О русском крестьянине замолвите слово

Сейчас уже ни для кого не секрет, что информационная борьба против России ведется несколько веков, где русский крестьянин составляющий основную часть населения страны видится диким, невежественным с неизменной рабской покорностью. Древняя Русь сохранилась в мифическом язычестве и эволюционный процесс развития человечества как будто не коснулся России, и народ – каким как был доверчивым и не умеющим думать тысячи лет назад, таким и остался.

С самого начала образования Российского государства на крови началось воцарение монархии, на крови вводилось крепостничество – русское рабство. Руками опричнины  (русская инквизиция) были подавлены и умервлещены миллионы свободных людей, населяющих территорию Руси.

Иван Грозный открыл дорогу для экспансии русского народа и эксплуатации природных ресурсов, первые мануфактуры открыты были англичанами именно при нем. Петр I  и последующие правители открыли дорогу для иностранного  правления над русским народом. И их мнение служило основой для историографии российской. Рисунок в заглавии с книги Адама Олеария «Путешествие по России, Тартарии (Крым) и Персии» наглядно демонстрирует влияние западной идеологии о рабской покорности русского народа.

П.А. Вяземский в первой половине XIX века писал:

«Два главных города в России – Петербург и Сарепта, дела в них делаются по-немецки, говорят по-французски, деньги перекатываются русские. Русский язык и русские люди только для черных работ».

Редко встретишь такие откровенные мысли о нравах правящей элиты о главной ценности государства – народе. Да и кто мог описать о русской общности? 

Во 2-й книге „Полярной Звезды” (1856 г.) напечатана очень интересная статья Н.П. Огарева, – озаглавленная „Рус­ские вопросы”. В ней автор спрашивает, между прочим, кого могло бы взять правительство себе в помощники, предпринимая дело освобождения крепостных людей, и отвечает так:

«Народ плохо может высказать понятие, находящееся у него скорее в степени инстинкта, чутья, а не ясной мысли.

Большие баре! Люди, у которых по пяти, по двадцати, по тридцати, по полутораста тысяч душ… Но эти люди, никогда не соприкасавшиеся с народом и его потребностями, никогда не мыслившие, привыкшие только тра­тить огромные с неба валившиеся суммы, не стесняясь ни на волос в самых необузданных капризах. Нет, это плохие советники!..

Мелкопоместное дворянство? Но это люди, лишенные воспитания, люди, выжимающие из мужика все здоровые соки… Плохие советники!

Купечество? Но это каста, которая рада своей замкнутости и считает себя пауком, а все остальное мухами, и которая, следственно, мерит благо­денствие государства своею прибылью, достигаемою всеми путями неправды. Плохие советники!

Чиновники?.. Но это члены одной огромной организации повсеместного грабежа, где оконечности пользуются копейками и постепенно к центрам скопляются рубли. Плохие советники!.. Да и попробуйте затронуть их циркулярчики, увидите, что значит бюрократическое самолюбьице. Плохие со­ветники!

Остается тот отдел дворянства средней руки, который, с одной стороны, образовался в высших учебных заведениях и привык мыслить, а, с другой стороны, жил в деревнях и знает народ и его потребности и, между тем, не продавал своей совести за места по службе».

«Но среди природы жирной

Тощ и скорбен, весь в пыли

Человек — «венец созданья,

Перл природы, царь земли…».

(Александр Львович Боровиковский)

http://www.proza.ru/pics/2017/10/06/1194.jpg?5505

Но на его пути стоит грозная цензура, которая пропускала только то, что характеризовало бы убогость и нищету крестьянина, ставя – это ему же в вину, за не образованность и бес культурность, скрывая общинность русского крестьянства, где проявлены великолепные черты характера русского человека.

О народе, как и о человеке, судят по внешности. Поэтому деспотизм, властвующий чад русским народом, рассматривается, естественно, как выражение и следствие национального характера.  Общественное мнение либерального крыла России, да и всей грамотной Европы видит только лишнее доказательство неизменной рабской покорности народных масс, в одинаковой мере не способных понять свободолюбивые устремления европейских народов.

Но  Факты невозможно отрицать. Движения Разина, Пугачева описаны только с полицейской точки зрения: – посягательство на трон Его величество и «дикая разнузданность толпы».

Во второй четверти XIX в. наивысшего подъема крестьян­ские движения достигают в 1826 и 1848 гг. – 1059 кре­стьянских волнений. Но в середине века за период 1857 – май 1861 гг. учтено 2165 крестьянских волнений.(!) Для подавления народных волнений использовались войска, но в ряде случаев, применение их старались ограничивать, опасаясь сговора крестьян с рекрутами. В 1857 г. почти сохраняется соотношение, еще харак­терное для прошлых лет (41 ввод при 100 волнениях). В 1858 г. налицо уже некоторое снижение (99 вводов при 378 волнениях).

Но зато первые месяцы 1861 г. дали уже такое количество «острых случаев», что вооруженные силы, которые к этому времени были приведены в полную боевую готовность, при­менялись 718 раз при 1340 волнениях. Как правило, волнения, связанные с земельным вопросом, вовлекали значительные массы крестьян и отличались осо­бым упорством. Все они подавлялись не только с необычай­ной жестокостью, но и с методической последовательностью.

Но в то же время усиление «аграрных движений» вызвало чрезвычайную тревогу у поместного дворянства, поскольку па каждом шагу приходилось наталкиваться на непреклон­ную волю крестьян добиться передачи им земельных угодий и на открытые угрозы расправиться с помещиками в том слу­чае, если это требование не будет удовлетворено. И можно привести немало фактов, аналогичных сообщаемому дворян­кой Федотовой, писавшей шефу жандармов, что группа кре­стьян Елатомского уезда, Тамбовской губернии, откровенно при ней заявила о своем намерении «запрудить реку Оку помещиками», если крестьяне не получат землю при освобо­ждении.

Характерными чертами крестьянских волнений периода крепостничества являлись также значительно большая массовость движе­ния, развертывание ряда выступлений на основе общих тре­бований вне территории поместья и объединенное действие крестьян не только разных владельцев, но и различных кате­горий. Помимо аграрных движений существовало и «Трезвенное движение» непосредственно было направлено против системы откупов, однако его значение далеко выхо­дит за рамки борьбы с злоупотреблениями откупщиков и нарушениями правил торговли вином. Именно в удивительном единодушии, которое характерно при «трезвенных движений», и помещики, и правительство усматривали для себя непосредственную угрозу.

В сводке сведений «о крестьянских обществах, условив­шихся не пить хлебного вина», составленной в III отделении, имеется в этом плане весьма любопытная запись. «Во многих местах Тульской губернии, — фиксирует III отделение, — крестьяне равномерно отказались пить вино, и упорство, с каким это исполняется, показывает сильный дух русского крестья­нина и возбуждает в некоторых опасение, что с наступлением весны крестьяне точно так согласятся не отправлять барщины».

В ряде случаев движение начиналось с того, что многочисленный сход принимал письменное, а чаще устное решение и устанавливал меры наказания за нарушение такового. Вот что доносит штаб-офицер Корпуса жандармов в Тульской губернии об одном из таких сговоров: «Крапивенского уезда, в имении кн. Абамелика крестьяне условились между собою словесно не покупать хлебного вина с тем, что, кто из них замечен будет в неисполнении этого условия, тот платит 5 руб. сер. штрафу и наказывается 25 ударами розог. Чтобы еще более подкрепить это условие, крестьяне после литургии в церкви с. Голощапова, предупре­див священника Руднева о своем соглашении, просили отслужить молебен».

В отдельных случаях точно оговаривалось, при каких об­стоятельствах и в каком количестве дозволяется приобретать вино. Так, например, мирской сход Троицкого сельского об­щества, Краснослободского уезда, Пензенской губернии, до­пускал покупку вина «во время свадеб не более ведра, в кре­стины – один полуштоф или за болезней престарелого чело­века, которому пожелается выпить водки, то может послать и взять в дом не более одной косушки».

Наказание виновных в неисполнении принятого решения обычно происходило «при общей сходке». «Собирается толпа, ставят на площади шест с привязан­ным к нему красным платком и около этого шеста наказы­вают провинившегося. В одном из казенных селений Бого­родицкого у. устраивается нечто вроде шествия, причем, для того чтобы всем было известно, колотят палкой во что-нибудь металлическое».

Кой-где к крестьянам присоединялись и городские жители. Так было в г. Балашове, где общество мещан также дало обет не употреблять хмельных напитков. Именно в этом контексте усматривается еще одна историческая несправедливость – описывающая русскую женщину темной, забитой. Вряд ли, они стояли в стороне от трезвого образа жизни. (!)

Крестьянство деспотического государства — и в этом есть некое странное противоречие — пользуется, если не считать злоупотреблений властью, почти столь же широким самоуправлением, как сельские общины в Швейцарии или Норвегии. Сельская сходка, куда собираются все мужчины, уже вышедшие из-под отцовской власти, решает все дела, и эти решения не подлежат обжалованию. Со времени освобождения крестьян в 1861 году правительство произвело некоторые изменения в порядке сельского самоуправления. Создан, например, особый сельский суд в составе десяти судей, избранных на сходке, в то время как прежде по закону только мир, или народное собрание, вершил суд.

Правительство попыталось также прибрать к рукам мир и урезать его права, усилив власть старосты и признав правомочными лишь созванные им собрания; избрание же старосты должно утверждаться мировым посредником, назначенным правительством и местным дворянством. Однако в первоначальном своем виде, то есть в тех местах, где власти были недостаточно сильны, чтобы ограничивать права мира, общинная автономия не претерпела никакого ущемления.

  Мир в Центральной России (в Южной России — громада) представляет крестьянскую концепцию верховной власти. Мир охраняет благоденствие всей общины и вправе требовать от каждого ее члена безоговорочного повиновения. Мир может быть созван самым бедным членом общины в любое время и в любом месте в пределах села. Общинные власти должны уважительно отнестись к созыву сходки, и, если они нерадивы в исполнении своих обязанностей, мир может без предупреждения отрешить их от должности, а то и навсегда лишить всех полномочий.

  Сходки сельской общины, подобно собраниям “ландесгемейнде” в средневековых швейцарских кантонах, проводятся под открытым небом перед домом старосты, деревенским кабаком или в другом подходящем месте.

  Что больше всего поражает тех, кто впервые присутствует на такой сходке, — это царящий там, как кажется, полнейший беспорядок. Председателя нет; обсуждение являет собой сцену совершенного ералаша. После того как член общины, созвавший собрание, объяснил побудившие его к этому причины, все наперебой спешат высказать свое мнение, и некоторое время словесное состязание уподобляется всеобщей свалке в кулачном бою.

  Слово принадлежит тому, кто сумел привлечь к себе слушателей. Если он угодит им, крикунов быстро заставят замолчать. Если же он не говорит ничего дельного, никто не обращает на него внимания и его прерывает первый же противник. Но когда обсуждается жгучий вопрос и атмосфера на сходке накаляется, все говорят разом и никто никого не слушает. Тогда миряне разбиваются на группы, и в каждой из них вопрос обсуждается отдельно. Все выкрикивают свои доводы во всю глотку; вопли и брань, оскорбления и насмешки сыплются со всех сторон, и поднимается невообразимый гам, при котором, казалось бы, никакого толку не получится.

  Однако кажущийся хаос не имеет никакого значения. Это необходимое средство к достижению определенной цели. На наших сельских собраниях голосование неведомо; разногласия никогда не разрешаются большинством голосов. Всякий вопрос должен быть улажен единодушно. Поэтому общий разговор, как и групповые споры, продолжается до тех пор, пока не вносится предложение, примиряющее все стороны и получающее одобрение всего МИРА. Несомненно, также, что полное единодушие может быть достигнуто лишь после тщательного разбора и всестороннего обсуждения предмета спора. И для того чтобы устранить возражения, существенно важно столкнуть тех, кто защищает противоположные мнения, и побудить их решить свои несогласия в единоборстве.

Мир не навязывает меньшинству решений, с которыми оно не может согласиться. Каждый должен идти на уступки ради общего блага, ради спокойствия и благополучия общины. Большинство слишком благородно, чтобы воспользоваться своим численным превосходством. Мир не господин, а любящий отец, одинаково благодетельный ко всем своим сынам. Именно этим свойством сельского самоуправления в России объясняется высокое чувство человечности, составляющее столь замечательную особенность наших деревенских нравов — взаимная помощь в полевых работах, содействие беднякам, больным, сиротам — и вызывающее восхищение всех, кто наблюдал сельскую жизнь в нашей стране. Этому же надо приписать безграничную преданность русских крестьян своему миру.

«Что мир порядил, то бог рассудил» –  гласит народная пословица. Существует много других подобных же пословиц, как, например:  - «Мир один бог рассудит», «Кто больше мира будет»?, «С миром не поспоришь», «Где у мира рука, там моя голова», «Хоть на заде, да в том же стаде; отстал — сиротою стал».

Обязательным правом мира и при господствующем в стране строе одним из удивительных его свойств является полная свобода слова и споров на деревенских сходках. Обязательным, ибо как можно было бы решать дела и вершить суд, если бы члены общины не высказывали свободно своего мнения, а, опасаясь обидеть Ивана или Петра, прибегали к криводушию и лжи? Когда суровое нелицеприятие и правдивая речь становятся правилами жизни и освящаются традицией, от них не отступятся и тогда, когда на обсуждение будет поставлен вопрос, выходящий за рамки крестьянских будней.

Наблюдатели нашей сельской жизни единодушны в своем утверждении, что, в то время как в городах слова, означающие  «неуважение к властям предержащим», даже в частной беседе произносят шепотом и слушают с дрожью, на деревенских сходках люди говорят открыто, критикуют те установления, которыми горожанам дозволено лишь восхищаться, невозмутимо осуждают самых высокопоставленных лиц правящей олигархии, смело ставят острый вопрос о земле и нередко порицают даже священную особу императора, от чего у чинного горожанина волосы стали бы дыбом.

  Однако неверно было бы заключить, что такая вольность языка обнаруживает непокорный нрав, бунтарский дух. Это скорее укоренившаяся привычка, порожденная вековым обычаем. Крестьяне не подозревают, что, высказывая свое мнение, они являются нарушителями закона. Они не представляют себе, чтобы слова, взгляды, как бы их ни выразили, могли рассматриваться как преступление. Известны случаи, когда староста, получив по почте революционные листовки, по простоте душевной читал их вслух на деревенской сходке как нечто важное и любопытное. Если в деревню явится революционер-пропагандист, его пригласят на сходку и попросят прочитать или рассказать то, что он найдет интересным и поучительным для общины. Какой от этого может быть вред? А если история получает огласку, то крестьяне необычайно изумлены, услышав от жандармов, будто они совершили тяжкий проступок. Столь велико их неведение, что они верят, будто свобода слова — это право, данное каждому разумному существу!

  Таковы главные черты нашего сельского самоуправления. Нет ничего более удивительного, чем контраст между установлениями для сельчан и учреждениями, призванными блюсти жизнь высших слоев общества. Первые являются по существу демократическими и республиканскими; последние зиждутся на имперском деспотизме и строжайших принципах бюрократической власти.

  Неизбежным результатом этого несоответствия, столь бесспорного и поразительного, существующего уже веками, явилось одно важнейшее обстоятельство — резко выявившаяся тенденция русского народа держаться подальше от государственной власти. Таково одно из самых разительных его свойств. С одной стороны, селянин видел перед собой свой мир, олицетворение справедливости и братской любви, с другой — официальную Россию, представленную чиновниками и царем, его судьями, жандармами, министрами, — на всем протяжении нашей истории воплощение алчности, продажности и насилия. В этих условиях нетрудно сделать выбор.

«Лучше виноватым стоять перед миром, чем невинным перед судьей», – говорит русский крестьянин. А его предки говорили: – «Живи, живи, ребята, пока Москва не проведала».

  Русские люди издревле остерегались общаться с чиновничьей Россией. Оба сословия никогда не смешивались, и именно поэтому политическая эволюция поколений так мало повлияла на нравы миллионов трудового люда. Не будет преувеличением сказать, что жизнь всей массы народа и жизнь его высших классов лилась двумя близкими, но раздельными потоками. Простой народ живет в своих крошечных республиках, как улитка в раковине. Для него официальная Россия — чиновники, солдаты и полицейские — орда чужеземных захватчиков, время от времени засылающая на село своих холопов, чтобы взимать с него дань деньгами и кровью — подати для царской казны и новобранцев для армии.

Однако в силу удивительной незакономерности — одного из тех странных контрастов, которыми, как сказал один знаменитый географ, полна земля русская, — эти самобытные республики, пользующиеся столь широкой общественной и личной свободой, одновременно представляют собой надежнейший оплот, крепчайшие устои деспотического режима.

  Позволительно спросить, по какой прихоти судьбы или капризу истории произошла эта вопиющая аномалия? Каким образом учреждения, находящиеся в столь кричащем противоречии со всем нашим политическим строем, как эти крестьянские парламенты могут процветать под властью деспотического монарха?

  Но эта аномалия лишь кажущаяся; мы не стоим ни перед загадкой истории, ни перед случайным стечением маловажных обстоятельств. Великое историческое значение русской системе народного самоуправления – это форма, которую она принимает, и идеи, на которых основывается, гораздо более соответствуют политическим устремлениям русского народа, чем самодержавие и централизованная форма существующего режима. Если и есть нечто незакономерное в нашем государственном устройстве, нечто навязанное народу внешними и случайными явлениями, то это сама деспотия.

Апологеты лжи русского крестьянства и современные западные идеологи всегда обходят описание и даже упоминание об общинности русского характера. Примите к сведению, что Столыпинская реформа показала, что 80% (восемьдесят!) земель были общинные и только часть менее 10% вышли из общинных земель и то в целях перепродажи участков.

 Здесь впору упомянуть  и природную наблюдательность и прозорливость  В.И.Ленина, который в 1918 г. определил политику большевиков к крестьянству.

Анализируя опыт первого года социалистического строительства в деревне, Ленин, указал участникам этого строительства, съехавшимся на 1 Всероссийский съезд земельных отделов, комбедов и коммун, что пар­тия большевиков считает возможным проводить ломку вековых устоев старой деревни и возведение фундамента новой – лишь при участии самих крестьян-тружеников, лишь в согласии с их волей, «настойчиво, терпе­ливо, рядом постепенных переходов пробуждая сознание трудящейся части крестьянства».

(Ленин Соч. Т. XXIII стр 398 , стр. 423).