Особое мнение Александра Керенского (вторая часть)

Источник: Дилетант
Сегодня мы хотим познакомить вас с расшифровкой уникального интервью с последним премьером Временного правительства России Александром Федоровичем Керенским, взятым светлейшим князем Александром Андреевичем Ливеном — сотрудником Русской секции «Radio Canada» в Нью-Йорке в 1964 году. Оно было передано на коротких волнах вторично в 1967 году, когда в Монреале проходила выставка «Экспо-67», а в СССР торжественно готовились отметить 50-летие Октябрьской революции. Передача вызвала протест советских властей. Для нас же важно, что всё сказанное Александром Федоровичем Керенским является звуком истории. Прочитайте и сделайте собственные выводы. С первой частью вы можете ознакомиться здесь.

Александр Ливен. — Итак. В прошлый раз в наших беседах, Александр Федорович, мы дошли до того периода, когда стало подготавливаться так называемое выступление генерала Корнилова. Что вы можете сегодня рассказать об этом?

Александр Керенский. — Представьте себе, что такое глубокий социальный переворот, аграрный, вопрос о земле, который был решен временным правительством в пользу крестьян.

Этот социальный переворот не мог не вызвать попыток сопротивления со стороны остатков действительно подлинной верхушки капиталистического класса и со стороны аграриев, т. е. помещиков, владевших большими имениями и обладавших большой властью при дворе и правительстве. Я вовсе не рисую здесь картинку и не хочу никакой розовой воды. Положение было трудное с самого начала: еще в апреле месяце, при первом правительстве, когда не было представительства левых партий, был организован комитет, состоявший из представителей крупнейших банков, связанных с верхушкой аристократической части гвардейского офицерства. Офицерство в первые месяцы революции оказалось на фронте в чрезвычайно тяжком положении, т. к. в самом начале революции идея о свободе превратилась в сознании масс, поднятых на вершину социальной жизни, без всякой к тому подготовки, в свободу полного своеволия.

И на фронте командный состав, так же как и в тылу правительственный аппарат, оказался в очень сложном положении, т. к. нужно было восстановить авторитет командного состава, т. е. нужно было вернуть низовую часть — ту, которая сидела в окопах, — к сознанию дисциплины. Желанию продолжать войну, а не желанию побыстрей вернуться домой, где будут делить землю. И эта комбинация высшей плутократии с частью командного состава опиралась с самого начала в это тяжелое настроение, которое охватывало многих, на рядовых офицеров, которые тоже не были подготовлены к такому социальному землетрясению. Заговор Корнилова выполнялся военными, но за кулисами стояли большие политические деятели, которые спекулировали этими настроениями оскорбленного офицерства.

Все меры Временного правительства, в особенности в мае, когда я стал военным и морским министром, были направленны на восстановление нормальных отношений между солдатом и офицером, которые опирались на национальное и патриотическое чувства лучшей части пехоты, артиллерии, кавалерии и казачества. Специальные войска не были затронуты тенденцией идти домой. Но реакция была. Попытка восстановить строй. Не в плане монархии, а в плане строя. т. к. среди корниловцев не было монархистов. Это я должен признать. Пропаганда против Временного правительства велась большевиками уже в августе-сентябре с их союзниками — левыми и эсерами. У них не было базы в стране. Им нечего было сказать этой новой России, т. к. всё, что нужно было России, — свобода, социальное равенство, уравнение всех национальностей с русской национальностью. У них этого не было. Поэтому этот заговор, который должен был восстановить сильную национальную власть в лице военного диктата, должен был действовать обманом. И когда большевистское движение в июле-августе по сути сошло на нет, они решили, что теперь настало время безвольному и бессильному Временному правительству, сделавшему свое дело по подавлению левой монархии, уйти. Мавр сделал свое дело. Мавр должен уйти. Вы не можете себе представить, господа, что представляла собой Россия в этот период февральской революции.

Какое количество организаций, свобод: крестьянских, адвокатских, медицинских, писательских. Как все эти люди, ведь мы не могли воссоздать программу демократической организации одни, ведь с нами работала вся Россия — 90% всего населения до самых низов крестьянских изб. Они все хотели всячески этот новый строй укрепить. И когда обманным путем подошли ко мне люди и предъявили ультиматум со стороны верховного командующего. Это движение было остановлено и уничтожено в самом зародыше: я получил ультиматум от генерала Корнилова вечером 26 августа.

На следующий же день этого движения не существовало. Это все выдумка и чепуха, что якобы страшные полчища подходили к Петербургу. Этот мотив раздувался, кстати, в октябре не только большевиками. Никто не подходил. Ни одного даже батальона не подошло, т. к. все это было остановлено одной моей телеграммой Корнилову — сдать должность и явится в Петербург, — и второй телеграммой в Лугу — остановить движение и разобрать ж/д пути из Луги в Петербург.

Всё. И это было кончено, не потому что я быстро сообразил, а потому что было ясно — это невозможно. Я говорил этим генералами во время приезда Корнилова: остановите всё это движение, т. к. если найдется генерал, который поднимет восстание против Временного правительства и меня, он останется в безвоздушном пространстве, без телеграфа, без ж/д дорог, без возможности общаться со своей армией. Так и случилось. И это нелепое и безумное предприятие, авантюра, была уничтожена так же, как июльское восстание, только гораздо быстрее.

Всё это восстание Корнилова потом раздули с двух сторон: когда они все проиграли свою ставку, то остаткам правых организаций была дана инструкция начать клеветническую кампанию против Временного правительства и меня — полубольшевика, якобы предавшего их под давлением большевистского большинства, которого, кстати, тогда не было, и исполнявшего волю германского штаба. Вот эта инструкция начала выполняться, и когда Ленин, который 30 августа в своем письме после подавление корниловского восстания писал, что мы будем поддерживать Керенского, но поддерживать так, чтобы ему в конце концов было очень плохо. Он тогда еще не знал этого оружия ядовитой лжи — возможности уничтожить авторитет Временного правительства и меня, человека, который на протяжении 6 месяцев безукоризненно выполнял программу, которая нужна была народу. Свергнуть такое правительство можно было только клеветой и уничтожением веры к человеку, который за это отвечал.

Александр Ливен. — Нашим слушателям будет немного непонятно, если мы не отметим, что в соответствующий период времени ведь вы встали во главе Временного правительства?

Александр Керенский. — Да, я стал президентом Временного правительства тот час же после июльского восстания и удачного развивавшегося контрнаступления немцев.

И я должен сказать, что никогда не держался за власть. В это тяжелое контрнаступление немцев, когда князь Львов отказался от своего поста и написал в прощальном письме, что только один человек может продолжить это дело. Это я. Когда партии в это тяжелое время стали заниматься партийными состязаниями, и мне не удавалось быстро изменить состав Временного правительства. Я отказался и оставил письмо, что я ухожу совсем. И было созвано собрание с участием всех партий, тогда за исключением большевиков, даже людей, участвующих потом в заговоре Корнилова. Все эти партии просидели в малахитовом зале Зимнего дворца целую ночь и постановили, что никто ничего здесь сделать не может и вся власть должна быть передана Керенскому, который может организовать работу правительства так, как он хочет. Это был переломный момент февральской революции, т. к. я, конечно, никакой диктатуры не устраивал, но получил возможность создать новое правительство из представителей буржуазии, которые работали на демократию и представителей советов, которые и раньше были, но из сословий членов партий несших коллективную ответственность перед будущим учредительного собрания.

Александр Ливен. — Таким образом, можно резюмировать, что Временное правительство, начавшее свою деятельность в марте 1917 года, пережило июльское выступление большевиков, затем краткое выступление Корнилова. Одновременно с этим происходили куда более серьезные события на фронте войны — немецкое наступление, но кроме того, это правительство должно было проводить некоторые реформы и мероприятия внутри страны, думая одновременно с этим о продолжении войны.

Александр Керенский. — Правильно

Александр Ливен. — В этой тяжелой обстановке вся основная исполнительная власть оказалась в ваших руках. Однако вы сейчас сказали, что не собирались становиться диктатором. Это не нечто новое, все это прекрасно знают. Однако каждая власть ответственна перед народом. Перед народом, который представляется парламентом. Поэтому перед Временным правительством стояла задача проведения выборов в учредительное собрание. Что вы можете об этом сказать?

Александр Керенский. — В России не существует свободы слова, свободы печати. В России правящей элите доходит лишь то, что ей нужно знать. И Ленин писал еще в октябре перед переворотом, что Керенский вместе с корниловскими, вместе с родзянками и прочими реакционерами обещает, но старается не созывать временное учредительное собрание. Только власть которая будет в руках большевистской партии гарантирует вам, рабочие и крестьяне, созыв учредительного собрания. Это его подлинные слова.

Александр Ливен. — Хорошо. Это слова Ленина. А каковы были ваши действия?

Александр Керенский. — 12 ноября должны быть выборы в учредительное собрание и когда в центральном комитете большевистской партии люди говорили, а какой смысл готовить переворот, когда через 2 недели будет созвано учредительное собрание — 28 ноября? Тогда Ленин ответил, нужно быть дураком, чтобы не понимать, что учредительное собрание будет против нас, посему мы должны захватить власть ещё до этого события.

А когда переворот был назначен на 24−25 ночью, тогда члены центрального комитета большевиков говорили, ведь завтра же созовут второй совет. Мы должны подождать. Ответ был тот же самый: «Как же вы не понимаете — совет это и есть замечательное оружие для захвата власти, а потом они станут игрушкой, никому не нужной». Они могут найти это в собрании сочинений Ленина 1928 года. Вот как велось дело.

Александр Ливен. — Мы подошли с вами вплотную, когда большевики выступили на захват власти. До этого вы мне говорили, что влияние большевистской партии после их неудачного июльского выступления сильно пало. Таким образом, когда подошла дата 24 октября…

Александр Керенский. — (перебивает) Так это же был результат корниловщины! (с волнением) Ведь 30 августа он сидел в Финляндии и писал свою книжку. Ленин. И тут он получает известие о корниловском мятеже. Он пишет, что оно открывает для нас совершенно неожиданные и невероятные возможности.

Мы должны менять тактику. Мы будем продолжать борьбу за свержение Керенского, но другими путями. Весь ужас корниловского восстания был именно в этом. Не потому что генерал с полковниками хотел там прогуляться и думал, что смогут спокойно прийти в Петербург и его разнести, а в том, что когда люди не только у большевиков, а во всех деревнях почувствовали, что пошло какое-то движение, которое захотело у них отнять все завоевания революции, социальные права и свободы. Россия психологически вернулась к марту 1917 года. Вся игра большевиков того времени, руководимая Лениным, заключалась в систематической клевете. И, наконец, была такая сводка — статья Сталина, который всю эту гнусность собрал, и когда я читал, то думал, может, я и правда был таким негодяем? (смеется)

Александр Ливен. — Мы подошли к самому интересному моменту Временного правительства — к 24 октября 1917 года.

Нельзя рассматривать происшедшие тогда события вне того, что происходило в мире. Ведь Россия была занята не только внутренними вопросами, но и вела борьбу с внешним врагом, и ответственность за эту борьбу лежала полностью на ваших плечах

Александр Керенский. — Совершенно верно. Временное правительство за всё свое время должно было вести не только военную борьбу с Германией, но и систематическую борьбу с союзниками. В западных странах были непримиримые империалисты, которые не выносили совершенно наших требований созвать союзную конференцию для пересмотра целей войны. И в последние 2 месяца у нас внутри России борьба шла по треугольнику. В центре — Временное правительство с народом. С одной стороны — Ленин с немцами. С другой стороны — Корнилов с союзниками, которые поддерживали его совершенно откровенно.

В это время состояние всех воющих, особенно Франции, Германии, Австро-Венгрии, Турции и России было более менее в том же тяжком положении. За несколько дней до переворота большевиков мы получили через Швецию предложение от министра иностранных дел австрийского императора Карла с заявлением, что они готовы заключить мир с Россией и ее союзникам без согласия Германии. Никто кроме нас этого не знал, но знал Ленин. Откуда? Он жил в Финляндии. У него были связи в Берлине с его агентами. И тогда 24 октября он пишет истерическое письмо с целью во чтобы то ни стало начать переворот: «Если мы сейчас не победим, то всё потеряем. Это единственный момент, когда мы можем победить и захватить власть».

Александр Ливен. — Зная о том, что Австро-Венгрия собирается заключить мирный договор…

Александр Керенский. — Он форсировал это. Так как 28 числа наша делегация должна была выехать в Париж и Лондон.

С военными экспертами и все послы должны были ехать на союзную конференцию, назначенную на 3 ноября. Если бы человек был русским патриотом, то понимал бы, что вся эта история кончается именно так, как нужно. Он сорвал, как потом сказал Черчилль, победу, которая уже была у русских в руках. Они теперь пишут и восхваляют свою отечественную войну, но она была именно отечественная. Стратегическая задача, которая ставилась Россией, была выполнена целиком. Мы не брали в 1917 году никаких обязательств идти на Берлин или Вену. Вся задача Ленина была в том, чтобы нанести удар по союзниками до прихода американских войск.

Александр Ливен. — Подойдём вплотную к тем событиям, которые происходили 24 октября 1917 года в Петрограде.

Александр Керенский. — Ну что случилось? Случилось то, что весь этот треугольник совместно вел атаку. Когда большевистские отряды стали планировать удар, была дана директива всем сочувствующим Корнилову саботировать все распоряжения Временного правительства к отражению удара большевиков. Когда я приехал утром в совет республики, то попросил слова и сказал, что мы точно знаем, что началось восстание, и мы требуем единогласного вотума доверия и организации помощи правительству политическими партиями здесь присутствующими.

Сказав это, я думал что через час получу эту резолюцию и уеду дальше распоряжаться войсками и так далее. Уже внутри совета республики было такое положение, что они спорили почти до полуночи и потом принесли ко мне резолюцию, принятую эсерами и социал-демократами, которая не была безусловной поддержкой, а была критикой Временного правительства и предлагала не мешать им закончить переговоры о том, чтобы неизвестно кем начатое восстание было остановлено. Им орудовал тогда замечательный дипломат Каменев. Так что когда в ночь на 25 я пришел в штаб, то уже больше половины офицеров демонстрировали свои «неприятные» для Временного правительства чувства.

Утром было решено, что я поеду лично в Гатчину на встречу. Ну как поехал? У вас там в России пишут, что я бежал в костюме сестры милосердия. Это вот недавно я читал. Но в тех же ваших изданиях серьезных вся эта история описана правильно — я выехал их Петербурга в своем открытом автомобиле, в моей полувоенной форме рядом с моими адъютантами. Мы приказали шоферу ехать от Петербурга к московской заставе на Царское Село по большим улицам, где уже были телеграфы и телефоны заняты повстанцами.

Мы ехали медленным темпом, и они так терялись, что отдавали мне даже честь. И только когда мы подъехали к заставе и кем-то было сообщено, что мы приехали, мы были обстреляны, но стреляли в шины — не попали. Мы приехали на остановку в Гатчину, и мне показалось что-то не совсем ладное. Мы налили бензин и поехали сразу дальше, а следующий автомобиль, который шел со мной на большом расстоянии, он был обстрелян, и там все были ранены. Вот такая была подлинная картина.

Александр Ливен. — Так где же вы оказались в ту ночь?

Александр Керенский. — Я в ту ночь оказался в Пскове. Вызвал к себе командующего войсками северного фронта Черемисина. Он мне сказал, что просит меня уехать, так как его штаб в руках повстанцев. И никаких войск он дать не может. А он перед этим уже дал распоряжение — остановить пропуск войск идущих в Петербург, и я, как безвольный и слабый человек, (смех) не мог отдохнуть и решил ехать на фронт сам, чтобы там взять третий кавалерийский казачий корпус. Тут звонок, и приходит генерал Петр Николаевич Краснов со своим адъютантом.

Мы поехали вместе. А эти войска все время двигались — 50 поездов было остановлено. Россия вообще погибла от этой смычки двух крайне ненавидящих друг друга врагов. Так как у них был единый враг в виде меня и Временного правительства. Пока существует Временное правительство и существую я — до тех пор не может быть уничтожена русская демократия. Я массу сделал ошибок. Меня можно в чем угодно винить, но ту присягу, принятую во Временном правительстве, я исполнил до конца. И учредительное собрание было принято и создано по моему закону.

Александр Ливен. — Вот теперь прошло уже столько времени… что вы скажете подрастающему поколению в России?

Александр Керенский. — Я вообще пророчествами не занимаюсь, но это и не пророчество. Мое глубочайшее убеждение на основании того, что сейчас происходит в России… Ведь я живу столько лет физически за границей. Духовно и психологически я остаюсь там — в России. И я вижу, что эти идеи свободы, равенства, социальной справедливости, уважения к человеческой личности, права каждого человека на самостоятельную мысль и работу — это основная идея, на которой построен весь человеческий прогресс. Эта идея не умерла. Я помню, было собрание всех студентов высших учебных заведений в Петербурге, кажется, весной 1961 года. Это было замечательное собрание, где все собравшиеся, за исключением двух членов коммунистической партии, говорили в один голос, что никакой политики у них не было. Они говорили только о том, что будущее общество должно состоять из самостоятельно мыслящих людей. И когда я это читал, то понял, что старые наши учителя не умерли в России, т. к. это когда-то писал Петр Лавров — знаменитый водитель народничества того времени: «Каждый человек в первую очередь должен самостоятельно мыслить, самостоятельно решать и самостоятельно выбирать свой путь». Это будет. Это будет. И это будет (с волнением в голосе и ударом кулака).

Александр Ливен. — Мне остается только поблагодарить вас, Александр Федорович.

Нью-Йорк-Монреаль, 1964 год

От редакции Дилетанта: Сестра — Елена Федоровна Керенская — арестована в 1922 году. Вторично в 1935 году. Расстреляна после третьего ареста в 1938 году. Сын — Олег Александрович Керенский — стал знаменитым инженером-мостостроителем. Под его руководством спроектировано множество мостов в Великобритании и других странах, в частности знаменитый Хаброр-Бридж в Сиднее.