Отказаться от своего прошлого — значит лишить себя будущего
http://ic.pics.livejournal.com/ss69100/44650003/847616/847616_300.jpg…1990-е годы вместе с решительной переоценкой всех прежних нравственных и моральных устоев общества привели и к полному отрицанию русской истории XX века.
Например, были осмеяны гимн и флаг СССР — символы не столько государства, сколько народа, победившего во Второй мировой войне, первым вышедшего в космос, построившего одно из самых могущественных государств в истории человечества…
Да, была кровь и страдания, но были подвиги и победы.
Взглянем на пример Запада, его отношение к своей истории: ведь это под современный гимн Германии — «Немецкую песню» Гайдна — маршировала по Европе и России фашистская армия.
Под звуки Марсельезы рубили головы на площадях Парижа, французский триколор развевался над взорванным Кремлем в 1812 г.*
*Французы сами почти сто лет «не могли понять», что такое Французская революция — величайшее преступление или величайшее достижение. Марсельеза вновь стала гимном лишь в 1879 г.
Под звуки американского гимна, под «Stars and Stripes», срезали скальпы индейцам и ломали кости рабам.
Это под английский «Union Jack» и «God save the King» беспощадно колонизировалось население целых континентов…
В конце XX — начале XXI веков средства массовой информации, телевидение, газеты, радио обрушили почти тотальное наступление на русскую историю. Политики, историки, литераторы и даже авторы учебников, начисто отвергая, издевались над историей своих предков.
В это время Л. Абалкин писал: «Надменно отрицать сделанное предшественниками, глумиться над их идеалами столь же несправедливо, сколь и безнравственно»12. Но только ли о безнравственности в данном случае идет речь? Не повторяется ли история вновь?
Деникин в 1917 г. писал Керенскому: «Ведите русскую жизнь к правде и свету под знаменем свободы! Но дайте и нам реальную возможность за эту свободу вести в бой войска под старыми нашими боевыми знаменами, с которых — не бойтесь! — стерто имя самодержца, как прочно стерто и в сердцах наших. Его нет больше. Но есть Родина. Есть море пролитой крови. Есть слава былых побед. Но вы — вы втоптали наши знамена в грязь…»13
Не втаптывается ли в очередной раз в грязь русская история? Зачем?
Ответ дал тот же В. Ключевский в начале XX века: «Народ без истории, как ребенок без родителей: и с тем и с другим можно сделать все что угодно».
П.Чаадаев в 1831 г. замечал: «…Протекшее определяет будущее: таков закон жизни. Отказаться от своего прошлого — значит лишить себя будущего»14. Ведь именно история делает из толпы нацию.
Француз Э. Ренан в 1882 г. указывал: «Нация являет собой великое солидарное сообщество, созданное ощущением жертвы, которую она принесла и готова приносить в дальнейшем. Нация задана своим прошлым и придает себе окончательный вид в настоящем…»15
А. Пушкин в 1831 г. говорил, что именно история народа формирует гражданина:
Два чувства дивно близки нам —
В них обретает сердце пищу —
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
(На них основано от века,
По воле Бога самого,
Самостоянье человека,
Залог величия его.)
С. Кара-Мурза в этой связи отмечает: «Школа — главный государственный институт, который «создает» гражданина и воспроизводит общество. Это — консервативный «генетический аппарат» культуры»16.
Ницше утверждал, что «всякое высшее воспитание должно быть историческим»…17
Дж. Сили был еще более категоричен: «Благосостояние страны и все интересы ее граждан зависят от изучения истории»18.
История каждого народа — это его Библия; именно она формирует из разрозненной толпы нацию, из обывателя гражданина.
Этот постулат в самом конце своей жизни Пушкин утверждал словами: «Я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя… поклянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог ее дал…»'9
Совокупность историй народов, населяющих Землю, создает человеческую цивилизацию.
Отрицание народом своей истории означает не только его отказ от долга перед прошлым, но и от обязательств перед будущим. В итоге, утверждал П. Столыпин, «такие народы гибнут, они превращаются в назем, удобрение, на котором вырастают и крепнут другие, более сильные народы…»20
Конечно, можно искать и несомненно найти в воинственном пренебрежении историей злой умысел. Еще П. Столыпин указывал: «Противникам государственности хотелось бы избрать путь радикализма, путь освобождения от исторического прошлого России…»21
Можно, как Ю. Мамлеев, обвинить во всем советскую систему: «Насмешки по отношению к своей стране аналогичны надругательству над могилами родителей. А ведь такие насмешки, издевательства сознательно и тщательно культивируются многими журналистами… Этому есть причины. Деспотизм советской системы доводил мыслящего человека до полного исступления. Ненависть ослепляла, ее перенесли на саму страну...»22
Но все ли так просто? Не носят ли отличия России от других стран более глубокий характер?
П. Чаадаев в 1831 г. по этому поводу писал: «Народы живут только сильными впечатлениями, сохранившимися в их умах от прошедших времен, и общением с другими народами. Этим путем каждая отдельная личность ощущает свою связь со всем человечеством.
В чем заключается жизнь человека, говорит Цицерон, если память о протекших временах не связывает настоящего с прошлым?
Мы же, явившись на свет как незаконнорожденные дети, без наследства, без связи с людьми, которые нам предшествовали, не усвоили себе ни одного из поучительных уроков минувшего…
Мы растем, но не зреем; идем вперед, но по какому-то косвенному направлению, не ведущему к цели»
«Мы живем в каком-то равнодушии ко всему, в самом тесном горизонте, без прошедшего и будущего»23.
По словам А. Пушкина: «У нас иной потомок более дорожит звездой двоюродного брата, чем историей своего дома, т.е. историей отечества»24.
Аналогичные образные наблюдения оставил В. Розанов: «Когда я попросил в цветочном магазине убирать цветами могилку, то у меня спросили: "На лютеранском кладбище?" — "Нет, на православном". — "Ну так извините, мы убирать цветами ни в коем случае не можем. Через полчаса все выроют с корнем…"
И это так. Кроме сорных трав, на могилах ничего не растет. Если вы хотите садить цветы, то, кроме высокой решетки, должны устроить над могилой навес, а бока затянуть металлической сеткой. Получается нечто вроде клетки, чрезвычайно безобразной. Но по всему кладбищу стоят такие клетки, делая его похожим с опустелым зверинцем…»25
Отмечая эти особенности, В. Шубарт указывал: «Русский даже не хочет учиться у истории. Он сомневается в том, что это возможно… Поскольку русский живет мгновением, он так же мало заботится о прошлом, как и о будущем»26.
К подобным выводам пришел и М. Палеолог: «Русские живут исключительно впечатлениями момента. То, что вчера чувствовали и думали, для них более не существует. Их настоящее настроение порой уничтожает в них самое воспоминание об их прежних взглядах…
В России чаша весов не колеблется — она сразу получает решительное движение. Все разом рушится, все образы, помыслы, страсти, идеи, верования, все здание. Для большинства русских верхом счастья является постоянная смена декораций»27.
Шубарт находил причины отличия европейца в том, что у него «культура памяти злоупотребляет человеческим мозгом. Она перегружает его ученым хламом и мусором столетий и тащит их, пыхтя, чрез все времена.
Поэтому она становится неспособна к творческой мысли: она знает слишком много, поэтому познает слишком мало. Она занимается мумификацией всех человеческих знаний…»28
В. Шубарт противопоставляет «культуре памяти» «культуру забвения», свойственную русским, которая «непоколебимо доверяет жизни и ее силам».
Но тут же он указывал, что современному европейскому «человеку присуще срединное состояние души. Это делает его холодным, деловитым, постоянным рассудительным. Русской душе чужда срединность. У русского нет амортизирующей средней части, соединяющего звена между двумя крайностями»29. Русской душе «недостает уравновешивающей середины»30.
По мнению историка А. Ахиезера, именно «инверсия» — шараханье из одной крайности в другую — является характерной чертой русской истории31. Каждый раз история пишется «с чистого листа», стирая предшествующую, разрушая общество, уничтожая накопленные ресурсы развития, и все начинается с начала.
В. Кожинов замечал по этому поводу: «Россия — в отличие от тех же стран Запада — страна «крайностей», и это вызывает и проклятия, и восторги… Но объективный и трезвый взгляд на русскую историю призван понять эту ее неотъемлемую особенность, а не хулить и, равным образам, не восхвалять ее»32.
Но еще в большей мере этот «объективный и трезвый взгляд» должен быть обращен на причины и последствия этой «неотъемлемой особенности», чтобы избежать повторения разрушительных ошибок прошлого.
ДВИЖУЩИЕ СИЛЫ ИСТОРИИ
История в чистом виде есть только перечень видимых фактов, знание которых мало что дает для ее понимания.
П. Столыпин отмечал это явление утверждением, что «…видимая правда часто противоречит истине»33.
Д. Менделеев приводил образный пример: «Ведь правда, неоспоримая правда для всякого непосредственного наблюдателя, что Солнце вертится вокруг Земли, между тем истина, добытая пытливым умом человека, противоречит этой правде»34.
К. Маркс придавал этой аксиоме научную строгость: «Если бы форма проявления и сущность вещей непосредственно совпадали, то всякая наука была бы излишней…»35 Но как найти «сущность вещей»?
Можно выделить несколько подходов к решению этой задачи.
Традиционный — сводится к той или иной интерпретации исторических фактов. Примером, в данном случае, могут являться рассуждения Б. Такман, которая приходит к выводу, что, «продираясь через различные интерпретации, историк бредет, пытаясь найти истину относительно дней минувших и выяснить, — «как это, собственно, происходило». Он обнаруживает, что истины субъективны и различны, они состоят из маленьких кусочков свидетельств различных очевидцев»36.
Последователи этого метода, понимая его субъективистский характер, в целях повышения достоверности дополняют традиционный подход утверждением: «Не делить, не дробить нужно историю, а следить… за связью явлений… Ничто не может быть без значительного ущерба вырвано из общей исторической связи»37.
Альтернативный — А. Широкорад дает ему следующее обоснование: «Кто-то написал: «История не терпит сослагательного наклонения». Если следовать этой фразе и не рассматривать альтернативные варианты хода исторических событий, то историк из ученого превращается просто в регистратора событий.
Грамотная оценка событий возможна лишь при условии тщательного анализа альтернативных вариантов… ими не стоит увлекаться и… строить цепь последующих событий. Тут резко убывает вероятность, и историк становится писателем-фантастом»38.
О том же писал и Ницше: «Повсюду широкий оптимизм в науке. Вопрос «что произошло бы, если б не наступило то или другое?» почти единогласно отклоняется, а между тем это как раз кардинальный вопрос, который превращает все в предмет иронии»39.
О. Касимов предлагает свою версию теории «альтернатив», опираясь на «неумолимую логику развития» событий, и «требует от историка анализа вариантов — отражений реальности»40.
Творческое осмысление истории — этот подход получил наибольшее, массовое распространение. Он, как правило, делает упор на особенностях исторических личностей, народов, партий, классов, отдавая им на откуп историю. Данный метод ограничивается весьма узкими рамками исследуемого объекта, что не позволяет в полной мере осветить всю картину происходивших событий.
Кроме этого, творческий подход порой дает волю фантазии и зачастую больше обращен к эмоциям человека, чем к логике происходивших событий. В лучшем случае попытки творческого осмысления служат популяризации истории, в худшем — приводят к созданию заказных «мыльных опер» на исторические темы…
Идеологический — исследователи данного направления придерживаются правила: историю пишут победители, а их задача сводится к подгонке под эту «историю» соответствующих исторических фактов.
Ницше обосновывал этот принцип так: «Всякая история до сих пор писалась с точки зрения успеха, и притом при предположении разумности этого успеха»41.
М. Лермонтов утверждал его в стихах:
Поверь: великое земное
Различно с мыслями людей.
Сверши с успехом дело злое —
Велик; не удалось — злодей…
Если в Средние века движущие силы истории однозначно определяла победившая религия, то в XX веке их стала столь же однозначно определять победившая идеология*. История здесь становится одним из элементов пропаганды утверждающих «политику свершившихся фактов».
Чаще всего указанные методы используются не в отдельности, а в той или иной совокупности, что позволяет порой почти вплотную приблизиться к «исторической истине».
Но исследователь по-прежнему остается бесконечно далек от ее понимания, поскольку все эти методы являются лишь отражением внешних форм проявления исторических фактов и не дают ответа на ключевой вопрос о «сущности вещей».
На необходимость нового подхода к изучению истории указывал еще в 1831 г. П. Чаадаев в своих «Философских письмах», которые взорвали образованное общество того времени:
«Ни к чему не ведут попытки связать между собой времена… (и) непрестанная работа над фактическим материалом… если внимательно всмотреться в дело, то окажется, что все сырье истории уже исчерпано… если и предстоит еще дать лучшие объяснения прошедшим эпохам, то эта задача будет решена не критикой, которая способна копаться лишь на свалке истории, а приемами чисто рациональными...»
«В наши дни рациональное воззрение на историю привело бы, без сомнения, к более положительным результатам.
Разум века требует совсем новой философии истории, такой философии истории, которая так же мало напоминала бы старую, как современные астрономические учения мало схожи с рядами гномонических наблюдений Гиппарха и прочих астрономов древности. Надо только осознать, что никогда не будет достаточно фактов для того, чтобы все доказать, а для того, чтобы многое предчувствовать, их было достаточно со времен Моисея и Геродота.
Самые факты, сколько бы их не собирать, еще никогда не создадут достоверности, которую нам может дать лишь способ их понимания.
Точно так же, как, например, опыт веков, раскрывший Кеплеру законы движения планет, был недостаточен для того, чтобы обнаружить для него общий закон природы; это открытие выпало на долю необычайного воззрения особого рода, на долю благочестивого размышления. Именно так нам… и следует пытаться понять историю»42.
Рациональное понимание истории подразумевает под собой исследование сил, воздействующих на общество и обеспечивающих его развитие.
Ведь «сущности вещей» — это не что иное, как внешнее проявление влияния этих сил. И здесь, по аналогии с определением Менделеева для химии, можно сформулировать основной постулат для исторического исследования: «Без понимания взаимодействия сил, приводящих ее в движение, история является лишь описательным источником знания»*.
При этом, «взаимодействие сил» носит не случайный характер, а подчиняется действию вполне объективных законов развития общества**.
За изучение сил и законов, крутящих колеса истории, отвечает специальная наука — «политэкономия», — понятие которой было предложено французом А. Монкретьеном еще в 1615 г. в книге «Трактат политической экономии»***.
А. Смит, У. Петти, Т. Мальтус, Ж. Сэй, Д. Рикардо и др. сделали из теории политэкономии самостоятельную науку, исследующую внутренние закономерности общественного развития. Выдающийся немецкий ученый Г. Гегель назвал политическую экономию наукой, которая «делает честь мысли, потому что она, имея перед собой массу случайностей, отыскивает их законы.
Интересно видеть, как все взаимозависимости оказывают здесь обратное действие, как особенные средства группируются, влияют на другие сферы и испытывают от них содействие себе или помеху.
Эта взаимная связь, в существование которой сначала не верится… замечательна главным образом тем — и сходна в этом с планетарной системой, — что она всегда являет глазу лишь неправильные движения; и все же можно познать ее законы»43.
Политэкономия Маркса
С Маркса в политэкономии начался новый этап развития. Основной постулат, повторенный К. Марксом бесчисленное количество раз в различных трактовках, звучит так: «Способ производства материальной жизни обусловливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще»44.
Энгельс развивал мысль: «Экономическое производство и неизбежно вытекающее из него строение общества любой исторической эпохи образуют основу ее политической и умственной истории...»45
«Подобно тому, как Дарвин открыл закон развития человеческой истории, Маркс открыл тот до последнего времени скрытый под идеологическими наслоениями простой факт, что… производство непосредственных материальных средств к жизни и тем самым каждая данная ступень экономического развития народа или эпохи образуют основу, из которой развиваются государственные учреждения, правовые воззрения, искусство и даже религиозные представления данных людей и из которых они, поэтому, должны быть объяснены, — а не наоборот, как это делалось до сих пор»46.
Политэкономия марксизма жестко утвердила примат материальных сил, движущих развитием общества.
Однако развитие общества происходит не только под действием материальной силы. На другую силу указывал еще Моисей за пару тысяч лет до возникновения политэкономии.
Наиболее полное и глубокое ее понимание оставил П. Чаадаев: «Вся наша активность есть лишь проявление силы, заставляющей нас встать в порядок общий, в порядок зависимости.
Соглашаемся ли мы с этой силой или противимся ей, — все равно, мы вечно под ее властью. Поэтому нам остается только стараться дать себе верный отчет в ее действии на нас… эта сила, без нашего ведома действующая на нас, никогда не ошибается, она-то и ведет вселенную к ее предназначению»47.
«Не зная истинного двигателя, бессознательным орудием которого он служит, человек создает свой собственный закон, и этот закон… он называет нравственный закон…»48
«Нравственный закон пребывает вне нас и независимо от нашего знания его… каким бы отсталым ни было разумное существо, как бы ни были ограничены его способности, оно всегда имеет некоторое понятие о начале, побуждающем его действовать. Чтобы размышлять, чтобы судить о вещах, необходимо иметь понятие о добре и зле.
Отнимите у человека это понятие, и он не будет ни размышлять ни судить, он не будет существом разумным»49.
Носителем нравственного закона — духовной силы — с момента своего возникновения стала церковь. Она на протяжении веков исправно несла свое бремя, создавая соответствующие времени моральные предпосылки развития.
Но с начала XIX века философы почти единодушно стали отмечать падение роли церкви.
Д. Кортес в 1852 г. в письме к римскому кардиналу Фермари предсказывает апокалипсические потрясения, так как: «Гордыня человека нашего времени внушила ему две вещи, в которые он уверовал: в то, что он без изъянов, и в то, что не нуждается в Боге, что он силен и прекрасен»50.
В конце XIX столетия Ф. Ницше констатировал «Бог умер» и предупреждал: «Нигилизм стоит за дверями, этот самый жуткий из всех гостей»51. Европейские философы предвидели в нарастающей бездуховности общества наступление эпохи глобальных социальных и политических катастроф и катаклизмов.
За полвека до Ф. Ницше П. Чаадаев тонко уловил эти тенденции и пришел к выводу о том, что человечество для своего выживания неизбежно должно выдвинуть в скором времени новое учение, которое свяжет воедино физические и нравственные силы общества.
П. Чаадаев даже указал, откуда возникнет это новое учение — из понимания исторических законов развития: «Для всякого, кому истина не безразлична, явные ее признаки налицо… Это вся совокупность исторических фактов, должным образом проработанных. Сейчас их надо свести в стройное единое целое, облечь в доступную форму и так их выразить, чтобы они подействовали на души людей...»52
И это учение, объединившее основы материальных и духовных сил, возникло немногим более десяти лет спустя.
Его основателями стали Маркс и Энгельс, которые, опираясь на базу политэкономических законов, дали свое толкование истории. Ф. Энгельс отмечал, что «политическая экономия в самом широком смысле есть наука о законах, управляющих производством и обменом материальных жизненных благ в человеческом обществе», что она «не может быть поэтому одной и той же для всех стран и всех исторических эпох… политическая экономия, по своему существу, — историческая наука. Она имеет дело с историческим, т.е. постоянно изменяющимся материалом…»53
И. Шумпетер в середине XX века находил важнейшее достижение К. Маркса именно в экономической интерпретации истории54.
С ним по сути согласны Е. Гайдар и В. May, которые полагают: «наиболее интересными и актуальными компонентами марксовой теории являются…, философия истории, как метод исторического анализа, и теория экономической истории»55.
Марксистская идеология*, объединив в себе науку и религию, приобрела черты своеобразной «светской религии», призванной дать ответы как на материальные, так и на моральные запросы общества**.
И. Шумпетер обращал внимание, что научный характер придает марксизму убедительность, а элементы религии, рассуждения на тему добра и зла, моральном долге делают его особенно притягательным56.
Д. Норт отмечал: «Несмотря на то, что по истории технологии и связи технолога с экономическим процессом написано много прекрасной литературы, этот вопрос по существу остался за рамками какого-либо формального корпуса теории.
Исключение составляют труды Карла Маркса, который попытался соединить технологические изменения с институциональными изменениями»57.
С другой стороны, идеологизм марксизма сразу же подвергся вполне обоснованной критике. Так, Л. Фойер отмечал, что для идеологии, в отличие от науки, нет объективной истины, поскольку идеология связана с интересами58.
А. Фурсов, обобщая мнение подавляющего большинства критиков марксизма, указывает, что сила и слабость марксизма заключалась в том, что он «провозгласил себя научной идеологией»59.
Именно здесь, констатируют Е. Гайдар и В. May, «возникает конфликт между религиозной и научной сторонами марксизма…»60
Эту критику можно было бы признать справедливой, если бы Маркс ставил пред собой только научные цели…
Возврат от Маркса к чистой науке произошел в конце XIX в. в виде учения о рациональном поведении человека в рыночной экономике. Ее приверженцами стали первые представители маржинализма***.
Как и следовало ожидать, новая трактовка старой науки, поддержанная выдающимися учеными, привела к рождению новой науки.
В 1902 г. английский экономист А. Маршалл положил начало неоклассической политэкономии и впервые начал читать курс «Экономикс». Определяя его, А. Маршалл писал: «Экономическая наука занимается изучением того, как люди существуют, развиваются и о чем они думают в своей повседневной жизни.
Но предметом ее исследований являются главным образом те побудительные мотивы, которые наиболее сильно и наиболее устойчиво воздействуют на поведение человека в хозяйственной сфере его жизни»61.
Политэкономия Маркса потерпела сокрушительное поражение с гибелью СССР.
«Молитвенником» «новых русских экономистов» вместо «Капитала» К. Маркса безоговорочно стал «Экономикс»*.
Из книги В. Галина „Запретная политэкономия”.
Например, были осмеяны гимн и флаг СССР — символы не столько государства, сколько народа, победившего во Второй мировой войне, первым вышедшего в космос, построившего одно из самых могущественных государств в истории человечества…
Да, была кровь и страдания, но были подвиги и победы.
Взглянем на пример Запада, его отношение к своей истории: ведь это под современный гимн Германии — «Немецкую песню» Гайдна — маршировала по Европе и России фашистская армия.
Под звуки Марсельезы рубили головы на площадях Парижа, французский триколор развевался над взорванным Кремлем в 1812 г.*
*Французы сами почти сто лет «не могли понять», что такое Французская революция — величайшее преступление или величайшее достижение. Марсельеза вновь стала гимном лишь в 1879 г.
Под звуки американского гимна, под «Stars and Stripes», срезали скальпы индейцам и ломали кости рабам.
Это под английский «Union Jack» и «God save the King» беспощадно колонизировалось население целых континентов…
В конце XX — начале XXI веков средства массовой информации, телевидение, газеты, радио обрушили почти тотальное наступление на русскую историю. Политики, историки, литераторы и даже авторы учебников, начисто отвергая, издевались над историей своих предков.
В это время Л. Абалкин писал: «Надменно отрицать сделанное предшественниками, глумиться над их идеалами столь же несправедливо, сколь и безнравственно»12. Но только ли о безнравственности в данном случае идет речь? Не повторяется ли история вновь?
Деникин в 1917 г. писал Керенскому: «Ведите русскую жизнь к правде и свету под знаменем свободы! Но дайте и нам реальную возможность за эту свободу вести в бой войска под старыми нашими боевыми знаменами, с которых — не бойтесь! — стерто имя самодержца, как прочно стерто и в сердцах наших. Его нет больше. Но есть Родина. Есть море пролитой крови. Есть слава былых побед. Но вы — вы втоптали наши знамена в грязь…»13
Не втаптывается ли в очередной раз в грязь русская история? Зачем?
Ответ дал тот же В. Ключевский в начале XX века: «Народ без истории, как ребенок без родителей: и с тем и с другим можно сделать все что угодно».
П.Чаадаев в 1831 г. замечал: «…Протекшее определяет будущее: таков закон жизни. Отказаться от своего прошлого — значит лишить себя будущего»14. Ведь именно история делает из толпы нацию.
Француз Э. Ренан в 1882 г. указывал: «Нация являет собой великое солидарное сообщество, созданное ощущением жертвы, которую она принесла и готова приносить в дальнейшем. Нация задана своим прошлым и придает себе окончательный вид в настоящем…»15
А. Пушкин в 1831 г. говорил, что именно история народа формирует гражданина:
Два чувства дивно близки нам —
В них обретает сердце пищу —
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
(На них основано от века,
По воле Бога самого,
Самостоянье человека,
Залог величия его.)
С. Кара-Мурза в этой связи отмечает: «Школа — главный государственный институт, который «создает» гражданина и воспроизводит общество. Это — консервативный «генетический аппарат» культуры»16.
Ницше утверждал, что «всякое высшее воспитание должно быть историческим»…17
Дж. Сили был еще более категоричен: «Благосостояние страны и все интересы ее граждан зависят от изучения истории»18.
История каждого народа — это его Библия; именно она формирует из разрозненной толпы нацию, из обывателя гражданина.
Этот постулат в самом конце своей жизни Пушкин утверждал словами: «Я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя… поклянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог ее дал…»'9
Совокупность историй народов, населяющих Землю, создает человеческую цивилизацию.
Отрицание народом своей истории означает не только его отказ от долга перед прошлым, но и от обязательств перед будущим. В итоге, утверждал П. Столыпин, «такие народы гибнут, они превращаются в назем, удобрение, на котором вырастают и крепнут другие, более сильные народы…»20
Конечно, можно искать и несомненно найти в воинственном пренебрежении историей злой умысел. Еще П. Столыпин указывал: «Противникам государственности хотелось бы избрать путь радикализма, путь освобождения от исторического прошлого России…»21
Можно, как Ю. Мамлеев, обвинить во всем советскую систему: «Насмешки по отношению к своей стране аналогичны надругательству над могилами родителей. А ведь такие насмешки, издевательства сознательно и тщательно культивируются многими журналистами… Этому есть причины. Деспотизм советской системы доводил мыслящего человека до полного исступления. Ненависть ослепляла, ее перенесли на саму страну...»22
Но все ли так просто? Не носят ли отличия России от других стран более глубокий характер?
П. Чаадаев в 1831 г. по этому поводу писал: «Народы живут только сильными впечатлениями, сохранившимися в их умах от прошедших времен, и общением с другими народами. Этим путем каждая отдельная личность ощущает свою связь со всем человечеством.
В чем заключается жизнь человека, говорит Цицерон, если память о протекших временах не связывает настоящего с прошлым?
Мы же, явившись на свет как незаконнорожденные дети, без наследства, без связи с людьми, которые нам предшествовали, не усвоили себе ни одного из поучительных уроков минувшего…
Мы растем, но не зреем; идем вперед, но по какому-то косвенному направлению, не ведущему к цели»
«Мы живем в каком-то равнодушии ко всему, в самом тесном горизонте, без прошедшего и будущего»23.
По словам А. Пушкина: «У нас иной потомок более дорожит звездой двоюродного брата, чем историей своего дома, т.е. историей отечества»24.
Аналогичные образные наблюдения оставил В. Розанов: «Когда я попросил в цветочном магазине убирать цветами могилку, то у меня спросили: "На лютеранском кладбище?" — "Нет, на православном". — "Ну так извините, мы убирать цветами ни в коем случае не можем. Через полчаса все выроют с корнем…"
И это так. Кроме сорных трав, на могилах ничего не растет. Если вы хотите садить цветы, то, кроме высокой решетки, должны устроить над могилой навес, а бока затянуть металлической сеткой. Получается нечто вроде клетки, чрезвычайно безобразной. Но по всему кладбищу стоят такие клетки, делая его похожим с опустелым зверинцем…»25
Отмечая эти особенности, В. Шубарт указывал: «Русский даже не хочет учиться у истории. Он сомневается в том, что это возможно… Поскольку русский живет мгновением, он так же мало заботится о прошлом, как и о будущем»26.
К подобным выводам пришел и М. Палеолог: «Русские живут исключительно впечатлениями момента. То, что вчера чувствовали и думали, для них более не существует. Их настоящее настроение порой уничтожает в них самое воспоминание об их прежних взглядах…
В России чаша весов не колеблется — она сразу получает решительное движение. Все разом рушится, все образы, помыслы, страсти, идеи, верования, все здание. Для большинства русских верхом счастья является постоянная смена декораций»27.
Шубарт находил причины отличия европейца в том, что у него «культура памяти злоупотребляет человеческим мозгом. Она перегружает его ученым хламом и мусором столетий и тащит их, пыхтя, чрез все времена.
Поэтому она становится неспособна к творческой мысли: она знает слишком много, поэтому познает слишком мало. Она занимается мумификацией всех человеческих знаний…»28
В. Шубарт противопоставляет «культуре памяти» «культуру забвения», свойственную русским, которая «непоколебимо доверяет жизни и ее силам».
Но тут же он указывал, что современному европейскому «человеку присуще срединное состояние души. Это делает его холодным, деловитым, постоянным рассудительным. Русской душе чужда срединность. У русского нет амортизирующей средней части, соединяющего звена между двумя крайностями»29. Русской душе «недостает уравновешивающей середины»30.
По мнению историка А. Ахиезера, именно «инверсия» — шараханье из одной крайности в другую — является характерной чертой русской истории31. Каждый раз история пишется «с чистого листа», стирая предшествующую, разрушая общество, уничтожая накопленные ресурсы развития, и все начинается с начала.
В. Кожинов замечал по этому поводу: «Россия — в отличие от тех же стран Запада — страна «крайностей», и это вызывает и проклятия, и восторги… Но объективный и трезвый взгляд на русскую историю призван понять эту ее неотъемлемую особенность, а не хулить и, равным образам, не восхвалять ее»32.
Но еще в большей мере этот «объективный и трезвый взгляд» должен быть обращен на причины и последствия этой «неотъемлемой особенности», чтобы избежать повторения разрушительных ошибок прошлого.
ДВИЖУЩИЕ СИЛЫ ИСТОРИИ
История в чистом виде есть только перечень видимых фактов, знание которых мало что дает для ее понимания.
П. Столыпин отмечал это явление утверждением, что «…видимая правда часто противоречит истине»33.
Д. Менделеев приводил образный пример: «Ведь правда, неоспоримая правда для всякого непосредственного наблюдателя, что Солнце вертится вокруг Земли, между тем истина, добытая пытливым умом человека, противоречит этой правде»34.
К. Маркс придавал этой аксиоме научную строгость: «Если бы форма проявления и сущность вещей непосредственно совпадали, то всякая наука была бы излишней…»35 Но как найти «сущность вещей»?
Можно выделить несколько подходов к решению этой задачи.
Традиционный — сводится к той или иной интерпретации исторических фактов. Примером, в данном случае, могут являться рассуждения Б. Такман, которая приходит к выводу, что, «продираясь через различные интерпретации, историк бредет, пытаясь найти истину относительно дней минувших и выяснить, — «как это, собственно, происходило». Он обнаруживает, что истины субъективны и различны, они состоят из маленьких кусочков свидетельств различных очевидцев»36.
Последователи этого метода, понимая его субъективистский характер, в целях повышения достоверности дополняют традиционный подход утверждением: «Не делить, не дробить нужно историю, а следить… за связью явлений… Ничто не может быть без значительного ущерба вырвано из общей исторической связи»37.
Альтернативный — А. Широкорад дает ему следующее обоснование: «Кто-то написал: «История не терпит сослагательного наклонения». Если следовать этой фразе и не рассматривать альтернативные варианты хода исторических событий, то историк из ученого превращается просто в регистратора событий.
Грамотная оценка событий возможна лишь при условии тщательного анализа альтернативных вариантов… ими не стоит увлекаться и… строить цепь последующих событий. Тут резко убывает вероятность, и историк становится писателем-фантастом»38.
О том же писал и Ницше: «Повсюду широкий оптимизм в науке. Вопрос «что произошло бы, если б не наступило то или другое?» почти единогласно отклоняется, а между тем это как раз кардинальный вопрос, который превращает все в предмет иронии»39.
О. Касимов предлагает свою версию теории «альтернатив», опираясь на «неумолимую логику развития» событий, и «требует от историка анализа вариантов — отражений реальности»40.
Творческое осмысление истории — этот подход получил наибольшее, массовое распространение. Он, как правило, делает упор на особенностях исторических личностей, народов, партий, классов, отдавая им на откуп историю. Данный метод ограничивается весьма узкими рамками исследуемого объекта, что не позволяет в полной мере осветить всю картину происходивших событий.
Кроме этого, творческий подход порой дает волю фантазии и зачастую больше обращен к эмоциям человека, чем к логике происходивших событий. В лучшем случае попытки творческого осмысления служат популяризации истории, в худшем — приводят к созданию заказных «мыльных опер» на исторические темы…
Идеологический — исследователи данного направления придерживаются правила: историю пишут победители, а их задача сводится к подгонке под эту «историю» соответствующих исторических фактов.
Ницше обосновывал этот принцип так: «Всякая история до сих пор писалась с точки зрения успеха, и притом при предположении разумности этого успеха»41.
М. Лермонтов утверждал его в стихах:
Поверь: великое земное
Различно с мыслями людей.
Сверши с успехом дело злое —
Велик; не удалось — злодей…
Если в Средние века движущие силы истории однозначно определяла победившая религия, то в XX веке их стала столь же однозначно определять победившая идеология*. История здесь становится одним из элементов пропаганды утверждающих «политику свершившихся фактов».
Чаще всего указанные методы используются не в отдельности, а в той или иной совокупности, что позволяет порой почти вплотную приблизиться к «исторической истине».
Но исследователь по-прежнему остается бесконечно далек от ее понимания, поскольку все эти методы являются лишь отражением внешних форм проявления исторических фактов и не дают ответа на ключевой вопрос о «сущности вещей».
На необходимость нового подхода к изучению истории указывал еще в 1831 г. П. Чаадаев в своих «Философских письмах», которые взорвали образованное общество того времени:
«Ни к чему не ведут попытки связать между собой времена… (и) непрестанная работа над фактическим материалом… если внимательно всмотреться в дело, то окажется, что все сырье истории уже исчерпано… если и предстоит еще дать лучшие объяснения прошедшим эпохам, то эта задача будет решена не критикой, которая способна копаться лишь на свалке истории, а приемами чисто рациональными...»
«В наши дни рациональное воззрение на историю привело бы, без сомнения, к более положительным результатам.
Разум века требует совсем новой философии истории, такой философии истории, которая так же мало напоминала бы старую, как современные астрономические учения мало схожи с рядами гномонических наблюдений Гиппарха и прочих астрономов древности. Надо только осознать, что никогда не будет достаточно фактов для того, чтобы все доказать, а для того, чтобы многое предчувствовать, их было достаточно со времен Моисея и Геродота.
Самые факты, сколько бы их не собирать, еще никогда не создадут достоверности, которую нам может дать лишь способ их понимания.
Точно так же, как, например, опыт веков, раскрывший Кеплеру законы движения планет, был недостаточен для того, чтобы обнаружить для него общий закон природы; это открытие выпало на долю необычайного воззрения особого рода, на долю благочестивого размышления. Именно так нам… и следует пытаться понять историю»42.
Рациональное понимание истории подразумевает под собой исследование сил, воздействующих на общество и обеспечивающих его развитие.
Ведь «сущности вещей» — это не что иное, как внешнее проявление влияния этих сил. И здесь, по аналогии с определением Менделеева для химии, можно сформулировать основной постулат для исторического исследования: «Без понимания взаимодействия сил, приводящих ее в движение, история является лишь описательным источником знания»*.
При этом, «взаимодействие сил» носит не случайный характер, а подчиняется действию вполне объективных законов развития общества**.
За изучение сил и законов, крутящих колеса истории, отвечает специальная наука — «политэкономия», — понятие которой было предложено французом А. Монкретьеном еще в 1615 г. в книге «Трактат политической экономии»***.
А. Смит, У. Петти, Т. Мальтус, Ж. Сэй, Д. Рикардо и др. сделали из теории политэкономии самостоятельную науку, исследующую внутренние закономерности общественного развития. Выдающийся немецкий ученый Г. Гегель назвал политическую экономию наукой, которая «делает честь мысли, потому что она, имея перед собой массу случайностей, отыскивает их законы.
Интересно видеть, как все взаимозависимости оказывают здесь обратное действие, как особенные средства группируются, влияют на другие сферы и испытывают от них содействие себе или помеху.
Эта взаимная связь, в существование которой сначала не верится… замечательна главным образом тем — и сходна в этом с планетарной системой, — что она всегда являет глазу лишь неправильные движения; и все же можно познать ее законы»43.
Политэкономия Маркса
С Маркса в политэкономии начался новый этап развития. Основной постулат, повторенный К. Марксом бесчисленное количество раз в различных трактовках, звучит так: «Способ производства материальной жизни обусловливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще»44.
Энгельс развивал мысль: «Экономическое производство и неизбежно вытекающее из него строение общества любой исторической эпохи образуют основу ее политической и умственной истории...»45
«Подобно тому, как Дарвин открыл закон развития человеческой истории, Маркс открыл тот до последнего времени скрытый под идеологическими наслоениями простой факт, что… производство непосредственных материальных средств к жизни и тем самым каждая данная ступень экономического развития народа или эпохи образуют основу, из которой развиваются государственные учреждения, правовые воззрения, искусство и даже религиозные представления данных людей и из которых они, поэтому, должны быть объяснены, — а не наоборот, как это делалось до сих пор»46.
Политэкономия марксизма жестко утвердила примат материальных сил, движущих развитием общества.
Однако развитие общества происходит не только под действием материальной силы. На другую силу указывал еще Моисей за пару тысяч лет до возникновения политэкономии.
Наиболее полное и глубокое ее понимание оставил П. Чаадаев: «Вся наша активность есть лишь проявление силы, заставляющей нас встать в порядок общий, в порядок зависимости.
Соглашаемся ли мы с этой силой или противимся ей, — все равно, мы вечно под ее властью. Поэтому нам остается только стараться дать себе верный отчет в ее действии на нас… эта сила, без нашего ведома действующая на нас, никогда не ошибается, она-то и ведет вселенную к ее предназначению»47.
«Не зная истинного двигателя, бессознательным орудием которого он служит, человек создает свой собственный закон, и этот закон… он называет нравственный закон…»48
«Нравственный закон пребывает вне нас и независимо от нашего знания его… каким бы отсталым ни было разумное существо, как бы ни были ограничены его способности, оно всегда имеет некоторое понятие о начале, побуждающем его действовать. Чтобы размышлять, чтобы судить о вещах, необходимо иметь понятие о добре и зле.
Отнимите у человека это понятие, и он не будет ни размышлять ни судить, он не будет существом разумным»49.
Носителем нравственного закона — духовной силы — с момента своего возникновения стала церковь. Она на протяжении веков исправно несла свое бремя, создавая соответствующие времени моральные предпосылки развития.
Но с начала XIX века философы почти единодушно стали отмечать падение роли церкви.
Д. Кортес в 1852 г. в письме к римскому кардиналу Фермари предсказывает апокалипсические потрясения, так как: «Гордыня человека нашего времени внушила ему две вещи, в которые он уверовал: в то, что он без изъянов, и в то, что не нуждается в Боге, что он силен и прекрасен»50.
В конце XIX столетия Ф. Ницше констатировал «Бог умер» и предупреждал: «Нигилизм стоит за дверями, этот самый жуткий из всех гостей»51. Европейские философы предвидели в нарастающей бездуховности общества наступление эпохи глобальных социальных и политических катастроф и катаклизмов.
За полвека до Ф. Ницше П. Чаадаев тонко уловил эти тенденции и пришел к выводу о том, что человечество для своего выживания неизбежно должно выдвинуть в скором времени новое учение, которое свяжет воедино физические и нравственные силы общества.
П. Чаадаев даже указал, откуда возникнет это новое учение — из понимания исторических законов развития: «Для всякого, кому истина не безразлична, явные ее признаки налицо… Это вся совокупность исторических фактов, должным образом проработанных. Сейчас их надо свести в стройное единое целое, облечь в доступную форму и так их выразить, чтобы они подействовали на души людей...»52
И это учение, объединившее основы материальных и духовных сил, возникло немногим более десяти лет спустя.
Его основателями стали Маркс и Энгельс, которые, опираясь на базу политэкономических законов, дали свое толкование истории. Ф. Энгельс отмечал, что «политическая экономия в самом широком смысле есть наука о законах, управляющих производством и обменом материальных жизненных благ в человеческом обществе», что она «не может быть поэтому одной и той же для всех стран и всех исторических эпох… политическая экономия, по своему существу, — историческая наука. Она имеет дело с историческим, т.е. постоянно изменяющимся материалом…»53
И. Шумпетер в середине XX века находил важнейшее достижение К. Маркса именно в экономической интерпретации истории54.
С ним по сути согласны Е. Гайдар и В. May, которые полагают: «наиболее интересными и актуальными компонентами марксовой теории являются…, философия истории, как метод исторического анализа, и теория экономической истории»55.
Марксистская идеология*, объединив в себе науку и религию, приобрела черты своеобразной «светской религии», призванной дать ответы как на материальные, так и на моральные запросы общества**.
И. Шумпетер обращал внимание, что научный характер придает марксизму убедительность, а элементы религии, рассуждения на тему добра и зла, моральном долге делают его особенно притягательным56.
Д. Норт отмечал: «Несмотря на то, что по истории технологии и связи технолога с экономическим процессом написано много прекрасной литературы, этот вопрос по существу остался за рамками какого-либо формального корпуса теории.
Исключение составляют труды Карла Маркса, который попытался соединить технологические изменения с институциональными изменениями»57.
С другой стороны, идеологизм марксизма сразу же подвергся вполне обоснованной критике. Так, Л. Фойер отмечал, что для идеологии, в отличие от науки, нет объективной истины, поскольку идеология связана с интересами58.
А. Фурсов, обобщая мнение подавляющего большинства критиков марксизма, указывает, что сила и слабость марксизма заключалась в том, что он «провозгласил себя научной идеологией»59.
Именно здесь, констатируют Е. Гайдар и В. May, «возникает конфликт между религиозной и научной сторонами марксизма…»60
Эту критику можно было бы признать справедливой, если бы Маркс ставил пред собой только научные цели…
Возврат от Маркса к чистой науке произошел в конце XIX в. в виде учения о рациональном поведении человека в рыночной экономике. Ее приверженцами стали первые представители маржинализма***.
Как и следовало ожидать, новая трактовка старой науки, поддержанная выдающимися учеными, привела к рождению новой науки.
В 1902 г. английский экономист А. Маршалл положил начало неоклассической политэкономии и впервые начал читать курс «Экономикс». Определяя его, А. Маршалл писал: «Экономическая наука занимается изучением того, как люди существуют, развиваются и о чем они думают в своей повседневной жизни.
Но предметом ее исследований являются главным образом те побудительные мотивы, которые наиболее сильно и наиболее устойчиво воздействуют на поведение человека в хозяйственной сфере его жизни»61.
Политэкономия Маркса потерпела сокрушительное поражение с гибелью СССР.
«Молитвенником» «новых русских экономистов» вместо «Капитала» К. Маркса безоговорочно стал «Экономикс»*.
***
Из книги В. Галина „Запретная политэкономия”.
Давайте проще:
- Экономика стоит на двух “китах” (или слонах… да хоть скунсах) – это (1) эффективность; (2) справедливость – это две оси координат, два аттрактора. Забить нельзя ни на один – боком вылезет.
- Сложность состоит в том, что в экосистеме тоже есть два принципа справедливости: (1) симбиогенез (все дружат, как клетки в организме, никто никого не ест); (2) естественный отбор (про это сами знаете). П..дла в том что и здесь нельзя забить ни на один пункт (тоже боком вылезет).
ИТОГО: Мы имеем один реально работающий параметр, это эффективность (я не понимаю под ней ситуацию, когда экономика планеты работает на мусорный полигон и выбирает самые затратные и дурацкие схемы…).