Из доклада И. А. Родионова в Русском Собрании 7 марта 1912 года: Что делать?

Доклад, прочитанный автором в Русском Собрании 7-го марта 1912 года.

https://ic.pics.livejournal.com/ss69100/44650003/1151868/1151868_600.jpgМертвых не лечат, их хоронят, и самое большее – это творят им немногословную память.

И я не имел бы чести сегодня ничего говорить вам, милостивые государыни и милостивые государи, если бы народ наш был мертв.

Нет, он не мертв, он только болен, болен тяжко, а в его гигантском теле болезнь прогрессирует так быстро, что если не поспешить с самым энергичным лечением, то смерть неизбежна.

Тогда, само собой разумеется, врачи уже не нужны.

А пока жив народ, нам приходится и думать за него о жизни.

После нашей несчастной войны с Японией наступила революционная разруха, а потом потянулись мрачные пореволюционные годы.

В городах – страшная деморализация общества, беснование интеллигентной революционной черни, требование конституции, республики, автономий и т.п., убийства верных слуг Престола и отечества, бездействие и растерянность властей. В деревнях – пьянство, разврат, безбожие, беспрепятственное самоистребление и террор черни.

На судах за зверские убийства – 2-6 месяцев тюремного заключения и церковное покаяние, которое, на практике, не только не применяется, но даже засмеяли бы того, кто вздумал бы серьезно настаивать на исполнении его.

Еврейская печать праздновала победу и восхваляла свободу озорства, распутства, всяческого безобразия и самоистребления народного.

И никто не смел пикнуть, никто не решался зажать рот этой грязной подстрекательнице к преступлениям.

Одна только правая печать и правые организации еще кричали, еще боролись против попрания справедливости и порядка в государстве, но их слабый голос заглушался торжествующим хрюканием слепорожденной полуинородческой интеллигенции и неистовым гвалтом жидовства.

Глядя вокруг себя на творящиеся всюду безобразия и беззакония, часто приходилось обращаться к небу и вопрошать: да когда же чаша гнева Господня изольется до дна на голову многогрешной России? Или гнев Господен беспределен и чаша не опорожнится до тех пор, пока наша великая родина не обратится в жалкие клочки? Охватывало отчаяние.

Но "Бог творит знамения, когда умножается зло", говорит один из проникновеннейших св. Отцов церкви.

И вот после ряда лет безумного, омерзительного беснования смрадная мгла, окутавшая русскую землю, как будто начала местами прорезываться, как будто кое-где слабо забрезжили световые блики. Народ своим стихийным звериным чутьем почуял в водке, безвластии, безсудьи свою смертельную беду, и стихийное чувство самосохранения заговорило в нем.

Над родной, оскверненной тысячами злодеяний землей, показывается бледный, помертвелый лик народа. В недавно осатанелых, пьяных глазах теперь как бы горькое раздумье, как бы испуг, на искривленных, сквернословных устах – мольба… И, как шум неспокойного моря, из тысячей деревень и городов несется к правительству и частным лицам эта мольба, этот вопль народный, обратившийся в сплошной стон: "Уберите от нас кабаки! Они погубили нас, лишили здоровья, достатка, стыда, совести. Наша жизнь обратилась в сплошной ад. Если вы крещеные, если у вас есть крест на шее, ради Христа, уберите от нас кабаки!".

Судьи совести – присяжные заседатели из народа (но только из народа) – выносят теперь беспощадные приговоры убийцам, ворам, кощунникам, грабителям и растлителям.

Судом, как единственным законным оружием, они борются с неслыханной народной преступностью, борются и изнемогают.

Народ, ежечасно испытывающий на своем собственном горбу все великие и многообразные прелести "свобод", прямо стонет от них, на современные мягкие судебные кары открыто негодует и возмущенно заявляет, что у нас нет настоящего суда, нет действительно устрашающего возмездия за бесчисленные преступления, что теперешние гуманные суды способствуют не уменьшению, а чрезвычайному увеличению преступности.

"Из песни слова не выкинешь!". Тяжко признаться, но раз открыл рот, надо же договаривать до конца.

"Хошь бы кто другой пришел да забрал нас под свою власть. Лишь бы порядок наладил. А подчиняться все едино кому".

Вот какие речи раздаются среди измотанного народа.

Это знаменует собою весьма опасный симптом. Это значит, что народ изверился в свои суды и власти, и в его отчаявшейся голове бродит иногда мысль и о чужом завоевательном владычестве.

Как животные, Богом вложенным в них чутьем, умеют выбирать травы, исцеляющие их от смертельных заболеваний, так и народ, ведущий непосредственную, близкую к природе вещей жизнь, безошибочно угадывает те единственно верные средства, которыми можно восстановить нарушенный порядок.

Народ заявляет, что надо карать кровью за пролитую кровь, болью за причиненную боль, смертью за отнятую жизнь, иначе ничем не остановить урагана преступности, ведущей к неминуемой гибели.

Не чудесное ли знамение, что в век безверия, в век торжества материализма и полной нравственной распущенности во многих местах народ валом повалил в дотоле пустующие церкви и готов, как было на ранней утренней заре христианства, принять мученический венец за свою униженную православную веру и гонимых достойных пастырей.

Это значит, что в сердце народа еще теплится ревность к св. вере отцов своих, что среди смрада, грязи и крови он стосковался по своей многотрудной, но праведной, жизни, по потерянному древнему благополучному быту своему.

И когда, как благодатный дождь над выжженной пустыней, появляются среди него пастыри добрые и ревностные, народ охотно и радостно идет по зову их и за свою правду готов на всяческие жертвы, на муки.

В верхних слоях нашего общества, хотя медленно и туго и далеко не везде, начинает проясняться национальное сознание, засоренное полувековым внедрением чуждых и пагубных теорий, увлечение космополитизмом и всякими иными "измами", видимо, у многих начинает проходить.

Вот эти отрадные признаки знаменуют собою, что Россия, в лице верных сынов своих, умирать не собирается, а хочет сбросить с себя дьявольское наваждение, причинившее ей столько бед, искалечившее органически сложившийся быт ее, хочет расстаться со своим больным, позорным настоящим и силится повернуть на единственно верный спасительный путь навстречу своим здоровым национальным идеалам.

В письме к одному англичанину из-под пера ученого индуса Кууть-Хуми Лан-Синга вылились такие глубокого значения строки: "Часто происходило, что никакая человеческая мощь, даже сила патриотизма, доведенная до исступления, не была в состоянии совратить железную судьбу с намеченного пути и, как факелы, опущенные в воду, нации погружались в мрак гибели".

Устами индуса сказалась философия и психология человека иного племени, иной культуры, а главное – иного религиозного миросозерцания, чем мы.

Все стремления буддиста сводятся к нирване, покою, небытию.

Нашим Божественным Учителем, наоборот, заповедано нам стремиться к возрождению, воскресению и к вечной жизни.

Этими противоположными конечными идеалами определяются так непохожие одна на другую земные судьбы народов буддийских и христианских.

Точка зрения буддиста, казалось бы, должна быть чужда нашему духу, но я потому и привел его слова, что боюсь как бы русское общество и русское правительство не поступили чисто по буддийски. В нашей недальновидности, в отсутствии мужественной тревоги и бездеятельности есть нечто до крайности опасное, быстро приближающее нас к политическому небытию.

Мы можем поздно проснуться, можем опоздать, как не раз опаздывали, и пропустить благоприятную для нашего возрождения пору.

Я думаю, что теперь за наши прежние прегрешения чаша гнева Господня излилась уже до дна на нашу бедную многострадальную родину.

И нам, русскому обществу, русским людям, русскому правительству, надо понять Божье предупреждение. И не только понять, но и использовать его.

Пора перестать быть ленивыми, нерадивыми и слепыми. Пора широко открытыми глазами зорко оглядеться вокруг себя, бестрепетно измерить бездну народного падения и не опускать рук, не говорить: "Моя хата с краю!" Это позорно и это неверно. Мы живем под одной крышей, в одном доме, и этот дом называется священным для нас именем. Имя это – Россия. Этой России мы всем обязаны, и каждый из нас должен служить ей в меру сил своих до последнего издыхания. Ведь если погибнет она, не спасемся и мы.

Надо осознать критическую серьезность переживаемого момента.

И, в первую голову, – не надо дать укорениться преступности и порокам народным, дабы тем не навлечь на нашу родину новых кар Небесного Царя. Надо, не покладая рук, работать над оздоровлением Отечества, надо очистить авгиевы конюшни нашей государственности, засоренные грехами старого бюрократического произвола, преступлениями революции и засильем вредной инородчины.

I

Основой и материалом всякого государства является народ.

Темный и невежественный, каким выходит он из недр таинственной природы, народ живет одними животными инстинктами. Только религия обуздывает его, облагораживает и делает годным для государственности.

Народ, потерявший веру в Бога, становится скотом и зверем. Если при этом ослабела власть, он обращается в жестокого насильника и анархиста. Наш народ в переживаемое нами лихолетье, сбитый коварными недругами с естественного правого пути, стоит на грани исторического перелома, как сказочный богатырь на распутье дорог.

Но у богатыря было то преимущество перед нашим изолгавшимся мошенническим временем, что на столбах у каждой дороги были надписи, кратко, но красноречиво, а главное правдиво, предупреждавшие, что именно, какое счастье или какие опасности ожидают витязя на той дороге, которую он изберет.

У нас же все надписи сулят одно и то же: благо и счастье народа, и все, кроме одной, безбожно лгут.

Где же пьяному, отупевшему, развращенному народу с его верхними классами, заплутавшимися в дремучем лесу предательских теорий разобраться в этих надписях?!

Ясно, что если ему самому предоставить выбор, он пойдет по той дороге, которая больше других насулила, и погубит и себя, и государство.

Исступленные вопли нашей интеллигенции – этого блудного сына родины, что будто бы подъем народного образования и осуществление всевозможных "свобод" явятся панацеей от всех бед и пороков – сущая ложь, напетая евреями для погибели России. Да не подумают, что я противник просвещения народного. Я только противник народного образования, того образования, какое дается теперь народу, когда 9/10 малограмотных учителей являются ярыми революционерами, а 1/10 их сама не знает, во что верует.

С каким духовным обликом выйдут на путь жизни те молодые поколения народа, которые побывают в руках таких воспитателей, понятно без всяких пояснений.

II

Но тут мы снова наталкиваемся на ту страшную преграду, об которую уже много добрых начинаний разбилось на Руси.

Я разумею пьянство.

Без отрезвления народ не пойдет в церковь.

Но, помимо того, на гнилой оси нашей финансовой политики Российская Держава далеко не уйдет.

Эта ось скоро сломается и громоздкий тяжелый воз не только окажется на боку, но, по моему мнению, – при его непомерной величине и тяжести непременно разобьется вдребезги, ибо высота падения слишком огромна и удар об землю окажется слишком велик.

Политика спаивания народа могла быть, скрепя сердце, допущена, как мера отчаяния, да и то только в том единственном случае, когда все средства обложения исчерпаны до дна, когда нет никаких иных выходов и когда все равно впереди грозит государству неминуемый крах.

Так вот для продления агонии, как кислород для умирающего, может быть, и допустима такая жестокая, самоубийственная мера.

Ко времени введения винной монополии ничего похожего на такое отчаянное положение вещей у нас не наблюдалось.

Мы были сильны, грозны и до теперешней нищеты народной далеки.

Наша слабость, потеря грозного престижа и унизительная нищета пришли к нам вместе с винной монополией и в значительной мере от нее.

Это была и есть политика самообмана, трусливая политика сегодняшнего дня без мужественного, зоркого заглядывания в грядущие дали.

Как пьяный сплошь и рядом воображает, что он и силен, и грозен, и богат и все любуются им, все восхищены его великолепием, так и мы тщимся на пьяном бюджете выехать к величию, славе отечества. Тщетная надежда! Пьяному случается очнуться от своих восхитительных грез с барабанным боем в голове, с болезненным, помятым, обессиленным телом где-нибудь в овраге или трясине, откуда не всегда и вылезть возможно.

Боюсь, как бы того же не случилось и с Россией.

А между тем у нас остается непочатый край неиспользованных статей обложения, откуда на нужды государства можно черпать средства не только без вреда, но даже с большой пользой для народного благосостояния и здоровья.

Только слепота и лень наших государственных деятелей, а может быть что-нибудь и похуже, избрали гибельный путь пополнения государственной кассы через эксплуатирование гнусного народного порока.

Конечно, не мне одному, а многим русским людям кажется совершенно непонятным, почему, вместо спаивания народа, не введена у нас монополия экспорта нашего хлеба?

Ведь мы шесть месяцев в каждом году кормим нашим хлебом всю Европу.

Без нашего хлеба ей никак не обойтись, потому что другие хлебные страны не могут выбрасывать на рынки больше того количества хлеба, которое они поставляют теперь, и с увеличением населения потребность в нашем хлебе будет возрастать, потому что, по недостатку земли, Западная Европа и даже Америка не могут уже значительно увеличивать у себя площадь посева.

Между тем хлебная торговля у нас так дурно поставлена, что, вопреки здравому смыслу, не мы диктуем цены на хлеб, а нам их диктуют. В силу этого наш главный промысел – сельское хозяйство – из года в год приносит одни убытки, из года в год падает и разоряется.

К чему ведет подобное положение вещей, само собою понятно. Монополией хлебного экспорта сразу убиваются два зловреднейших фактора русской жизни: первый – народ выйдет из-под убийственного гипноза кабака; второй – те сотни миллионов святого народного достояния, которые теперь ежегодно уплывают от него в карманы экспортеров, будут поступать в государственную кассу, т. е. возвращаться тому же народу, да, кроме того, не будет уже места тому глубоко возмутительному явлению, что наш хлебороб по осени вынужден продавать свой хлеб за полцены, а весною, когда истощаются запасы или в неурожайные годы, платить за него разным кулакам и пиявкам втридорога.

В настоящее время почти весь наш хлебный экспорт в руках евреев и только небольшая часть падает на долю греков и других инородцев.

С правительственной монополией этой возмутительной несправедливости наступит конец.

Еврей ежегодно будет обессиливаться на сотни миллионов и на те же сотни миллионов будет возрастать наша сила. Одно это принесет русскому народу и государству огромные выгоды.

Так как монополия хлебного экспорта сразу даст государственной кассе сотни миллионов, то на эту сумму и надлежит сразу же уменьшить производство и продажу водки.

Отрывая народ от кабака, мы оберегаем его достояние, его здоровье, его быт. Но и этим не исчерпываются все выгоды этой меры.

Правительство, непосредственно заинтересованное все в большем и большем производстве хлеба, силою вещей вынуждено будет обратить особое внимание на загнанное теперь земледелие и помогать населению производительнее и совершеннее эксплуатировать землю.

Надо не забывать, что нужда и теснота являются самыми могущественными двигателями культуры.

Наше земледелие не сделает значительных шагов вперед до тех пор, пока само правительство не будет непосредственно заинтересовано в его успехе и развитии. А оно будет кровно заинтересовано только тогда, когда явится необходимость непосредственно из земледелия черпать деньги для государственной кассы. Тогда, и только тогда, правительство придет на помощь к земле и со всей своей мощью, и со своими огромными средствами. Тогда будут орошены и безводные степи, гибельная община сама собой распадется на хутора и отруба, откажемся от трехполья, в крестьянских хозяйствах появится племенной скот, хорошие лошади и усовершенствованный сельскохозяйственный инвентарь.

До этого же времени в великом деле земли будем или топтаться на месте, или ползти вперед черепашьим шагом, или даже, как раки, пятиться назад.