Жертвы этнографических выставок

Народ желает хлеба и зрелищ! Так было всегда, во все времена. Хлеб насущный, а в дополнение к нему – яркое увеселение, помогающее скрасить незамысловатый досуг.  Два из трех столпов (третий — работа), на которых держится общество. И далеко не все его члены стремятся к культурному развитию: для огромной части человечества вполне хватает трех перечисленных мной элементов. И чем кровавее и экзотичнее развлечение — тем лучше.

Так, античный мир покровительствовал боям гладиаторов, а средневековая Европа собирала толпы, увлеченно глазеющие на казни разносортных преступников. Надо ли говорить, что цирки, показывающие увечных или уродливых людей, пользовались огромным успехом?

С течением времени подобные развлечения уходили в прошлое: цивилизованный мир XIX века предпочитал менее жестокое времяпрепровождение. Просвещенное общество отвергло кровавые представления, и им на смену пришли вполне мирные, по названию — даже приличные, этнографические выставки. За красивой вывеской скрывался самый настоящий человеческий зоопарк.

Этнографическая экспозиция: яркая обертка, неприглядное содержание

«Этнологические экспозиции», «выставки людей», и прочие гуманные названия не способны даже немного смягчить суть. А она заключалась в том, что для увеселения европейской публики из-за океана привозились аборигены, в большинстве своем жители Африки. Впрочем, знаменитый Колумб тоже не гнушался подобного вида заработка, и им не единожды были предприняты попытки привезти напоказ индейцев. Антверпен и Лондон, Барселона и Милан, Варшава, Гамбург, Санкт-Петербург — во всех этих городах можно было увидеть модные «аттракционы», состоявшие из стилизованных африканских селений, жители которых выставлялись не просто в естественном, но подчас и в самом дикарском, примитивном виде. Течения социального дарвинизма породили еще один вид таких «экспозиций»: африканцев часто помещали по соседству с приматами, тем самым словно подчеркивая их общее происхождение. Не были редкостью клетки и решетки, за которыми представители дальних колоний представали взору толпы в своем «естественном» виде, демонстрируя обычную жизнь племени. «Экспонаты» повиновались организаторам выставок, и темнокожий добытчик снова и снова карабкался по стволу дерева, показывая, как его племя собирает фрукты, а шаман в кругу своих собратьев-индейцев камлал с бубном у костра.

Готтентотская Венера

Именно так журналисты и зеваки прозвали эту девушку. Ее звали Саарти, и она принадлежала к африканскому племени готтентотов. Как у большинства женщин, принадлежащих к этой народности, внешность Саарти была нетипичной за счет стеатопигии: генетически заложенной жировой прослойки на приподнятых вверх ягодицах, которые за счет ее определенного развития выпирают почти под прямым углом. Собственно, из-за них Саарти и попала на этнографические выставки. Если у себя на родине благодаря стеатопигии она считалась красавицей, то в Европе подобное строение женского тела было в диковинку, и посмотреть на девушку приходили толпы народа.

Девочка родилась примерно в 1790 году. Когда бурские коммандос убили ее семью, Саарти попала в рабство к семье богатых кейптаунских фермеров, где жила и работала вплоть до 1810 года. Брат ее хозяина предложил девушке поехать с ним в Англию: обещанные «золотые горы» сделали свое дело, и вскоре Саарти уже демонстрируется жителям Лондона. В ноябре того же года из-за закона о запрете работорговли девушке пришлось свидетельствовать, что она «выступает» перед публикой добровольно, и получает свой процент от выручки. Однако свидетели говорили обратное: Саарти часто запирали в клетке, заставляли танцевать, и ни о каких выплатах и речи не было. Но готтентотская Венера стояла на своем, и дело было закрыто. После четырех лет, проведенных в Лондоне, Саарти продали: новый хозяин увез ее в Париж. Там история повторилась: в течение 15 месяцев девушка является постоянной участницей этнографических выставок, и исследуется местными учеными. Интерес к «новинке» постепенно угасает, и в конце пути Саарти, пристрастившаяся к концу 1815 года к алкоголю, умирает. То ли это был сифилис, то ли пневмония, то ли оспа — история умалчивает. В 1816 году тело африканки вскрыли и расчленили на благо науки, и вплоть до 1974 года (!!!) ее скелет, мозг и половые органы были доступны для публики в парижском Музее человека. В том же году из экспозиции было убрано все, кроме скелета (он «выставлялся» до 1976 года), и только в 2002 году останки Саарти Бартман вернули на родину, в ЮАР, где она теперь и захоронена. Короткая жизнь, ужасная судьба. И Саарти — не единственная.

Эскимосы на выставке

Не все участники «экспозиций» привозились из колоний насильно. Некоторые, как Саарти, ехали по собственной воле, за лучшей жизнью. Но вот возвращаться домой приходилось с пустыми руками — это в лучшем случае. «Золотые горы» доставались только руководителям, сами же «экспонаты» чаще всего повторяли судьбу Саарти, умирая от не распознанных вовремя болезней, унижения и грубого обращения. Это ждало и эскимосов, которые в 1880 году добровольно приехали в Гамбург, чтобы принять участие в этнографической выставке. Глава одной из двух семей, Ульрикаб, был достаточно образованным христианином, умел играть на скрипке, и весьма иронично отзывался о зрителях, которые приходили посмотреть на гостей.

Ульрикаб ехал не столько за деньгами, сколько за знаниями. Эта жажда его и погубила, и мечте о возвращении на родину не суждено было осуществиться: в Дармштадте умерли сразу трое членов его группы, остальные пятеро ненадолго их пережили, и скончались в январе 1881 года в Париже. Как оказалось, эскимосов убила оспа: никто не позаботился о прививках для «экспонатов».

Единственный настоящий африканский людоед

А кто-то встречал смерть с радостью, принимая ее подарком судьбы, неким избавлением. Так случилось с пигмеем Отой Бенгой, чье имя когда-то было известно в США. Некоторое время он успешно выступал перед публикой, демонстрируя остро заточенные зубы — в его родной деревне такая «заточка» была частью обряда посвящения мальчика в мужчины, но вездесущие газетчики решили, что он каннибал. Бенгу нередко демонстрировали в паре с орангутангом, и пигмей бил себя в грудь, подражая примату, и восклицал: «Я — человек!». Это возмутило афроамериканских священников: после долгих разбирательств Бенге было разрешено свободно передвигаться по зоопарку Бронкса, в котором он и «работал». Ни к чему хорошему это не привело: посетители смеялись и издевались над пигмеем. В итоге миссионер Джеймс М. Гордон добился разрешения забрать оттуда пигмея, определил Бенгу в приют для цветных сирот, которым сам и руководил, а оттуда — в семью. Там пигмей освоил английский, поступил в школу, укоротил зубы, чтобы не пугать народ, и, по окончании учебы, нашел работу на табачной фабрике. Никто лучше него не мог карабкаться по высоким шестам, чтобы сорвать табачные листья, и на фабрике Бенгу даже ценили. Однако полноправным членом общества ему стать так и не удалось: он чувствовал себя чужим, и вскоре начал лелеять мечту о возвращении на родину. И пусть это будет чужое племя — то, в котором Бенга вырос, уже давно уничтожили — главным для пигмея был сам факт. Иллюзия настолько прижилась в его разуме, что, когда началась Первая Мировая, и водное сообщение с Африкой было прервано, Ота этого не перенес и впал в глубокую депрессию. Неизвестно, где он достал пистолет: в марте 1916 года 32-летний пигмей застрелился в одном из рабочих сараев, предварительно разведя церемониальный костер.

«Человеческие зоопарки» пользовались популярностью до 1945 года. Сколько было таких, как Саарти, Ульрикаб и Бенга? Неизвестно.