Новые европейцы

Европу наводняют переселенцы — только в прошлом году здесь приняли более миллиона человек, бежавших от войны из Сирии, Афганистана и Ирака. Сотни тысяч мигрантов прибудут сюда до конца 2016-го. Мощные миграционные потоки стали причиной политических разногласий и испытывают на прочность европейскую толерантность, размывая границы между разными культурами Старого Света.

Фотопортреты, дополняющие статью, которую вы только что начали читать, ярко иллюстрируют длинную историю иммиграции на европейском континенте. Алжирцы переселялись во Францию все время, что она была для них метрополией, миграционные потоки усилились в 1954—1962 годах, когда шла война за независимость. С начала 1990-х около 40 тысяч сомалийцев, бежавших из раздираемой войной страны, нашли приют в Швеции. Среди трех миллионов мигрировавших в Великобританию жителей Южной Азии много индийцев — все они родом из бывших британских колоний. Примерно столько же турок проживает на территории Германии. Они прибыли сюда на заработки в 1960—1970-х годах и осели навсегда.

Больше всего беженцев приняла Германия. Ее общественный уклад проходит самую серьезную проверку на прочность.

Во всей Европе, а в особенности в Германии, не смолкают дискуссии о национальной идентичности и о том, как люди, рожденные в других странах, принимают чуждую им культуру новой родины. 26 августа 2015 года ситуация вокруг продолжавших прибывать в Германию беженцев с Ближнего Востока накалилась до предела. Банды неонацистов атаковали полицейских, охранявших лагерь беженцев в городе Хайденау неподалеку от Дрездена. В Австрии в фургоне, брошенном занимающимися нелегальной перевозкой людей дельцами, было найдено 71 тело: несчастные иммигранты оказались заперты внутри и погибли.

Несколькими днями позже, когда сирийские беженцы в Будапеште штурмовали поезда, направлявшиеся в Германию, Ангела Меркель проводила пресс-конференцию в Берлине. По прогнозам правительства, в 2015 году на территорию ФРГ должны были прибыть около 800 тысяч беженцев (в итоге их общее количество перевалило за миллион). Канцлер напомнила представителям СМИ, что конституция Германии гарантирует право на политическое убежище, а первая статья гласит: «Человеческое достоинство является неприкосновенной ценностью».
Вот уже несколько десятилетий рост мировой миграции по темпам опережает увеличение численности населения планеты. По данным ООН, в прошлом году в мире насчитывалось 244 миллиона мигрантов. Число беженцев достигло 21 миллиона.

Со времен Второй мировой войны Европа приютила около трети всех мировых мигрантов. И если когда-то европейские страны сами «поставляли» мигрантов в Новый Свет, то сегодня Европа по такому показателю, как количество жителей, рожденных за ее пределами, вполне может сравниться с США.

В немецком есть слово Überfremdung, или «чрезмерный наплыв иностранцев». Оно символизирует страх перед тем, что с прибытием слишком большого числа мигрантов привычный уклад неизбежно изменится до неузнаваемости — ведь они принесут с собой чуждые коренным жителям язык и привычки. Это чувство, честно говоря, может понять каждый из нас.

Но в Германии за прошедший год оно обострилось до предела, выплеснувшись в ночных протестных митингах в Дрездене и Эрфурте и прокатившись сотнями атак на лагеря беженцев. Однако, несмотря на захлестнувшие общество националистические настроения, в целом в нем преобладали другие голоса — спокойные и доброжелательные. Представить только: всего каких-то семь десятков лет назад немцы отправляли евреев поездами в концлагеря на востоке страны, а теперь на вокзале в Мюнхене они с радостными улыбками встречают беженцев-мусульман, принося им еду и питье.

Наплыв мигрантов и неспособность Германии убедить европейские страны в необходимости следовать ее гостеприимному примеру стали причиной нестабильности.

Апогея эта история достигла 23 июня, когда по результатам референдума было принято решение о выходе Великобритании из ЕС. Будем справедливы: вовсе не беженцы стали основной причиной раздора — Британия и так их практически не принимала, — однако опросы общественного мнения показали, что главным движущим фактором стало желание граждан страны сократить иммиграцию как из стран Евросоюза, так и из-за его пределов.

Сам факт выхода Великобритании из ЕС и растущие антииммигрантские настроения в других странах заставляют обратить еще более пристальное внимание на происходящие в Германии процессы. Удастся ли жителям этой страны наконец перебороть свое непростое прошлое и привить обществу культуру доброжелательного отношения к приезжим — как называют ее сами немцы, Willkommenskultur?

В середине 1970-х годов я был учеником старшего класса в немецкой школе для иностранцев в Брюсселе. Фолькер Дамм, высокий блондин с коротко стриженными на висках волосами и угловатыми чертами лица, преподавал нам социологию. На его уроках я узнал о Холокосте — одно из занятий он целиком посвятил чтению вслух воспоминаний узников концлагерей.

Через 40 лет наши пути снова пересеклись. В одной из газет я наткнулся на любопытную статью: она рассказывала о том, как Дамм помогает людям, оказавшимся жертвами преступников. Мы стали переписываться, и я узнал, что, ко всему прочему, на пенсии Фолькер обучает детей беженцев, которые десятками тысяч начали прибывать в Германию. Прошлой зимой он пригласил меня в Ротенбург-на-Фульде — городок с населением 13 тысяч человек в самом центре страны. Именно здесь Дамм проработал учителем большую часть жизни. По его словам, пока городским властям удается справиться с наплывом мигрантов без особых проблем.

Дождливым утром мы с Фолькером поднимаемся по истертым ступеням лестницы здания XVI века, где сейчас расположен городской муниципалитет. Нам назначена встреча с одним из бывших учеников Фолькера — мэром города Кристианом Грюнвальдом.

Ротенбург — красивый городок: дома аккуратно выстроились вокруг рыночной площади, протянувшейся вдоль реки Фульды; неподалеку раскинулся уютный парк. Из высоких окон рабочего кабинета Грюнвальда открывается вид на протестантскую церковь.

К юго-востоку от города на возвышенности расположена военная база Alheimer Kaserne, на территории которой разместилось 719 беженцев — из Сирии, Афганистана, Ирака, других стран.

Грюнвальду 39 лет. У него доброжелательная улыбка и быстрая речь. Победив на выборах пять лет назад, Кристиан активно пытается вдохнуть в городок новую жизнь и привлечь в него бизнес. В июле 2015 года власти земли Гессен поставили его перед фактом — в начале августа необходимо разместить в городе сотни беженцев. «Эта новость быстро распространилась среди жителей», — вспоминает Грюнвальд. На городское собрание в университетской аудитории тогда пришли 700 человек. Им объявили, что база Alheimer Kaserne, на ремонт которой ушло около 40 миллионов евро, превратится в Erstaufnahmeeinrichtung — пункт приема переселенцев. Услышав такую новость, зал недовольно загудел. «Кто возьмет на себя все расходы?» — вопрос повис в воздухе. «Беженцев будут выпускать за пределы базы?» — раздался следующий вопрос. «А они заразные?» — снова спросили из зала. «Атмосфера накалялась, — вспоминает Грюнвальд. — Однако никто из пришедших не рискнул заявить в открытую, что он отказывается принимать беженцев. Ни один человек не захотел примерить на себя роль нациста».

Томасу Бадеру, руководителю государственной сестринской службы, в конце июля позвонили из министерства социального обеспечения земли Гессен с просьбой возглавить новый центр размещения беженцев. Он прибыл на место 29 июля. «Пару дней спустя у нашего порога стояли около 600 человек», — вспоминает Бадер.

Подготовка к приему беженцев велась в авральном режиме, и, несмотря на столь сжатые сроки, все получилось как нельзя лучше. В других частях страны дела шли не так гладко. «Никто в Германии не был готов к такому», — рассказывает мне координатор центра расселения беженцев в Гамбурге Ансельм Спрандель. В прошлом году в город прибыло 35 тысяч переселенцев — половина от числа мигрантов, ежегодно легально прибывающих в США. Людей размещали в зданиях обанкротившихся складов, в жилых модулях из грузовых контейнеров и в обогреваемых палатках. В Берлине многих беженцев расселили в школьные спортзалы и в ангары бывшего аэропорта Темпельхоф — семьи разделяли лишь тонкие пластиковые перегородки.

В Ротенбурге Бадер водит меня по длинным коридорам трехэтажных казарм: сейчас здесь расквартированы переселенцы — по одной семье в комнате. (Еще на начальном этапе беженцев распределяют по центрам размещения и помогают им туда добраться.)

Мигранты — неотъемлемая часть жизни Ротенбурга. Правительство предоставляет беженцам кров и питание, жители снабдили их необходимой одеждой, плюс к тому каждый взрослый получает около 120 евро в месяц, детское пособие составляет 63 евро. «Выплаты, которые мигранты получают от государства, тратятся здесь, в нашем городе, — рассказывает Франк Зигенбейн, владелец одной из местных гостиниц. — Если бы не они, в Ротенбурге можно было бы свет тушить». Конечно, Франк преувеличивает, однако Грюнвальд подтверждает: переселенцы стали неплохим подспорьем для городской экономики.

Впрочем, это нисколько не мешает жителям Ротенбурга нелестно высказываться об иммигрантах, особенно в соцсетях. Грюнвальд быстро перечисляет «болевые точки» коренных немцев, на которые — вольно или невольно — «надавливают» вновь прибывшие, нарушая знаменитый немецкий порядок: оставляют после себя мусор в парках, разъезжают на велосипедах по тротуарам, не соблюдают элементарные правила в туалетах. Дело осложняется еще и языковым барьером. «Мы пока что лишь учимся понимать друг друга», — вздыхает Грюнвальд.

И все же, несмотря на все трудности, немецкие социальные службы в целом справились с накрывшим страну миграционным кризисом успешно — хотя, конечно, из этого благополучного правила есть и исключения. Важнее, однако, другое: многие немцы решили внести личный вклад в непростое дело — оказание помощи переселенцам.

В расположенном в Нижней Саксонии городе Дудерштадт я встретился с художником-графиком Олафом Кнауфтом: в прошлом году в его доме нашли приют двое парней из Эритреи. Олафу 51 год, он в одиночку вырастил двоих собственных детей, которые уже покинули отцовский дом. Сначала Олаф приютил 18-летнего эритрийца Десбеле, христианина-копта. Через три недели Десбеле рассказал о своем оставшемся в Ливии 16-летнем брате Йозефе. От знакомых контрабандистов Десбеле узнал, что для переправки Йозефа в Германию потребуется 2,5 тысячи евро. Олаф дал нужную сумму, и вскоре они с Десбеле нашли Йозефа на обочине шоссе неподалеку от Мюнхена — там, где его оставили контрабандисты. Так у Олафа на попечении оказалось уже двое. Конечно, он ворчит, когда ему приходится выключать за ними свет или мыть вместо них посуду. Но точно ни о чем не жалеет, называя эритрейцев своими детьми.

Мы с Кнауфтом наведались в гости к Карин Шульт: вышедшая на пенсию учительница три раза в неделю бесплатно дает Десбеле и Йозефу уроки немецкого. Ребята осваивают азы рабочих профессий в местном училище в классе для иммигрантов, а после занятий заглядывают к фрау Шульт. Она угощает вкусным кофе с печеньем, ведь чашечка кофе после обеда — это тоже часть традиционного распорядка дня в Германии. Однажды Карин заметила мальчикам, что громко прихлебывать из чашки у немцев считается неприличным — она долго колебалась, стоит ли делать подобное замечание, но все же решилась. Йозеф признался: дома бабушка тоже частенько напоминала ему об этом.

Группа вышедших на пенсию учителей из школы Jakob-Grimm-Schule организовала курсы по изучению немецкого в Erstaufnahmeeinrichtung. Как-то утром я провел несколько часов с одним из преподавателей — Готфридом Вакербатом. Проживающие на базе мигранты сменялись новыми практически каждый месяц, так что Готфрид даже не подозревал, кто придет к нему на урок в тот день, и собирался начать с азов. Рядом со мной сидел невысокий мужчина в черном пиджаке, его звали Сариэль. Он был неграмотным, не мог ни писать, ни читать даже на своем родном языке — дари. Наблюдая за тем, как Сариэль старательно копирует буквы, как с моей помощью выводит слова «мама» и «папа», я вдруг понял, что он безмерно устал. Не только от полной трудностей дороги из Афганистана, а от предстоящего, не менее долгого и сложного, пути, открывавшегося перед ним в новой стране.

Однажды в Ротенбурге я познакомился с 44-летним сирийцем, прожившим в Германии два года. Ахмад — я буду называть его так: мой новый знакомый, как и многие беженцы, опасается, что упоминание его имени и фамилии на страницах журнала может навлечь беду на оставшихся на родине родственников, — пригласил меня к себе. Сидя в гостиной за чаем с пирогом, который испекла его жена, мы общались через переводчика с арабского — Ахмад прошел шестимесячные курсы немецкого, но, говорит он, в его годы трудно осваивать новый язык.

Ахмад работал электриком в Дамаске. Вместе с семьей сначала бежал в Египет, где им быстро дали понять, что мигрантам там не рады. В Германии государство предоставило им убежище, выплачивает пособия и обеспечивает жильем в центральной части Ротенбурга — чего еще желать? Ахмад очень благодарен немецкому правительству. Но вот уже два года он сидит без работы, и вести такую жизнь становится невыносимо.

«Я хожу в магазин, отвожу младшего сына в школу — и больше практически не выбираюсь из дома, — рассказывает он. — Очень стыдно, ведь если кто-нибудь спросит, чем я занимаюсь, мне просто будет нечего ответить. Я часто подметаю улицу перед домом, где мы живем — просто чтобы хоть чем-то себя занять».

Трое сыновей Ахмада — 16, 14 и 8 лет — неплохо говорят по-немецки. Двое учатся в Jakob-Grimm-Schule. Старший хочет стать парикмахером и проходит стажировку в одном из здешних салонов. Средний сын планирует задержаться в школе подольше — преподаватель говорит, что он пишет на немецком лучше, чем многие носители языка. Парень любит футбол и уже стал центральным нападающим в местной команде.

Со времен Второй мировой войны в Германию прибыло около 50 миллионов мигрантов. Каждый восьмой гражданин страны родился за границей. Когда Ангела Меркель 1 июня 2015 года в одном из своих выступлений публично объявила Германию Einwanderungsland — «страной иммигрантов», газета Frankfurter Allgemeine назвала это заявление канцлера историческим.

Первыми иммигрантами были этнические немцы — после войны из стран Восточной Европы в разбомбленную и истощенную годами нацистского режима Германию прибыло около 12 миллионов человек. Эрика Штайнбах, представитель ХДС в национальном парламенте от Франкфурта, рассказывает свою историю (с матерью и сестренкой они пробирались в Германию из Польши): «Мы прибыли на одну из ферм в земле Шлезвиг-Гольштейн. Когда мать пришла попросить у фермера молока для младшей дочки, тот лишь процедил сквозь зубы: «Все вы хуже тараканов». Мы не ждали такого приема».

Иммигрантам из Турции приходилось не слаще. В 1950—1960-х годах, когда особенно бурно развивалась экономика, Германия остро нуждалась в рабочих руках. Мощные потоки трудовой миграции шли из Италии, Греции, Испании, но большинство рабочих прибывало из Турции. В основном на заработки ехали мужчины без семей, они трудились на фабриках и стройках. Жили в казармах или в общежитиях. Гастарбайтеры даже думать не могли, что останутся в стране. (Не думало об этом и германское правительство.) Поначалу после года-двух они, с заработанными деньгами, отправлялись восвояси. Им на смену прибывали новые «гости». Но жизнь внесла свои коррективы.
Работодатели не хотели отпускать уже обученных работников. Те, оставаясь, перевозили к себе семьи. Отец Фатиха Эврена приехал с женой и тремя детьми, позднее, уже в Германии, появился на свет Фатих. «Прошло время, и мы закрепились в новой стране, — вспоминает он. — Отец хорошо зарабатывал, нам нравилось так жить». Сам Фатих работает секретарем турецко-исламского общественного центра и мечети в небольшом промышленном городке Бебра, расположенном в восьми километрах от Ротенбурга.

Сегодня в Германии проживают около трех миллионов мигрантов из Турции, лишь половина из них получила гражданство страны. Кое-кто добился признания, как, например, Джем Оздемир, один из лидеров немецкой Партии зеленых. Но таких единицы. Общаясь с обычными турками, я заметил, что к новому дому они испытывают двойственные чувства.

«Жить на правах гостя десятилетиями — это невыносимо!» — возмущается Айзе Кёзе Кюшук, социальный работник берлинского района Кройцберг, населенного иммигрантами из Турции. Айзе переехала сюда 36 лет назад, но до сих пор ее не покидает ощущение, что она здесь чужая, более того, ее дети чувствуют то же самое.

«Мы приехали сюда на заработки — так и остались рабочими. Нас не воспринимают как соседей или сограждан», — делится 44-летний Ахмет Сёзен. Он родился в Берлине, но, по его словам, до сих пор не может стать полноценным членом общества.

А вот в городке Бебра, где все друг друга знают, интеграция, напротив, прошла весьма успешно, достаточно сказать, что турецкая община каждый год устраивает культурный фестиваль на городской площади. Все так, но, несмотря на это, Фатих Эврен, родившийся и выросший в Германии, хочет, чтобы похоронили его в Турции.

Германия продолжает изучать иммиграцию и осмысливать опыт с переехавшими из Турции жителями. За последние 16 лет в стране были смягчены законы, регулирующие получение гражданства. До 2000 года для этого требовалось, чтобы один из родителей был немцем. Теперь достаточно легально прожить на территории Германии восемь лет или родиться в семье такого переселенца, чтобы претендовать на получение гражданства, — при этом в некоторых случаях разрешается сохранить гражданство своей страны.

Более того, по принятому в 2005 году закону немецкое правительство оплачивает интеграцию в жизнь страны — как минимум 600 часов языковой подготовки и 60 часов курсов по проживанию в Германии.

Современная германская политика исходит из того, что стране необходимы мигранты. Смертность здесь превышает рождаемость примерно на 200 тысяч человек в год. Без иммиграции население пойдет на убыль. По расчетам Берлинского института по изучению проблем народонаселения и глобального развития, для поддержания численности работающих на уровне, позволяющем обеспечить средствами увеличивающуюся армию пенсионеров, Германии требуется около полумиллиона мигрантов в год, вплоть до 2050-го. Уровень образованности многих беженцев при этом оставляет желать лучшего и явно не дотягивает не только до требований работодателей: 15 процентов прибывающих мигрантов вообще неграмотны.

В профессиональном училище в городе Бад-Херсфельд, расположенном неподалеку от Ротенбурга, я побывал в четырех классах для иммигрантов. Ученикам в них дается два года на то, чтобы освоить немецкий и подтянуть знания до уровня выпускника десятого класса (большинство учащихся здесь старше обычных десятиклассников), — после этого можно поступить на профессиональные курсы. Мигранты, обучающиеся в школе в Бад-Херсфельде, по словам ее директора Дирка Бойльшаусена, «относятся к учебе, как к дару, и рады, что у них появилась такая возможность». Звучит обнадеживающе, но не все так безоблачно. Несмотря на все законодательные новации и усилия властей, большинство немецких граждан против такого наплыва мигрантов, особенно исповедующих ислам. Еще до начала террористических атак и до новогодних событий на привокзальной площади в Кельне (где сотни женщин стали жертвами сексуальных домогательств со стороны выходцев из Северной Африки), многие немцы воспринимали мусульман в качестве угрозы. Эти настроения в обществе привели к небывалому подъему правых сил. «Я не верю в то, что можно успешно интегрировать в наше общество такое огромное количество мигрантов», — заявил Бьорн Хёкке из «Альтернативы для Германии» (АдГ), популистской партии, которая по результатам мартовских выборов прошла в половину законодательных собраний земель. Он глубоко убежден, что иммиграция нарушила сложившееся в германском обществе «чувство взаимного доверия». «АдГ — это последний шанс сохранить в нашей стране мир и спокойствие!» — добавил Бьорн.
У одних суждения Хёкке вызывают отвращение и опасения, другие в той или иной степени разделяют его беспокойство. Цифры говорят сами за себя: на окружных выборах, прошедших в земле Гессен в марте, каждый восьмой избиратель отдал свой голос за АдГ. На прошедших неделей позже выборах в законодательное собрание земли Саксония-Анхальт сторонником АдГ оказался каждый четвертый. Такую поддержку уже невозможно игнорировать. Чего же боятся люди, делающие подобный выбор?

Одним словом это можно выразить как Parallelgesellschaften, что означает «параллельные сообщества»: «городские кварталы, очутившись в которых невозможно понять, что ты находишься в Германии», объясняет Хёкке. Это слово пугает даже умеренно настроенных немцев. Почему? Я адресую этот вопрос Эрике Штайнбах, которая сама когда-то была беженкой, а теперь яростно критикует политику Меркель, выступая с правого фланга ХДС.

«Мне это не нужно, — коротко пояснила свою позицию Эрика. — Я думаю, нам следует сохранить свою идентичность». И тут же перечислила несколько фактов. Ее секретарь в Берлине наткнулась на вокзале на мужчину, «стопроцентно похожего на беженца», который ограбил ее. Сын ее парикмахера — единственный немец на целый класс в начальной школе во Франкфурте. Работник штаба ХДС в том же городе сообщил, что группы иммигрантов шатаются по одной из центральных городских улиц, сплевывая на тротуар прямо на глазах у прохожих. «Куда мы катимся!» — восклицает Эрика.

Я успел познакомиться с некоторыми мигрантами еще до нашей встречи с фрау Штайнбах. Перед моими глазами встают образы Ахмада, подметающего пол у двери в свою комнату в казарме в Ротенбурге; двоих мальчиков в приюте для беженцев в Берлине с не просыхающими от слез глазами — по словам их отца Мухаммеда, они ничего не знают о матери, оставшейся в Дамаске; бывшего владельца ресторана из Алеппо, чьи дети не могли ходить на родине в школу с самого начала войны в 2011 году.

Накал страстей в обществе растет с каждым днем, и я могу понять граждан Германии, опасающихся за свое будущее. Даже Ахмад понимает их. «Немцы вправе беспокоиться за свою страну, — говорит он. — Они привыкли к жизни в безопасности и порядке. Конечно, люди боятся, что этому придет конец!» Но все же знакомство с Ахмадом и другими переселенцами изменило мое представление о них. Я спросил у Эрики, общалась ли она сама с кем-нибудь из мигрантов напрямую. Ее лаконичное «нет» меня не удивило.

Враждебное отношение к мигрантам сильнее там, где их меньше всего, — в Восточной Германии. Жители этой части страны живут беднее, чем на западе. Растущий разрыв в уровне жизни между богатыми и бедными также вносит свой вклад в рост антииммигрантских настроений, хотя нет никаких материальных оснований для проявления негодования в столь острой форме. Немецкая экономика процветает, в прошлом году профицит бюджета составил 19,4 миллиарда евро, так что правительство спокойно может позволить себе заниматься интеграцией беженцев в германское общество и при этом не снижать идущих на пользу всем гражданам страны инвестиций в развитие инфраструктуры. За годы, минувшие после Второй мировой войны, произошла смена поколений — место закоренелых антисемитов и националистов заняла молодежь, воспитанная на порицании ужасов фашистского режима, о которых неустанно рассказывали по телевизору и говорили учителя в школах. Молодые немцы гораздо терпимее относятся к мечетям и исламским обрядам.

Пожалуй, главная трудность состоит в другом: многие мигранты-мусульмане слишком далеки от принципов открытости и жизни в современном обществе. Согласно проведенному в 2013 году опросу, около 30 процентов из них исповедуют фундаментальный ислам — они убеждены, что религия должна обратиться к своим истокам VII века и что религиозные законы должны вновь обрести верховенство над светскими.

Одна из серьезных конфликтных тем — острое неприятие мусульманами гомосексуализма (в повседневной жизни возникают сложности и меньшего масштаба: скажем, привыкшим к равенству полов немцам трудно примириться с тем, что мужчина-мусульманин не должен пожимать руку женщине).

В Нойкельне (округе Берлина) я познакомился с мусульманкой совсем иного рода — курящей, обвешанной цепями, открытой лесбиянкой Ипек Ипексоглу. Она выросла в Берлине и просто обожает его.

Однако ее отношения с германской столицей не всегда складывались просто. Когда Ипек только закончила школу, ее уровень владения немецким оставлял желать лучшего, и она, не испытывая особой привязанности к Германии, отправилась в Лондон работать гувернанткой, не планируя вернуться обратно. Однажды ей попал в руки сборник стихов Гете — это оказался «Западно-восточный диван». В нем поэт, славившийся своей weltoffenheit — открытостью всему миру, воздает хвалы исламу. Эти стихи задели какие-то невидимые струны ее души. «Какой красивый язык!» — вспоминает она сейчас свои тогдашние впечатления. Ипек решила вернуться в Берлин.

Она освоила профессию диджея, активно выступает в клубах по всему миру, а иногда проводит встречи под эгидой Института имени Гете, представляющего Германию нового образца и пропагандирующего ее ценности. Однажды на выступлении в лейпцигском клубе Ипек крутила родную анатолийскую музыку в стиле хаус, танцпол был забит до отказа. К ней подошел один из посетителей и потребовал включить «настоящую немецкую музыку». В ответ Ипек стала еще активнее миксовать свои этнические треки.

Она хотела, чтобы этот парень (а в его лице — вся Германия) наконец услышали крик ее души: «Мы здесь, и мы никуда не собираемся уходить. Мы будем менять мир вокруг нас так, как нам того захочется».

9 ноября 1938 года, когда Kristallnacht — печально знаменитая Хрустальная ночь, или Ночь разбитых витрин, как ее иногда называют, — накрыла всю Германию, волна погромов прокатилась и по Ротенбургу, и по Бебре: толпы били стекла и крушили дома местных евреев. По словам бывшего учителя истории Гейнриха Нуна, коллеги Фолькера, земля Гессен тогда удостоилась похвалы от самого Геббельса. Нун — хранитель небольшого музея, посвященного погибшим ротенбургским евреям.

В один из дней мы с Фолькером отправились в здание муниципалитета Бебры на встречу с Ули Ратманном, руководителем программ по воспитанию молодежи. Ули родом из деревни неподалеку, за всю свою жизнь там он ни разу не встречал ни одного мигранта — настоящее замкнутое «параллельное общество», как он сам его называет. Устроившись на госслужбу в Бебре, Ратманн стал регулярно контактировать с мигрантами и теперь говорит: даже если город заполнится переселенцами на 90 процентов, он не видит в этом никакой проблемы.

Когда наша беседа близилась к концу, Ули подвел меня к окну и показал выложенную полукругом кирпичную стену, разделяющую городскую площадь надвое. На ней висели две бронзовые таблички — одна с именами 82 евреев из Бебры, которых казнили в лагерях, и вторая, чуть поменьше, в память о разрушенной синагоге. «В Германии наступают новые времена, — сказал он. — По правде говоря, я был просто ошеломлен тем, сколько моих сограждан преисполнились желанием помочь беженцам. И со временем это желание не исчезло». Фолькер Дамм, стоявший в сторонке, присоединяется к нашей беседе: «Такое происходит со мной впервые в жизни…» Он остановился, чтобы перевести дух. Я мельком взглянул на него и заметил, что на глаза моего бывшего учителя наворачиваются слезы. «Впервые в жизни я могу с уверенностью сказать, что очень горд за граждан моей страны», — собравшись с мыслями, наконец произносит Дамм. Я перевел взгляд на Ратманна. В его глазах тоже блестели слезы. Мы продолжили разговор о том, что очень давно немецкий народ не испытывал здорового чувства национальной гордости — превосходящей ощущение ликования от победы в мировом первенстве по футболу, и при этом не опьяняющей разум и не сулящей неприятностей всему миру. Я согласен с Ратманном — немцы по праву могут гордиться тем, что дали приют такой массе беженцев. Возможно, национальная гордость приходит от осознания того, что «ты живешь в демократической стране», что это — твоя страна, и «ты готов оторвать свой зад от кресла и потрудиться ей на благо». Повернувшись к компьютеру, Ули начал искать телефон человека, с которым, как он считал, мне обязательно нужно было встретиться, — тот помогал сделать настил на полу в новом молодежном центре. Представьте, это был мой знакомый служащий из мечети — Фатих Эврен.