Хотя для этого левого цикла главным образом был характерен политический активизм рабочих и вообще городских низов, точкой отсчета для него стала Кубинская революция 1959 г., а финальным аккордом — подавление батрацко-крестьянских восстаний в Центральной Америке. И хотя классическое левое движение Латинской Америки не повторяло характерной динамики и особенностей Кубинской революции, именно победа кубинских революционеров проложила дорогу новому радикальному движению.
Прежде всего это движение порвало с ориентацией на «народный фронт», которую защищали коммунистические партии, находившихся под влиянием Москвы, и которая предполагала союз с капиталистами, нацеленными на модернизацию. Главной характерной чертой нового левого движения стал решительный отказ подчинять организации рабочих и требования рабочего класса нуждам «буржуазно-демократической» стадии развития. Вместо этого движение начало решительную классовую борьбу, стремясь добиться серьезного влияния на правящий класс, а не подчиняться ему.
Ориентируясь на радикальные меры, реализованные кубинцами, новое поколение левых приняло программу по расширению и углублению структурных преобразований, начатых буржуазными модернизаторами. Такая программа предусматривала масштабную земельную реформу, полную национализацию ключевых сфер производства и отказ от товарно-денежного подхода в сфере социального обеспечения. Кроме того, классические левые предлагали провести глубокую демократизацию политики и экономики.
Конечно, столь радикальная повестка порой вызывала трения между силами, стоящими во главе активистских движений и их представителями в правительстве, что можно увидеть на примере дебатов, которые привели к краху правительства «Народного единства» Сальвадора Альенде в Чили. Тем не менее, классические левые были согласны между собой в том, что государственная власть должна служить рычагом, позволяющим претворять в жизнь их политику преобразований. В послевоенный период эта повестка воплощалась двояко: через рабочие выступления в растущем промышленном секторе Южной Америки и, спустя десятилетие, через восстания в сельскохозяйственных районах Центральной Америки.
Впервые левые ярко заявили о себе во время выступлений рабочих в Южном конусе. И хотя рабочие социалистические партии пришли к власти только в Чили с избранием Альенде в 1970 году, рабочее движение существенно влияло на политику и других стран. В Бразилии на фоне растущей агитации среди сельских масс за землю рабочие профсоюзы, взяв на себя инициативу, смогли разрубить корпоративистские{V} путы «Нового государства»{VI} и заставить правительство Гуларта в 1960-х провести реформы в своих интересах. В то же время активисты рабочего движения Аргентины становились все сильнее и в союзе с радикализующимися перонистами возглавили сопротивление, которое многократно принуждало военных уступать. Аналогичное давление вынудило националистическое правительство военных в Перу двигаться в прогрессивном направлении. В итоге к началу 70-х годов большинство стран Латинской Америки столкнулось с угрозой масштабного восстания рабочего класса, что наложило свой отпечаток на государственную и социальную политику.
Когда рабочее движение Южной Америки было вынуждено отступить, радикальные настроения в регионе не выветрились. Хотя городские рабочие движения в наиболее индустриально развитых странах оказались взяты под контроль, Центральную Америку подобно землетрясению всколыхнули восстания. Когда массовые движения с требованиями демократии и базовых социальных прав для крестьян и работников плантаций натолкнулись на сопротивление олигархов-землевладельцев, в организованных сельских общинах возникли народные армии, а восстание охватило Никарагуа, Сальвадор и, в меньшей степени, Гватемалу[5]. Вскоре, однако, революционный импульс сельских и массовых движений был истрачен. Организованная США военная интервенция и жестокая блокада поставили на колени Сандинистскую революцию, а восстание в двух других странах было ослаблено за счет патового расклада сил и переговорного процесса.
Таким образом, левое движение Латинской Америки после Кубинской революции основывалось на мобилизации рабочего класса и других народных слоев. Оно стремилось отстранить от власти правящий класс и встать на путь социализма и радикальной демократии. Ввиду этого забавно, что за классическими левыми закрепилась репутация движения с узкими, исключительно классовыми требованиями и культурными приоритетами. Несомненно, левые повысили уровень благосостояния и улучшили условия жизни всех низших слоев. Однако влияние классических левых далеко не ограничивалось улучшением экономических условий для трудящихся масс. Никакая другая политическая сила в регионе за всю историю не сделала столько для всесторонней демократизации политической и социальной жизни, как левые в послевоенный период. Классические левые не только подняли трудящиеся массы на столь высокий уровень, что с ними стали считаться на национальной политической арене, но и сделали очень многое для расового и гендерного равенства, благодаря огромному размаху своих реформистских программ. Поистине, демократизацией Латинской Америки мы обязаны этому поколению радикалов.
«Розовый прилив»
Упадок левого движения в Латинской Америке не мог длиться вечно. Оно вновь заявило о себе после ударов, нанесенных авторитарными режимами и управляемой демократизацией. На рубеже тысячелетий левые перешли от обороны к наступлению на неолиберализм, и оно в очередной раз пошатнуло власть верхов. Народные силы стали наращивать протестное движение, которое, начавшись с отдельных эпизодов, обратилось в организованный подъем. Новая мобилизация масс свидетельствовала о растущем народном сопротивлении рыночным реформам, и благодаря его силе правительства «Розового прилива» пришли к власти в Венесуэле, Аргентине, Боливии и Эквадоре. Здесь их усилия в социальной сфере были направлены на устранение самых тяжелых последствий 20-летней экономической либерализации.
Можно выделить две основные черты «Розового прилива». Во-первых, он опирался на массовую мобилизацию населения, которая стала заметна во второй половине 1990-х. Структурные реформы и меры жесткой экономии выталкивали все больше людей в неофициальную экономику; трудящиеся потеряли свои связи с системными партиями. В ответ на рост нестабильности, материальной уязвимости, на самоустранение партий, некогда представлявших интересы масс перед государством, «выключенные» слои населения начали протест, который приобретал все более воинственный характер. Протест нарастал волнами по мере того, как традиционные политические институты теряли способность защищать массовые интересы, а уровень жизни падал. Эта отличительная черта (рост мобилизации на фоне политической дезинтеграции) сыграла ключевую роль в успехе «Розового прилива». Поэтому данный сравнительный анализ касается случаев, где она проявилась наиболее ярко, то есть главным образом Венесуэлы, Аргентины и Боливии[6]. В большинстве случаев протестная волна росла пропорционально ослаблению неолиберального статус-кво. Уго Чавес, потерпевший поражение в восстании 1992 г., взял реванш у традиционных партий на волне народного недовольства в 1998 г., став президентом Венесуэлы. В течение нескольких лет удавалось за счет мобилизации периодически подавлять контрреволюционные вылазки, с каждым разом укрепляя власть чавистов и углубляя прогрессивную программу. В Аргентине локальные протесты нетрудоустроенных рабочих усилились в конце 1990-х, и с наступлением экономического коллапса восставшие осадили столицу. В ситуации, когда властям перекрыли кислород, в торговле и на улицах царил хаос, народную поддержку получил перонизм нового образца во главе с Нестором Киршнером, который опирался на активистское движение пикетерос{VII}.
В Боливии традиционная партийная система строилась вокруг партии «Националистическое революционное движение», которое пришло к власти в результате событий 1952 г. С ростом мобилизации народных организаций эта система начала распадаться. Относительно новая левая партия «Движение к социализму» (MAS) во главе с Эво Моралесом возглавила протестное движение, которое становилось все мощнее с каждым этапом мобилизации. Борьба против ключевых пунктов экономической либерализации, борьба, которую вели индейские общины, мелкие производители коки, организации жителей неформальных поселений фактически вылилась в восстания в 2003 и 2005 гг., сместив два правительства подряд, в результате чего Моралес смог победить на президентских выборах.
Вторая отличительная черта «Розового прилива» заключалась в курсе на повышение благосостояния слоев, мобилизация которых привела их к власти. Программу реформаторов этого движения в данной области лучше всего описывает понятие «второй интеграции» (то есть первой была интеграция в корпоративистских государствах, например, перонистской Аргентине и варгасовской Бразилии. — «Скепсис») Сильвы и Росси[7]. Комплекс многообразных мер принёс обнищавшим трудящимся слоям населения немедленное и значительное облегчение. Реформаторы не только повысили заработную плату за счет повышения минимальной ставки и применения иных механизмов воздействия, но и смогли справиться с самыми тяжелыми последствиями неолиберализма, направив средства на реализацию социальных программ. Они субсидировали сферу базовых услуг, таких как транспорт и жилищно-коммунальное хозяйство, направили огромные средства на выплату пособий наиболее уязвимым группам: безработным, малообеспеченным, матерям без официальной занятости.
Некоторые политические меры были более масштабными. Дальше Лулы с его прославленными выплатами для борьбы с бедностью (“fome zero”, «нет голоду»), пошли Киршнеры в Аргентине, восстановив в производственном секторе практику заключения коллективных договоров, что обеспечило рост зарплаты все большей части рабочего класса, и гарантировав выплаты матерям, отдающим детей в школу. С самыми амбициозными реформами выступило боливарианское правительство. Уго Чавес, который к тому времени уже направил больше ресурсов на развитие жилищного сектора и местной инфраструктуры, чем любой его соратник по движению, создал “misiones”, «боливарианские миссии» — координируемые на местах программы, которые обеспечили венесуэльцев бесплатным медицинским обслуживанием, образованием и другими благами.
Согласно Сильве и Росси, социальные программы «Розового прилива» вдохнули жизнь в политическую культуру, которая успела деградировать за десятилетия неолиберализма[Silva, Rossi, 2018, p. 8]. Зачастую это происходило путем включения в обновленные и перестроенные партии новых угнетенных групп. В Аргентине киршнеристы заключили альянс с безработными пикетерос и сумели договориться с промышленными профсоюзами страны. В «Движение к социализму» Боливии влились обитатели трущоб, шахтеры из копанок, крестьяне, а также низовые организации жителей. И снова Боливарианская революция пошла дальше и глубже: после экспериментов по установлению упорядоченных связей с активистскими группировками она остановилась на создании местных советов, которые должны были выступать ключевым механизмом взаимодействия организованных жителей трущоб с государственными институтами. Таким образом, реформаторы «Розового прилива» создали ряд новых политических институтов для реализации народных интересов, что способствовало реальному росту их политического веса.
Отступление «Розового прилива»
«Розовый прилив» принес безусловно прогрессивные результаты. Как мы показали, одним из его столпов являлось значительное увеличение расходов на социальные программы. Особенно заметны в этом отношении Венесуэла и Эквадор, где Чавес и Корреа незамедлительно приняли меры, чтобы направить национальные доходы на социальное обеспечение. Неоперонисты, сперва остановив урезание социальных расходов, затем за пять лет повысили расходы с 7% (в разгар кризиса) до почти 10% ВВП[8]. С тех пор в социальные программы периодически делались ощутимые вливания, поэтому на момент ухода Кристины Фернандес де Киршнер с президентского поста уровень расходов на социальную сферу в Аргентине был одним из самых высоких в регионе, уступая в этом отношении лишь Чили.
К моменту утверждения боливарианского режима в 2006 году расходы на социальную сферу достигали одной восьмой ВВП на фоне бума в нефтедобывающем секторе. Правительству MAS в Боливии потребовалось несколько больше времени, чтобы исправить социальную ситуацию в стране, однако к 2009 г. Моралес смог вывести социальные расходы на прежний уровень. Затем в результате народных выступлений его правительство вновь повысило социальные расходы до одной восьмой ВВП (рис. 1).
https://imgprx.livejournal.net/0ab0f6e6416ad73c2e5c29128e65b2f93112bcd5/-3I1POpMmQp54wpaRkI3FDTj1PZiE7-oIUxhfTfoX49PtLzH49rBlz8-5cfgc-Cm4evKoWXcRwALo5BHzHEskA
Рис. 1. Государственные социальные расходы, % ВВП. Источник: данные AMECO.
Увеличение расходов на социальную сферу существенно сказалось на бедности и неравенстве в регионе. За счет увеличенных выплат самым уязвимым слоям населения социальные программы существенно снизили уровень бедности. В период неолиберального правления в большинстве латиноамериканских стран число низвергнутых в полную нищету сильно выросло или не сократилось, но государствам «Розового прилива» за десятилетие удалось существенно сократить долю тех, кто вынужден выживать на три доллара в день и меньше. Самые серьезные улучшения оказались прямым следствием того, что реформаторы ориентировались на социальную сферу — это особенно заметно на примере Эквадора и Аргентины. Достижения Венесуэлы носили менее регулярный характер.
В 2002–2003 годах, после некоторого успеха, уровень бедности снова подскочил: причиной стала местная блокада нефтедобычи, организованная отстраненной от власти реваншистски настроенной социальной верхушкой. Ответные меры принесли более ощутимый результат: как только мобилизовавшиеся массы преодолели нефтяной локаут и отбили атаку на правительство Чавеса, боливарианский режим утвердился и принял всесторонние программы, о которых говорилось выше. В результате он добился таких беспрецедентных результатов в борьбе с бедностью, что даже Всемирный банк вынужден был нехотя признать их эффективность (рис. 2).
https://imgprx.livejournal.net/67bc64366fad27f58c1eff9b974c1c6365bc261d/-3I1POpMmQp54wpaRkI3FDTj1PZiE7-oIUxhfTfoX49FMiwxhaFQfH3zd2LZN7VuLnhrL9_Fu94Fvx117tbEnA.
Рис. 2. Население с доходом 3 и менее долларов в день. Источник: данные AMECO.
То, чего Аргентина добивалась свыше 12 лет — снижение уровня бедности на 20% — боливарианцы, невзирая на постоянное контрреволюционное сопротивление, осуществили за четыре года! К сожалению, нынешний экономический коллапс в Венесуэле свел эти достижения на нет. И все же политика перераспределения ресурсов в пользу социальной сферы, которую левые сделали приоритетом, существенно уменьшила неравенство. Согласно коэффициенту Джини{VIII}, страны «Розового прилива» во главе с Венесуэлой и Аргентиной стали лидерами по равенству в регионе[9]. Даже Боливия, которая в 2000 г. занимала одну строчку с Бразилией в списке стран с самым высоким показателем неравенства, снизила соответствующий коэффициент с 0,6 до 0,47 за пятилетнее правление Моралеса, чего удавалось добиться лишь немногим.
Однако, несмотря на все достижения, «Розовый прилив» переживает спад. Если классические левые были разбиты правящими классами, то их преемники проигрывают на выборах, лишившись поддержки большинства своих сторонников. За исключением Моралеса и MAS в Боливии, все остальные правительства «Розового прилива» потерпели поражение на выборах. Неоперонист Даниэль Сиоли проиграл кандидату от неолибералов, подновленному центристу правого крыла: если в ноябре 2015 г. Сиоли едва набрал чуть больше, чем общее число голосов своей партии, то победивший его Макри получил на 4 млн голосов больше, чем набрала оппозиция в 2011 году. Очевидно, правым удалось привлечь голоса обычного электората реформаторов.
В Эквадоре коалиция Рафаэля Корреа выиграла на прошлогодних выборах с минимальным перевесом, а затем необратимо распалась. Самый печальный результат — поражение чавизма. Хотя последователь Чавеса, Мадуро, выиграл выборы и вышел на второй срок, невозможно не заметить, что боливарианский режим переживает стадию глубокого кризиса. Доведенная до отчаяния инфляцией, дефицитом, голодом и коррупцией городская беднота Венесуэлы, которая ранее не раз мобилизовалась на защиту Чавеса, теперь, вновь отброшенная в нищету, оказалась сломлена. Все чаще правительству приходится ограничивать участие низов и переписывать правила, чтобы оставаться у власти.
В 2015 году оппозиция одержала сокрушительную победу на парламентских выборах. В том году официальная Социалистическая партия Венесуэлы, переписав конституцию Чавеса, обставила расколовшуюся оппозицию. Выборы, возможно, и были честными, а подсчет голосов точным, однако явка оказалась чудовищно низкой. Мадуро получил на 2 млн голосов меньше, чем Чавес в 2012 году, а это говорит о том, что призыв оппозиции бойкотировать выборы был услышан разочаровавшимися и потерявшими надежду боливарианцами. Может, другим правительствам и удалось избежать венесуэльской катастрофы, но они определенно продолжают терять прежних сторонников.
Что важнее всего, «Розовый прилив» растратил свой преобразовательный потенциал. Цель расширения социальных программ не была достигнута из-за непреодолимости строгих налогово-бюджетных барьеров. Реформаторские правительства, ограниченные теми же источниками дохода, что и их неолиберальные предшественники и соперники по региону, не смогли поддерживать рост благосостояния граждан. В Аргентине, например, где в последние годы заметно росли социальные расходы, проигрывающий кандидат-киршнерист принадлежит к консервативному крылу неоперонизма и во время кампании признал неизбежность мер «строгой экономии».
Главная причина неспособности деятелей «Розового прилива» придерживаться реформаторского курса объясняется тем, что они упрямо полагались на доходы, которые поступали в бюджет от продажи сырья (рис. 3 и 4). Как и их неолиберальные предшественники, левые правительства продолжали зависеть от экспорта природных ресурсов, а потому были заложниками мировых колебаний цен на сырье. Когда мировые цены на сырье скакнули после «дешевых» 1990-х, Венесуэла стала еще более зависима от нефти. К 2013 г. нефть приносила более четырех пятых экспортного дохода, а на момент прихода Чавеса к власти этот показатель составлял лишь 50%[Rojas, 2017, p. 74]. Когда Киршнеры победили на выборах, в Аргентине только начинался затяжной рост цен на сою и ее производные, которым политики воспользовались. Если до прихода к власти Нестора соя приносила менее четверти дохода бюджета, то к концу президентства Кристины этот показатель почти дошел до 40%.
https://imgprx.livejournal.net/c9d38434de7e09b365ed8b9765acd87712a70fd7/-3I1POpMmQp54wpaRkI3FDTj1PZiE7-oIUxhfTfoX49lEHL3ER7m83LS6p4PkP21nBerWv8gUSm4j-HNUQilbg
Рис. 3. Ведущие экспортные продукты Аргентины (% от общего объема). Источник: Экономическая комиссия ООН по странам Латинской Америки и Карибского бассейна, статистика и показатели (CEPALSTAT).
В результате резкого падения мировых цен на сырье неизбежно сократился объем услуг и товаров, получаемых городской беднотой. Находившиеся у власти левые пытались лишь выжать побольше из существующих в стране производственных и коммерческих мощностей, вместо того, чтобы развивать новые, альтернативные и более надежные источники для поддержки своих сторонников. Говоря словами одного сторонника чавизма, «правительство должно придумать, как провести экономическую революцию, чтобы нам опять было что есть!»[Casey, Neuman, 2018]. Таким образом, бедный городской электорат отказался поддерживать «Розовый прилив» за его неспособность преодолеть барьеры неолиберальной экономики. Если классические левые были повержены верхами за то, что пошли слишком далеко, то правительства «Розового прилива» наказаны теми, кто привел их к власти, за то, что пошли недостаточно далеко.
https://imgprx.livejournal.net/51dfb4fe42bf44a27ef3e8bf41f56211ee8de0f5/-3I1POpMmQp54wpaRkI3FDTj1PZiE7-oIUxhfTfoX4_ikcOwWo8XLTki_aEdfmDJhuKRz8PfoVkAJyft1kE03Q
Рис. 4. Ведущие экспортные продукты Венесуэлы (% от общего объема). Источник: Экономическая комиссия ООН по странам Латинской Америки и Карибского бассейна, статистика и показатели (CEPALSTAT).
Чем объясняется неспособность преодолеть унаследованные от прежнего режима экономические модели и социальную политику и найти устойчивые и качественно высшие схемы социального обеспечения? Почему «Розовой прилив» оказался неспособен расширить демократическое участие и выйти за пределы иерархически организованного неокорпоративизма, который воспроизвел формы подчинения клиентелы? Иными словами, что помешало «Розовому приливу» завершить начатые реформы и перейти к экономической революции, которой требовали их сторонники? Одно из объяснений, по мнению радикальных критиков, — ограниченность возможностей режимов в силу их зависимости от интересов верхов. Но такое объяснение не учитывает сложную динамику действующих сил. Политики «Розового прилива» прекрасно понимали, что находятся у власти благодаря активной народной поддержке. Они понимали, что их политическое выживание зависит в первую очередь от удовлетворения интересов сторонников. И вот ключевой вопрос: если они прежде всего имели обязательства перед городской беднотой, то почему не решились на более глубокие экономические преобразования, которые бы позволили им порвать с моделью клиентелы в социальной политике и ступить на путь устойчивой социальной и политической интеграции, на путь правления без участия верхов общества?
Правительствам «Розового прилива» не удалось провести полную реструктуризацию вовсе не из-за приоритета обязательств перед деловыми кругами. Скорее, им не удалось углубить реформы, которые позволили бы им оставаться у власти, потому что они понимали, что не могут ступить на более сложный путь — и оказались правы в оценке своих сил. Не имея сил развивать реформаторский курс, они были вынуждены сделать выбор в пользу быстрых в реализации мер, приносящих скорый результат, не идя на лобовое столкновение с местными правящими классами. Они предпочли выигрывать выборы с помощью ресурсов, доступных при сохранении экономического статус-кво. Такой подход решительно отличается от стратегических дилемм классических левых. Как правило, те находились в условиях, когда у власти стояла враждебная политическая верхушка, но все же боролись против нее и, действуя извне и снизу, вынуждали правительства немедленно приступить к коренным преобразованиям. Классические левые бескомпромиссно продавливали радикальные меры, даже если для этого приходилось жертвовать симпатиями избирателей — основным приоритетом реформистских правительств, действующих с оглядкой на верхи, — и в конечном итоге самой демократией. Уникальный случай Чили, где рабочий класс привел свои партии к власти, также связан с логикой неослабевающего давления, требовавшего углубления реформ еще до избрания Альенде. Главное отличие состоит в том, что нынешние левые у власти делают то, что им кажется возможным для получения голосов, а прежние левые использовали все доступные рычаги не только ради места во власти, а ради более глубоких преобразований.
Рене Рохас
http://scepsis.net/library/id_3876.html – цинк (по ссылке библиография и полная версия статьи)
Развернутый материал о структурных причинах кризиса левых правительств Южной Америки, которые были использованы США при реализации стратегии "правого поворота" с целью отыграть утерянные в "нулевые" позиции.
Как верно отмечает автор, основной проблемой было не то, что павшие левые правительства были слишком левыми и социалистическими, а скорее наоборот, они были недостаточно социалистическими, регулярно шли на компромисс с правящими классами, а их реформы оставались фрагментарными и незавершенными.
Приливы и отливы в движении латиноамериканских левых
«Розовый прилив», который многими рассматривался как одно из самых перспективных течений в глобальном левом движении последних десятилетий, сегодня идет на спад. Чтобы понять причину его упадка, в настоящей статье рассматриваются подъем и успехи этого течения в сравнении с подъемом классического левого движения{I} в регионе, возникшего по следам Кубинской революции. И если свершения классического левого движения были обусловлены структурным влиянием промышленных рабочих, то «Розовый прилив» опирался на движения рабочих неформального сектора и жителей неформальных поселений.
Он опирался на социальную структуру, которая уже была изменена двадцатью годами деиндустриализации и промышленной фрагментации. Это имело два принципиально важных последствия: во-первых, новоизбранные правительства получили гораздо меньше рычагов влияния на правящие классы, чем их предшественники, а во-вторых, они склонялись к клиентелизму, иерархичной модели правления, что, как оказалось, ограничило их возможности. В конечном итоге «Розовый прилив» был уничтожен теми, чьи интересы должен был представлять, в то время как классическое левое движение потерпело поражение от верхов{II}, которые оно пыталось сместить.
Начало нового тысячелетия в Латинской Америке было отмечено волной народных восстаний, в результате которой к власти пришло несколько левых правительств. Этот феномен получил название «Розового прилива», и, хотя политику этих правительств нельзя назвать в полной мере «красной», они получили горячую поддержку радикалов, среди которых были в том числе и наши ведущие мыслители. Ноам Хомский, например, хвалил достижения новых реформаторов в области демократии, укрепления суверенитета и общественного благосостояния[1]. Способность этих стран сглаживать худшие проявления неолиберализма, поддерживать общественный сектор экономики и сопротивляться давлению США выгодно выделялась на фоне предшествующих «потерянных десятилетий» рыночного фундаментализма и социальной изоляции. В мировом контексте «Розовый прилив» резко отличается от масштабных неолиберальных тенденций капитализма и удручающих последствий «Арабской весны» на Ближнем Востоке.
Тем не менее, «Розовый прилив» спадает, и это не такой отлив, который скоро обязательно сменится приливом, как в природе. Спад левого движения в латиноамериканском регионе означает долгосрочное отступление реформаторских правительств. В 1999 г. к власти пришел Уго Чавес, маргинальный популист-националист{III}, затем, в 2002 г., на пост президента Бразилии был избран Лула, бессменный глава Партии трудящихся. В 2003 г. главой Аргентины стал Нестор Киршнер, спустя полтора года Боливию возглавил Эво Моралес, а еще через полтора главой Эквадора стал Рафаэль Корреа. Последовала длинная череда удач на перевыборах и выборах преемников. Однако после ряда значительных поражений в 2015 г. удача стала отворачиваться от левых. Выборы 2015 г. положили конец реформистскому перонизму{IV}. За ними последовал «конституционный переворот» в Бразилии, который лишил власти Дилму Русеф. В Эквадоре рушится коалиция Рафаэля Корреа, так как его кандидат-реформатор едва обеспечил себе победу. И хотя Моралес по-прежнему крепко держится у власти, когда уйдет Мадуро, с ним сгинет все, что еще остается от достижений Боливарианской революции, и цикл закончится[2].
Как оценивать «Розовый прилив»? Каковы истинные показатели достижений и неудач? Что подорвало перспективы его развития и обратило подъем вспять? Примечательно, что и друзья, и враги говорят об ошибках политиков и их партий, которых можно было избежать. Правые зарубежные аналитики делят латиноамериканских реформаторов на хороших и плохих, утверждая (и это не удивительно), что неудачи «Розового прилива» проистекают из его первородного греха — популизма. Это объясняют тем, что сырьевая рента обеспечила массовую лояльность, но она же разрушила стабильные республиканские институты, необратимо поляризовала политическое и гражданское общество и привела к неизбежной финансовой катастрофе. Левые же, прежде всего радикальные, упрекают лидеров «Розового прилива» не столько за демагогию, сколько за покорность верхам общества и соглашательство с ними. В этом случае реформаторов бранят за нерешительность. И действительно, даже те стратегии, которые консерваторы клеймили как неправильные, не выходили за рамки дозволенного крупным бизнесом, стремящимся восстановить неолиберальную легитимность [Webber, Carr, 2012].
Направленная с разных сторон критика имеет на удивление много общего. И левые, и правые в оценке «Розового прилива» ищут волюнтаристских объяснений. И те, и другие концентрируют внимание на отдельных решениях реформаторов, седлая любимого конька революционных социалистов, утверждающих, что революционные возможности постоянно тратятся попусту из-за отсутствия «правильного» руководства[3].
Вместе с тем такие критики игнорируют или замалчивают структуру возможностей, в которой действуют реформаторские силы. А без этого анализ тактики функционеров и активистов всегда будет в лучшем случае неполным. Сколько бы мы ни симпатизировали программам реформаторов, нам нужно понимать, как возможности выбора были ограничены самими условиями правления. Оценивать результаты деятельности латиноамериканских левых необходимо в контексте структурных условий современности.
Структурный подход, корректирующий волюнтаристскую оценку «Розового прилива», требует от нас сместить центр внимания с воли реформаторов на их способность проводить в жизнь перемены. В конце концов, как мы можем осмысленно оценить готовность левых правительств идти против власти верхов, не очертив прежде границы достижимого? Интернациональному левому движению, как сторонникам, так и критикам «Розового прилива», необходимо провести анализ возможностей с тем, чтобы взвешенно отнестись к достижениям и недостаткам «левого поворота» в Латинской Америке начала XXI века.
Что еще важнее, из анализа «Розового прилива» в нужном контексте смогут извлечь важный урок новые народные движения, оформляющиеся в настоящий момент в регионе. Без понимания структурных условий невозможно разработать стратегию для устранения ошибок левого подъема, который казался столь перспективным. Для этого в настоящей работе мы предлагаем сравнить «Розовый прилив» с классическим послевоенным левым движением в регионе.
1. Что произошло и что могло бы произойти
Воодушевление и надежды, вызванные к жизни «Розовым приливом», прямо пропорциональны глубокому пессимизму, охватившему радикалов и социалистов после 20 лет поражений и капитуляции. Масштабность левого отступления затерла память о головокружительных достижениях народных масс предыдущей эпохи. Между тем, в конце 1950-х новая волна радикальных движений, рабочих выступлений и партий позволила левым прийти к власти или добиться серьезных уступок со стороны правящего класса. Во многих отношениях именно это радикальное левое движение внесло социализм в повестку дня региона, как в смысле демократически спланированного развития экономики, так и в смысле реального народного правления. Знакомство с тем, что лежало в основе успеха левых до наступления неолиберальной эпохи, позволит нам лучше понять, каким образом изменившийся контекст в начале 2000-х ограничил «Розовый прилив» и способствовал его упадку.
Классическое левое движение в Латинской Америке
Пик предыдущего подъема радикального движения в Латинской Америке пришелся на десятилетие с середины 1960-х до середины 1970-х[4]. Хотя для этого левого цикла главным образом был характерен политический активизм рабочих и вообще городских низов, точкой отсчета для него стала Кубинская революция 1959 г., а финальным аккордом — подавление батрацко-крестьянских восстаний в Центральной Америке. И хотя классическое левое движение Латинской Америки не повторяло характерной динамики и особенностей Кубинской революции, именно победа кубинских революционеров проложила дорогу новому радикальному движению.
Прежде всего это движение порвало с ориентацией на «народный фронт», которую защищали коммунистические партии, находившихся под влиянием Москвы, и которая предполагала союз с капиталистами, нацеленными на модернизацию. Главной характерной чертой нового левого движения стал решительный отказ подчинять организации рабочих и требования рабочего класса нуждам «буржуазно-демократической» стадии развития. Вместо этого движение начало решительную классовую борьбу, стремясь добиться серьезного влияния на правящий класс, а не подчиняться ему.
Ориентируясь на радикальные меры, реализованные кубинцами, новое поколение левых приняло программу по расширению и углублению структурных преобразований, начатых буржуазными модернизаторами. Такая программа предусматривала масштабную земельную реформу, полную национализацию ключевых сфер производства и отказ от товарно-денежного подхода в сфере социального обеспечения. Кроме того, классические левые предлагали провести глубокую демократизацию политики и экономики.
Конечно, столь радикальная повестка порой вызывала трения между силами, стоящими во главе активистских движений и их представителями в правительстве, что можно увидеть на примере дебатов, которые привели к краху правительства «Народного единства» Сальвадора Альенде в Чили. Тем не менее, классические левые были согласны между собой в том, что государственная власть должна служить рычагом, позволяющим претворять в жизнь их политику преобразований. В послевоенный период эта повестка воплощалась двояко: через рабочие выступления в растущем промышленном секторе Южной Америки и, спустя десятилетие, через восстания в сельскохозяйственных районах Центральной Америки.
Впервые левые ярко заявили о себе во время выступлений рабочих в Южном конусе. И хотя рабочие социалистические партии пришли к власти только в Чили с избранием Альенде в 1970 году, рабочее движение существенно влияло на политику и других стран. В Бразилии на фоне растущей агитации среди сельских масс за землю рабочие профсоюзы, взяв на себя инициативу, смогли разрубить корпоративистские{V} путы «Нового государства»{VI} и заставить правительство Гуларта в 1960-х провести реформы в своих интересах. В то же время активисты рабочего движения Аргентины становились все сильнее и в союзе с радикализующимися перонистами возглавили сопротивление, которое многократно принуждало военных уступать. Аналогичное давление вынудило националистическое правительство военных в Перу двигаться в прогрессивном направлении. В итоге к началу 70-х годов большинство стран Латинской Америки столкнулось с угрозой масштабного восстания рабочего класса, что наложило свой отпечаток на государственную и социальную политику.
Когда рабочее движение Южной Америки было вынуждено отступить, радикальные настроения в регионе не выветрились. Хотя городские рабочие движения в наиболее индустриально развитых странах оказались взяты под контроль, Центральную Америку подобно землетрясению всколыхнули восстания. Когда массовые движения с требованиями демократии и базовых социальных прав для крестьян и работников плантаций натолкнулись на сопротивление олигархов-землевладельцев, в организованных сельских общинах возникли народные армии, а восстание охватило Никарагуа, Сальвадор и, в меньшей степени, Гватемалу[5]. Вскоре, однако, революционный импульс сельских и массовых движений был истрачен. Организованная США военная интервенция и жестокая блокада поставили на колени Сандинистскую революцию, а восстание в двух других странах было ослаблено за счет патового расклада сил и переговорного процесса.
Таким образом, левое движение Латинской Америки после Кубинской революции основывалось на мобилизации рабочего класса и других народных слоев. Оно стремилось отстранить от власти правящий класс и встать на путь социализма и радикальной демократии. Ввиду этого забавно, что за классическими левыми закрепилась репутация движения с узкими, исключительно классовыми требованиями и культурными приоритетами. Несомненно, левые повысили уровень благосостояния и улучшили условия жизни всех низших слоев. Однако влияние классических левых далеко не ограничивалось улучшением экономических условий для трудящихся масс. Никакая другая политическая сила в регионе за всю историю не сделала столько для всесторонней демократизации политической и социальной жизни, как левые в послевоенный период. Классические левые не только подняли трудящиеся массы на столь высокий уровень, что с ними стали считаться на национальной политической арене, но и сделали очень многое для расового и гендерного равенства, благодаря огромному размаху своих реформистских программ. Поистине, демократизацией Латинской Америки мы обязаны этому поколению радикалов.
«Розовый прилив»
Упадок левого движения в Латинской Америке не мог длиться вечно. Оно вновь заявило о себе после ударов, нанесенных авторитарными режимами и управляемой демократизацией. На рубеже тысячелетий левые перешли от обороны к наступлению на неолиберализм, и оно в очередной раз пошатнуло власть верхов. Народные силы стали наращивать протестное движение, которое, начавшись с отдельных эпизодов, обратилось в организованный подъем. Новая мобилизация масс свидетельствовала о растущем народном сопротивлении рыночным реформам, и благодаря его силе правительства «Розового прилива» пришли к власти в Венесуэле, Аргентине, Боливии и Эквадоре. Здесь их усилия в социальной сфере были направлены на устранение самых тяжелых последствий 20-летней экономической либерализации.
Можно выделить две основные черты «Розового прилива». Во-первых, он опирался на массовую мобилизацию населения, которая стала заметна во второй половине 1990-х. Структурные реформы и меры жесткой экономии выталкивали все больше людей в неофициальную экономику; трудящиеся потеряли свои связи с системными партиями. В ответ на рост нестабильности, материальной уязвимости, на самоустранение партий, некогда представлявших интересы масс перед государством, «выключенные» слои населения начали протест, который приобретал все более воинственный характер. Протест нарастал волнами по мере того, как традиционные политические институты теряли способность защищать массовые интересы, а уровень жизни падал. Эта отличительная черта (рост мобилизации на фоне политической дезинтеграции) сыграла ключевую роль в успехе «Розового прилива». Поэтому данный сравнительный анализ касается случаев, где она проявилась наиболее ярко, то есть главным образом Венесуэлы, Аргентины и Боливии[6]. В большинстве случаев протестная волна росла пропорционально ослаблению неолиберального статус-кво. Уго Чавес, потерпевший поражение в восстании 1992 г., взял реванш у традиционных партий на волне народного недовольства в 1998 г., став президентом Венесуэлы. В течение нескольких лет удавалось за счет мобилизации периодически подавлять контрреволюционные вылазки, с каждым разом укрепляя власть чавистов и углубляя прогрессивную программу. В Аргентине локальные протесты нетрудоустроенных рабочих усилились в конце 1990-х, и с наступлением экономического коллапса восставшие осадили столицу. В ситуации, когда властям перекрыли кислород, в торговле и на улицах царил хаос, народную поддержку получил перонизм нового образца во главе с Нестором Киршнером, который опирался на активистское движение пикетерос{VII}.
В Боливии традиционная партийная система строилась вокруг партии «Националистическое революционное движение», которое пришло к власти в результате событий 1952 г. С ростом мобилизации народных организаций эта система начала распадаться. Относительно новая левая партия «Движение к социализму» (MAS) во главе с Эво Моралесом возглавила протестное движение, которое становилось все мощнее с каждым этапом мобилизации. Борьба против ключевых пунктов экономической либерализации, борьба, которую вели индейские общины, мелкие производители коки, организации жителей неформальных поселений фактически вылилась в восстания в 2003 и 2005 гг., сместив два правительства подряд, в результате чего Моралес смог победить на президентских выборах.
Вторая отличительная черта «Розового прилива» заключалась в курсе на повышение благосостояния слоев, мобилизация которых привела их к власти. Программу реформаторов этого движения в данной области лучше всего описывает понятие «второй интеграции» (то есть первой была интеграция в корпоративистских государствах, например, перонистской Аргентине и варгасовской Бразилии. — «Скепсис») Сильвы и Росси[7]. Комплекс многообразных мер принёс обнищавшим трудящимся слоям населения немедленное и значительное облегчение. Реформаторы не только повысили заработную плату за счет повышения минимальной ставки и применения иных механизмов воздействия, но и смогли справиться с самыми тяжелыми последствиями неолиберализма, направив средства на реализацию социальных программ. Они субсидировали сферу базовых услуг, таких как транспорт и жилищно-коммунальное хозяйство, направили огромные средства на выплату пособий наиболее уязвимым группам: безработным, малообеспеченным, матерям без официальной занятости.
Некоторые политические меры были более масштабными. Дальше Лулы с его прославленными выплатами для борьбы с бедностью (“fome zero”, «нет голоду»), пошли Киршнеры в Аргентине, восстановив в производственном секторе практику заключения коллективных договоров, что обеспечило рост зарплаты все большей части рабочего класса, и гарантировав выплаты матерям, отдающим детей в школу. С самыми амбициозными реформами выступило боливарианское правительство. Уго Чавес, который к тому времени уже направил больше ресурсов на развитие жилищного сектора и местной инфраструктуры, чем любой его соратник по движению, создал “misiones”, «боливарианские миссии» — координируемые на местах программы, которые обеспечили венесуэльцев бесплатным медицинским обслуживанием, образованием и другими благами.
Согласно Сильве и Росси, социальные программы «Розового прилива» вдохнули жизнь в политическую культуру, которая успела деградировать за десятилетия неолиберализма[Silva, Rossi, 2018, p. 8]. Зачастую это происходило путем включения в обновленные и перестроенные партии новых угнетенных групп. В Аргентине киршнеристы заключили альянс с безработными пикетерос и сумели договориться с промышленными профсоюзами страны. В «Движение к социализму» Боливии влились обитатели трущоб, шахтеры из копанок, крестьяне, а также низовые организации жителей. И снова Боливарианская революция пошла дальше и глубже: после экспериментов по установлению упорядоченных связей с активистскими группировками она остановилась на создании местных советов, которые должны были выступать ключевым механизмом взаимодействия организованных жителей трущоб с государственными институтами. Таким образом, реформаторы «Розового прилива» создали ряд новых политических институтов для реализации народных интересов, что способствовало реальному росту их политического веса.
Отступление «Розового прилива»
«Розовый прилив» принес безусловно прогрессивные результаты. Как мы показали, одним из его столпов являлось значительное увеличение расходов на социальные программы. Особенно заметны в этом отношении Венесуэла и Эквадор, где Чавес и Корреа незамедлительно приняли меры, чтобы направить национальные доходы на социальное обеспечение. Неоперонисты, сперва остановив урезание социальных расходов, затем за пять лет повысили расходы с 7% (в разгар кризиса) до почти 10% ВВП[8]. С тех пор в социальные программы периодически делались ощутимые вливания, поэтому на момент ухода Кристины Фернандес де Киршнер с президентского поста уровень расходов на социальную сферу в Аргентине был одним из самых высоких в регионе, уступая в этом отношении лишь Чили.
К моменту утверждения боливарианского режима в 2006 году расходы на социальную сферу достигали одной восьмой ВВП на фоне бума в нефтедобывающем секторе. Правительству MAS в Боливии потребовалось несколько больше времени, чтобы исправить социальную ситуацию в стране, однако к 2009 г. Моралес смог вывести социальные расходы на прежний уровень. Затем в результате народных выступлений его правительство вновь повысило социальные расходы до одной восьмой ВВП (рис. 1).
https://imgprx.livejournal.net/0ab0f6e6416ad73c2e5c29128e65b2f93112bcd5/-3I1POpMmQp54wpaRkI3FDTj1PZiE7-oIUxhfTfoX49PtLzH49rBlz8-5cfgc-Cm4evKoWXcRwALo5BHzHEskA
Рис. 1. Государственные социальные расходы, % ВВП. Источник: данные AMECO.
Увеличение расходов на социальную сферу существенно сказалось на бедности и неравенстве в регионе. За счет увеличенных выплат самым уязвимым слоям населения социальные программы существенно снизили уровень бедности. В период неолиберального правления в большинстве латиноамериканских стран число низвергнутых в полную нищету сильно выросло или не сократилось, но государствам «Розового прилива» за десятилетие удалось существенно сократить долю тех, кто вынужден выживать на три доллара в день и меньше. Самые серьезные улучшения оказались прямым следствием того, что реформаторы ориентировались на социальную сферу — это особенно заметно на примере Эквадора и Аргентины. Достижения Венесуэлы носили менее регулярный характер.
В 2002–2003 годах, после некоторого успеха, уровень бедности снова подскочил: причиной стала местная блокада нефтедобычи, организованная отстраненной от власти реваншистски настроенной социальной верхушкой. Ответные меры принесли более ощутимый результат: как только мобилизовавшиеся массы преодолели нефтяной локаут и отбили атаку на правительство Чавеса, боливарианский режим утвердился и принял всесторонние программы, о которых говорилось выше. В результате он добился таких беспрецедентных результатов в борьбе с бедностью, что даже Всемирный банк вынужден был нехотя признать их эффективность (рис. 2).
https://imgprx.livejournal.net/67bc64366fad27f58c1eff9b974c1c6365bc261d/-3I1POpMmQp54wpaRkI3FDTj1PZiE7-oIUxhfTfoX49FMiwxhaFQfH3zd2LZN7VuLnhrL9_Fu94Fvx117tbEnA.
Рис. 2. Население с доходом 3 и менее долларов в день. Источник: данные AMECO.
То, чего Аргентина добивалась свыше 12 лет — снижение уровня бедности на 20% — боливарианцы, невзирая на постоянное контрреволюционное сопротивление, осуществили за четыре года! К сожалению, нынешний экономический коллапс в Венесуэле свел эти достижения на нет. И все же политика перераспределения ресурсов в пользу социальной сферы, которую левые сделали приоритетом, существенно уменьшила неравенство. Согласно коэффициенту Джини{VIII}, страны «Розового прилива» во главе с Венесуэлой и Аргентиной стали лидерами по равенству в регионе[9]. Даже Боливия, которая в 2000 г. занимала одну строчку с Бразилией в списке стран с самым высоким показателем неравенства, снизила соответствующий коэффициент с 0,6 до 0,47 за пятилетнее правление Моралеса, чего удавалось добиться лишь немногим.
Однако, несмотря на все достижения, «Розовый прилив» переживает спад. Если классические левые были разбиты правящими классами, то их преемники проигрывают на выборах, лишившись поддержки большинства своих сторонников. За исключением Моралеса и MAS в Боливии, все остальные правительства «Розового прилива» потерпели поражение на выборах. Неоперонист Даниэль Сиоли проиграл кандидату от неолибералов, подновленному центристу правого крыла: если в ноябре 2015 г. Сиоли едва набрал чуть больше, чем общее число голосов своей партии, то победивший его Макри получил на 4 млн голосов больше, чем набрала оппозиция в 2011 году. Очевидно, правым удалось привлечь голоса обычного электората реформаторов.
В Эквадоре коалиция Рафаэля Корреа выиграла на прошлогодних выборах с минимальным перевесом, а затем необратимо распалась. Самый печальный результат — поражение чавизма. Хотя последователь Чавеса, Мадуро, выиграл выборы и вышел на второй срок, невозможно не заметить, что боливарианский режим переживает стадию глубокого кризиса. Доведенная до отчаяния инфляцией, дефицитом, голодом и коррупцией городская беднота Венесуэлы, которая ранее не раз мобилизовалась на защиту Чавеса, теперь, вновь отброшенная в нищету, оказалась сломлена. Все чаще правительству приходится ограничивать участие низов и переписывать правила, чтобы оставаться у власти.
В 2015 году оппозиция одержала сокрушительную победу на парламентских выборах. В том году официальная Социалистическая партия Венесуэлы, переписав конституцию Чавеса, обставила расколовшуюся оппозицию. Выборы, возможно, и были честными, а подсчет голосов точным, однако явка оказалась чудовищно низкой. Мадуро получил на 2 млн голосов меньше, чем Чавес в 2012 году, а это говорит о том, что призыв оппозиции бойкотировать выборы был услышан разочаровавшимися и потерявшими надежду боливарианцами. Может, другим правительствам и удалось избежать венесуэльской катастрофы, но они определенно продолжают терять прежних сторонников.
Что важнее всего, «Розовый прилив» растратил свой преобразовательный потенциал. Цель расширения социальных программ не была достигнута из-за непреодолимости строгих налогово-бюджетных барьеров. Реформаторские правительства, ограниченные теми же источниками дохода, что и их неолиберальные предшественники и соперники по региону, не смогли поддерживать рост благосостояния граждан. В Аргентине, например, где в последние годы заметно росли социальные расходы, проигрывающий кандидат-киршнерист принадлежит к консервативному крылу неоперонизма и во время кампании признал неизбежность мер «строгой экономии».
Главная причина неспособности деятелей «Розового прилива» придерживаться реформаторского курса объясняется тем, что они упрямо полагались на доходы, которые поступали в бюджет от продажи сырья (рис. 3 и 4). Как и их неолиберальные предшественники, левые правительства продолжали зависеть от экспорта природных ресурсов, а потому были заложниками мировых колебаний цен на сырье. Когда мировые цены на сырье скакнули после «дешевых» 1990-х, Венесуэла стала еще более зависима от нефти. К 2013 г. нефть приносила более четырех пятых экспортного дохода, а на момент прихода Чавеса к власти этот показатель составлял лишь 50%[Rojas, 2017, p. 74]. Когда Киршнеры победили на выборах, в Аргентине только начинался затяжной рост цен на сою и ее производные, которым политики воспользовались. Если до прихода к власти Нестора соя приносила менее четверти дохода бюджета, то к концу президентства Кристины этот показатель почти дошел до 40%.
https://imgprx.livejournal.net/c9d38434de7e09b365ed8b9765acd87712a70fd7/-3I1POpMmQp54wpaRkI3FDTj1PZiE7-oIUxhfTfoX49lEHL3ER7m83LS6p4PkP21nBerWv8gUSm4j-HNUQilbg
Рис. 3. Ведущие экспортные продукты Аргентины (% от общего объема). Источник: Экономическая комиссия ООН по странам Латинской Америки и Карибского бассейна, статистика и показатели (CEPALSTAT).
В результате резкого падения мировых цен на сырье неизбежно сократился объем услуг и товаров, получаемых городской беднотой. Находившиеся у власти левые пытались лишь выжать побольше из существующих в стране производственных и коммерческих мощностей, вместо того, чтобы развивать новые, альтернативные и более надежные источники для поддержки своих сторонников. Говоря словами одного сторонника чавизма, «правительство должно придумать, как провести экономическую революцию, чтобы нам опять было что есть!»[Casey, Neuman, 2018]. Таким образом, бедный городской электорат отказался поддерживать «Розовый прилив» за его неспособность преодолеть барьеры неолиберальной экономики. Если классические левые были повержены верхами за то, что пошли слишком далеко, то правительства «Розового прилива» наказаны теми, кто привел их к власти, за то, что пошли недостаточно далеко.
https://imgprx.livejournal.net/51dfb4fe42bf44a27ef3e8bf41f56211ee8de0f5/-3I1POpMmQp54wpaRkI3FDTj1PZiE7-oIUxhfTfoX4_ikcOwWo8XLTki_aEdfmDJhuKRz8PfoVkAJyft1kE03Q
Рис. 4. Ведущие экспортные продукты Венесуэлы (% от общего объема). Источник: Экономическая комиссия ООН по странам Латинской Америки и Карибского бассейна, статистика и показатели (CEPALSTAT).
Чем объясняется неспособность преодолеть унаследованные от прежнего режима экономические модели и социальную политику и найти устойчивые и качественно высшие схемы социального обеспечения? Почему «Розовой прилив» оказался неспособен расширить демократическое участие и выйти за пределы иерархически организованного неокорпоративизма, который воспроизвел формы подчинения клиентелы? Иными словами, что помешало «Розовому приливу» завершить начатые реформы и перейти к экономической революции, которой требовали их сторонники? Одно из объяснений, по мнению радикальных критиков, — ограниченность возможностей режимов в силу их зависимости от интересов верхов. Но такое объяснение не учитывает сложную динамику действующих сил. Политики «Розового прилива» прекрасно понимали, что находятся у власти благодаря активной народной поддержке. Они понимали, что их политическое выживание зависит в первую очередь от удовлетворения интересов сторонников. И вот ключевой вопрос: если они прежде всего имели обязательства перед городской беднотой, то почему не решились на более глубокие экономические преобразования, которые бы позволили им порвать с моделью клиентелы в социальной политике и ступить на путь устойчивой социальной и политической интеграции, на путь правления без участия верхов общества?
Правительствам «Розового прилива» не удалось провести полную реструктуризацию вовсе не из-за приоритета обязательств перед деловыми кругами. Скорее, им не удалось углубить реформы, которые позволили бы им оставаться у власти, потому что они понимали, что не могут ступить на более сложный путь — и оказались правы в оценке своих сил. Не имея сил развивать реформаторский курс, они были вынуждены сделать выбор в пользу быстрых в реализации мер, приносящих скорый результат, не идя на лобовое столкновение с местными правящими классами. Они предпочли выигрывать выборы с помощью ресурсов, доступных при сохранении экономического статус-кво. Такой подход решительно отличается от стратегических дилемм классических левых. Как правило, те находились в условиях, когда у власти стояла враждебная политическая верхушка, но все же боролись против нее и, действуя извне и снизу, вынуждали правительства немедленно приступить к коренным преобразованиям. Классические левые бескомпромиссно продавливали радикальные меры, даже если для этого приходилось жертвовать симпатиями избирателей — основным приоритетом реформистских правительств, действующих с оглядкой на верхи, — и в конечном итоге самой демократией. Уникальный случай Чили, где рабочий класс привел свои партии к власти, также связан с логикой неослабевающего давления, требовавшего углубления реформ еще до избрания Альенде. Главное отличие состоит в том, что нынешние левые у власти делают то, что им кажется возможным для получения голосов, а прежние левые использовали все доступные рычаги не только ради места во власти, а ради более глубоких преобразований.
Рене Рохас
http://scepsis.net/library/id_3876.html – цинк (по ссылке библиография и полная версия статьи)
Поделиться:
Записи на схожие темы
