Россия, которую мы непременно найдем Виктор Милитарев пытается угадать облик «страны, вернувшейся домой»

Я очень доволен читательской реакцией на мою прошлую колонку«Упущенный шанс России». И прочло текст довольно много народу, и комментариев много. Причем, среди комментариев я бы особенно отметил не те, где читатели со мной соглашаются, а, наоборот, те, где они мне возражают. Среди таких отрицательных комментариев попадались ну о-о-очень нервные. И я этому рад. Значит, удалось задеть за живое. Причем, среди самых нервных комментаторов были отнюдь не только либералы и прочие антисоветчики, высказывавшие в весьма резкой форме сожаление о том, что не удалось «додавить гадину». Не меньше мною возмущались и прокремлевские лоялисты. Их крайне разозлил мой базовый тезис про «упущенный шанс». Это как же так получается? Россия тут, понимаешь, с колен встает, и ее со всех сторон НАТО окружает, а Милитарев тут про какие-то «упущенные шансы» пишет. «Это вы, господин Милитарев, свой шанс упустили, а вовсе не Россия!» — написал мне один такой негодующий. И, честно говоря, меня этим своим баттхертом весьма порадовал.

Но самой доброй вестью из тех, что, как в Библии написано, «утучняет кости», оказались для меня три комментария, авторы которых, независимо друг от друга, признались в том, что и их, время от времени, прошибало неприятное чувство того, что мы все находимся не в реальной российской истории, а на какой-то тупиковой ветке неудачной исторической альтернативы. Значит, не один я такой сумасшедший, которому всякие странные мысли в голову приходят неизвестно откуда. Значит, такие чувства носятся в воздухе. Я теперь уж точно уверен, что подобные ощущения посещали очень многих. Просто большинство тех, кто что-то подобное ощущали, как это у нас принято, стесняются признаваться в своих «нестандартных» чувствах с отчетливым «запахом мистики». Чтобы не сказать «душком».

И после прочтения этих комментариев, я окончательно решил взяться за продолжение заявленной темы. То есть написать о том, как я вижу «нормальную Россию». Россию, вернувшуюся на Главную историческую последовательность. Конечно, эта тема опять грешит мистикой и тем, что называют обычно «крайней субъективностью». Впрочем, я своим чувствам и «мечтаниям» вполне склонен верить. Тем более, что теперь я уже окончательно убедился, что эти чувства и мечтания отнюдь не ко мне одному приходят.

Впрочем, у меня и раньше были «кое-какие доказательства» того, что я в этом не одинок. Эти «доказательства» содержатся в современной русской фантастике. Я большой любитель этого чтения. У меня на френд-ленте Самиздата уже, наверное, под триста писателей во френдах. Это если не говорить о тех авторах, книги которых я иногда покупаю «на бумаге». И вот у этих пары с лишним сотен весьма неравноценных по творческому уровню авторов, довольно сходные представления о нашей стране и о том, что для нас «норма», а что — «патология». И эти представления о норме проявляют себя и в альтисторических сюжетах, и в сюжетах «попаданческих», и в описаниях «галактического будущего», и так далее.

Разумеется, мои собственные чувства и опыт чтения русской фантастики не единственные мои источники. Очень много можно понять из наблюдения за жизнью Белоруссии, Приднестровья, некоторых регионов Слобожанщины и Новороссии. По крайней мере, в «домайданный» период. Много можно понять и из жизни нашей провинции. Не столько околомосковских областей, где две трети мужского населения трудоспособного возраста «вахтовым методом» зарабатывают на жизнь «в столицах», да «на северах», а в провинции настоящей. По жизни людей во многих северных сибирских, уральских и дальневосточных поселках можно очень многое узнать и понять о нашем народе. Да и в самых благополучных южных регионах, прежде всего, в ростовской области и краснодарском крае, есть многое, так сказать, «наводящее на мысли». И, наконец, есть кое-что, что можно видеть буквально в каждом из нас. И это «кое-что» весьма характерно и многое о нас всех говорит.

Начнем по порядку. Что почти всегда присутствует в России практически в любом фантастическом романе, независимо от жанра? У русских есть качественная медицина. Присутствуют больницы, а в них врачи, медсестры и санитары. И высокотехнологическое оборудование. Обязательно присутствует образование. И университеты, и школы, вплоть до сельских. А также художественная самодеятельность да всяческие клубы и кружки. Практически всегда есть какая-то техника и прочее оборудование. И люди, которые эту технику обслуживают. А некоторые даже создают. Впрочем, среди всей техники особенно приветствуются военная, включая танки, корабли и самолеты. А иногда и звездолеты. Ну, и, разумеется, не бывает никакой России без армии, полиции, госбезопасности. А где армия, там и военно-промышленный комплекс. В армии, разумеется, есть, как и в госбезопасности, спецназ. А еще в армии есть устав караульной службы, часовые с разводящими, «тумбочка» для дневального и все прочее такое. А также «солнышко» на турнике и прочие отжимания. Но мало всего этого. Еще в России, как правило, присутствует система общественного питания, а также система санаторно-курортного отдыха и лечения. Вплоть до каких-нибудь «туров выходного дня». А в системе общественного питания, то есть, попросту говоря, в столовых, практически всегда присутствует обеденное меню из борща, котлеты с пюре и компота. Семья крепкая, моногамная, но с большой свободой до брака. И, конечно, очень много гомофобии.

То есть, подводя первый предварительный итог, русская фантастика видит в качестве цивилизационного ядра нашей страны и народа социальные институты сталинского времени. Разумеется, не только. Еще почти всегда присутствуют институты допетровского происхождения. Община, артель, казачество и, конечно, православие. Все это дополняется весьма часто институциональными заимствованиями из Америки XIX века в специфически «реднековском» ключе. В России часто присутствуют шерифы, нацгвардия и всеобщее вооружение народа.

И, как правило, присутствует то, что во времена моей юности именовалось, впрочем, безо всяких на то оснований, «ленинской национальной политикой». То есть в России присутствует разные другие народы, в том числе, и неправославные. И эти народы имеют двойную этническую идентичность. То есть воспринимают себя, с одной стороны, как черкесов, башкир или бурятов, а с другой, как полноценных русских. Я думаю, что речь здесь идет о фантастической способности нашего народа к ассимиляции нацменьшинств. Когда, зачастую, русскими себя начинают чувствовать даже такие «жестоковыйные» народы как чеченцы или евреи. Причем, «стиль» русской ассимиляции очень специфический. Не похожий ни на западный, ни на восточный. С одной стороны, ассимиляция ведется очень мягко, я бы даже сказал, «ласково». Все «нацмены» имеют равные права с русскими и их специфичность при этом подчеркнуто уважается. Но при этом эта «мягкая среда» чудовищно агрессивна, в том смысле, что она размывает нерусские идентичности быстро, эффективно, и я бы даже сказал, в каком-то смысле, беспощадно.

Частная собственность в такой России, как правило, присутствует и даже приветствуется. Но обычно распространяется на небольшие фирмы сферы обслуживания. Рестораны, парикмахерские, продуктовые и промтоварные магазины и все такое. А «базовые отрасли» находятся в руках государства или подконтрольны ему тем или иным способом. Власть почти всегда авторитарная, но с большим количеством форм разного рода демократии, корпоративизма и самоуправления. Авторитарность, как правило, связана с тем, что руководство на всех уровнях осуществляется людьми, обладающими способностями к управлению и готовностью нести ответственность за управляемых. Почти никогда не видел, чтобы в русских фантастических романах высказывалась симпатия к парламентаризму. А вот к всяческим «народным собраниям» и прочим «вечевым кругам» — это завсегда.

Такова, если быть предельно кратким, «русская мечта» в зеркале русской фантастики. Эта «мечта» есть представление о «правильной жизни» крестьянских детей, получивших, за несколько поколений, городской лоск в школе, армии, на производстве, в КБ, клиника и университетах. Но соранивших общинно-артельную крестьянскую психологию.

Этот образ вполне подтверждается и параллельными источниками, о которых я уже говорил вначале. Прежде всего, это опыт Белоруссии, Украины и Приднестровья. Причем, я говорю не просто о «эмпирическом анализе» жизненного строя этих постсоветских государств. Здесь, у меня, по крайней мере, точно, присутствует, как и в случае с русской фантастикой, вполне себе мистическое чувство. Об Украине разговор особый. А вот вглядываясь в жизнь Белоруссии или Приднестровья, я неоднократно ловил себя на чувстве, что это чудом уцелевшие в нашей тупиковой реальности кусочки СССР. Причем, речь идет об СССР, так сказать, «постперестроечном». Об СССР, успешно проведшим демократические и рыночные реформы, но сохранившем социалистическую базу и продолжающем успешно развиваться дальше. Первый раз это чувство посетило меня при чтении опубликованной еще в советские времена повести Стругацких «Отягощенные злом». Там, если вы помните, были не только «драбанты перестройки», но и райкомы партии. И изображенный там постперестроечный СССР меня совершенно очаровал. Возникло чувство, что это и есть наше «настоящее» и «правильное» будущее. А потом это же чувство стало возникать при поездках в Тирасполь или Минск.

Никак не могу забыть свои впечатления от Тирасполя приблизительно десяти-пятнадцатилетней давности. Это были ощущения, очень похожие на мои ощущения перестроечного СССР 1987−1990 годов. И в первом, и во втором случае было странное чувство продолжающейся круглый год поздней весны с ярким солнцем и голубым, незакрытым темными тучами, небом. Тирасполь производил на меня впечатление города, в котором улыбчивые милиционеры переводят старушек через улицу, как в «старые добрые времена». И этому совершенно не препятствовало, а наоборот, усиливало первоначальное впечатление, наличие на каждом большом заводе так называемых «оружейных комнат». Чтобы быстро вооружить рабочих и инженеров на случай возобновления войны.

Очень похожие чувства и от Белоруссии. Особенно потрясло меня в свое время сохранение советских высоких и средних технологий. Наличие в аграрной стране, причем, успешной аграрной стране, телевизоров и жидкокристаллических дисплеев местной сборки и тракторов собственного производства. Правда, вот с малым бизнесом в Белоруссии проблемы. В отличие от Приднестровья, он там не поощряется. До сих пор не могу забыть смешную белорусскую девушку, живущую в Москве. Она очень не любилаЛукашенко. Разумеется, за то, что он «тиран». И при этом ругательски ругала белорусских предпринимателей, продающих в Москве еду, одежду и обувь. «Вы понимаете, — возмущалась она, — они же продают все это по цене в два раза больше, чем купили. Это же просто непорядочно». И все мои попытки объяснить ей, что белорусы торгуют в Москве по ценам, по сравнению с обычными московскими, почти демпинговым, не достигли успеха. Хороший народ, короче.

С Украиной, конечно, сложнее. Но до окончательного олигархического разграбления вместе с «подъемом национального духа» там тоже было очень много того, что можно назвать «постсоветским» в том специфическом смысле, который я использовал, говоря о Приднестровье и Белоруссии. Верховый Совет Украины в первые лет десять ее «незалежности» до боли напоминал мне перестроечный Верховный Совет СССР, и, особенно, мой любимый Верховный Совет России. Я был потрясен тем, как на Украине уцелели все «народные инициативы», возникшие в перестроечные времена, и у нас, в России, сметенные бульдозерным катком гайдаровских реформ. И в Харькове, и в Одессе, и в Донецке было полно самодеятельных театров, литературных кафе, психотерапевтических групп и философских кружков. А в Донбассе местным олигархам, при всей моей к ним неприязни, удалось на какое-то время реализовать что-то похожее на европейские социал-демократии. Какое-то время в Донецкой и Луганской областях за счет успехов бурно развивавшегося производства, было очень качественное социальное государство, так сказать, «в региональных масштабах». Да и малому бизнесу местные олигархи помогали. То есть поведение «страшных и жестоких донецких олигархов» было гораздо более человеколюбивым и социально-ориентированным, чем поведение «либеральных и просвещенных олигархов российских.

Много интересного можно найти и в российской провинции. Там, где «вахтовый метод» не так широко распространен, среди начальства встречаются очень приличные люди. И в Сибири, и на северах, и на Дальнем Востоке. И среди руководителей сельских и малых городских поселений, и среди, скажем, строителей или полицейских. Да и нормальные директора заводов в этих краях, как ни странно, уцелели. То есть в будущем именно из этих людей можно набирать нормальную российскую элиту. Это десятки тысяч ответственных, порядочных, профессиональных и слабо коррумпированных руководителей. Да и в провинциальных университетах куча интеллектуалов высокого уровня, причем, в отличие от Москвы, не отравленных ядом либеральной идеологии. И, наконец, армия. Среди действующих и «недавно отставных» офицеров среднего уровня огромный резерв будущей российской элиты.

Ну, и наконец, те социально-психологические черты нашего народа, которые возникли в советский период, и до сих пор, слава Богу, являются определяющими в нашем национальном характере. К ним примыкают те социально-психологические черты, которые имеют явно допетровское происхождение, но при этом гармонично сочетаются с первыми. Я об этом уже неоднократно писал, но считаю правильным сказать об этом и сейчас.

Прежде всего, речь идет о позднесоветском потребительском идеале. Это общеизвестная триада — «квартира, машина, дача». Этот потребительский идеал гораздо скромнее потребительского идеала стран «золотого миллиарда», но, зачастую, превосходит потребительские возможности многих стран третьего мира. И этот идеал, безусловно, жив по сей день. Он, безусловно, по происхождению крестьянский. Непременное желание горожан иметь дачу отражает вековую, и, на мой взгляд, совершенно справедливую, зависть крестьян к дворянам. Недаром у нас сейчас пользуется такой популярностью термин «родовое поместье». И всем наплевать, что по происхождению этот термин восходит к одной дурацкой секте.

То же самое и с автомобилем. Автомобиль — естественная мечта крестьянина. Автомобиль идеальное средство передвижения в деревне и в малом городе. Автомобиль идеален и для поездок на дачу. Только в совсем больших городах автомобиль затрудняет жизнь. Ну, с квартирой, я полагаю, и так все понятно без комментариев. Также жив и позднесоветский трудовой идеал — «интересная работа, хорошие отношения в коллективе, недалеко от дома». И хотя жизнь большинства из нас, особенно в больших городах, этому идеалу не отвечает, но стремятся практически все именно к нему.

От наших дореволюционных предков мы унаследовали психологию участника передельной общины. Когда одни ресурсы делились поровну, «подушно», а другие — согласно трудовому и предпринимательскому вкладу. Это и есть наше представление о справедливости, разделяемое практически всеми. И из тех же общинно-артельных времен проистекает и наша склонность к неритмичности в труде. Склонность к чередованию «рывков» и длительного отдыха, так непонятная дисциплинированным европейцам, особенно немцам.

Наш пищевой идеал восходит к дореволюционным временам, но закрепился во времена советские. Это троица — «борщ, котлеты, компот», о которой я уже говорил выше. Она жива до сих пор. Мой знакомый, менеджер сети кафе, говорил, что специально старается не включать пюре и компот в свои меню. «А то их будут брать все, и бедные, и богатые, а другие продукты останутся нераспроданными». Этот стиль питания возник, если я не ошибаюсь, у малороссийского дворянства в середине XIX века. Однако на рубеже веков стал массовым стилем питания у городского среднего класса. Постепенно из «барского» он стал абсолютно «мещанским», и во многих мемуарах о предреволюционных годах можно услышать о том, как мальчики из мещанских семей ненавидели эту «еду для бедных» и мечтали об «ананасах, рябчиках и шампанском». Ну, прямо как наши идиоты в 80−90-е. Cоветский общепит с 30-х, если не ошибаюсь, годов сделал это меню массовым и типовым для общепита. Постепенно этот стиль стал общенародным, сменив, не без борьбы, традиционную любовь крестьянских детей к «щам да каше».

Ну, вот, пожалуй, и все. Мне кажется, что картинка вырисовывается наглядная. И мне эту картинку удалось донести до вашего внимания. И я чрезвычайно надеюсь и искренне верю, что мы непременно вернемся в нормальную для нас жизнь. Тем более, что мы все этого желаем.