Авагян об экономике с позиции знания и здравого смысла

http://ic.pics.livejournal.com/ss69100/44650003/784645/784645_300.jpgТрудность индустриальной жизни заключается в том, что потребности общества дискретны, а потребности обеспечения промышленного потенциала – непрерывны.

Индустрия рождается из процессов разделения труда, через хрестоматийную цепочку мастерская-мануфактура-фабрика-комбинат, и потому (об этом думают гораздо реже) – индустрия идет к совершенству через усложняющуюся СПЕЦИАЛИЗАЦИЮ, через преодоление уникальности изделия-шедевра путем разделения сложной задачи создания шедевра на множество малых и простых задач, в сочетании способных породить уникальную массовость того, что в XIX–XX веках назвали ширпотребом – т. е. шедевром, выполненном в миллионах точных и стандартных копий.

Разделение одной сложной производственной задачи на тысячу простых и выполнимых любым средним человеком действий, переход от мастерства к навыку дало индустриальный эффект простоты (как следствие – массовости) тиражирования сложных по устройству и назначению предметов.

Специализация – душа разделения труда, лежащего в основе любого индустриального потенциала. Но специализация порождает тысячу ненужных и нелепых без конечного продукта вещей, тысячу ненужных и нелепых в отсутствие спроса на конечный продукт производств. Ценовое или моральное банкротство (устарение, например) конечного продукта сложной цепи приводит к эффекту «падающего домино» в очень длинной взаимосвязанной череде производителей.

Цепь работает в одну сторону: крах финального продукта индустрии разрушает всю корневую матрицу его элементной базы. Но вновь возникающая потребность в конечном продукте упирается – даже после небольшого по срокам перерыва – в отсутствие элементов, из которых может быть собран тиражируемый в миллионах копий сложный шедевр инженерного гения. Наличие финансовой возможности отнюдь не гарантирует наличие технологической потенции!

Поэтому специализация индустрии естественным образом диктует непрерывный характер её воспроизводства. Наиболее очевидна эта ТЕХНОЛОГИЧЕСКАЯ НЕПРЕРЫВНОСТЬ, недопустимость прерывания производственного процесса в металлургии. Тут вообще все иллюстративно: отключил домну на один день, перестал подогревать её – «засадил козла», как говорят металлурги, то есть угробил гигантское промышленное сооружение, которое теперь легче разобрать по кирпичику, чем снова разогреть и расплавить…

Но металлургия – отнюдь не какое-то исключение из правил, а прямая демонстрация необходимого для большинства промышленных отраслей правила: чем сложнее специализация, чем обширнее комплектация конечного изделия, тем НЕПРЕРЫВНЕЕ по сути своей процесс его сборки-производства. Козла можно засадить не только в металлургии – последние 20 лет мы, индустриалы СНГ, наблюдаем это в изобилии горьких примеров.

Спрос потребителей дискретен. Допустим, сегодня мне нужен пылесос, а потом я лет десять буду пользоваться уже купленным, пока он не сломается или морально не устареет. Но если я ПРОИЗВОДИТЕЛЬ, а не потребитель пылесоса, то я не могу ждать 10 лет, я не могу мириться с приливами и отливами рыночного спроса. И не могу я мириться не потому, что я капризный или жадный, а просто потому, что если сегодня я не закуплю (из-за временного простоя конвейера) комплектующую деталь, завтра мне уже негде будет её закупить. Мой поставщик выпускает сущую дребедень, которая вне и помимо пылесоса нигде не нужна, он разорится, и пресечется цепочка специализации.

Его рабочие уйдут, конвейеры растащат на металлолом. Потом мне потребуется очень много денег, времени и сил, чтобы попытаться восстановить производственный потенциал погибшего поставщика, и не факт, что эта тяжелая и длительная работа будет иметь желаемый результат.

Только либеральные фетишисты, не нюхавшие заводских масел и гари, верят во всемогущество денег. Приведу простой пример: засохший по-настоящему цветок, превратившийся без регулярной поливки в бурьян, НЕВОЗМОЖНО ОТЛИТЬ никаким количеством воды. Его можно утопить в воде (под водой в данной аналогии я разумею запоздалые ассигнования), но он бурьяном и останется…

Чем сложнее инженерный замысел, тем большую элементную базу он требует для своего осуществления. В отсутствии потенциала производства комплектующих даже самое современное, с иголочки, производство, будет пароходом «Челюскин», застрявшем во льдах. Можно купить самые современные пушки, но они – по определению – хлам без производства подходящих к ним снарядов. Да разве только снарядов?! Они будут безвредным для врага хламом и без обученного персонала артиллеристов, и просто без какой-нибудь рекомендованной производителем смазки. Чем сложнее техника, тем короче ряд совместимых с ней смазок, тем специфичнее и сложнее они в производстве.

Чем сложнее пушка – тем меньше шансов не испортить её деревенским дёгтем. Следовательно, само по себе наличие или отсутствие сложных, сверхсовременных пушек (равно как и любых других элементов модерна) ничего не решает и не определяет. Индустрия требует сложных, многоуровневых и постоянно (вне прихотей и капризов потребительского рынка) работающих, НЕПРЕРЫВНЫХ цепей промышленной кооперации. При этом нарушение одного из тысячи элементов производства (т. е. проблема всего лишь с 1/1000 производственного парка, персонала, производственного капитала) приводит к пересыханию всего русла индустриального потока.

Этого никогда не могли понять финансисты и банкиры. Для них разница между 100 и 99 рублями – совершенно справедливо почитается за ерунду. Это связано с тем, что покупательная способность рублей независима друг от друга, и с выбыванием одного рубля все остальные рубли отнюдь не поражаются в правах.

Но с точки зрения производственника, индустриала, капитал, вложенный в производство, НЕДЕЛИМ по причине специализации. Машина состоит из десятков тысяч деталей, но без одной-единственной детали все остальные её детали – бессмысленное нагромождение, мусор. Испортишь один рубль стоимости – не денежный, а на практике выпускающий комплектующие, – потеряешь без возврата 100, 1000, 100 000 вложенных в производство рублей.

Производственный потенциал без одной-единственной детали начинает стремительный распад. Поскольку никто не может получить оплату за труд, вслед за первым поврежденным элементом промышленной сборочной цепи вываливаются ещё несколько самых слабых звеньев. Их выпадение делает ещё более бессмысленным существование оставшихся.

Начинает процесс – в самом лучшем случае – процесс ПРИМИТИВИЗАЦИИ промышленного производства. Оставшись без нужных элементов, производство пытается сделать полезный предмет проще, без отсутствующих деталей. Так идет регресс, технологическое движение вспять национальной индустрии. Нет шарниров – уберем дверцу, нет стекла – затянем бычьим пузырем…

Но архаизация и примитивизация индустрии есть не преодоление гибели, а лишь её отсрочка. Международная конкуренция быстро погубит любителей заменять стекла бычьими пузырями.

Сложная индустриальная среда делает, таким образом, бессмысленной игру либеральных экономистов в санацию посредством разорения неконкурентоспособных. Два ремесленника, действительно, могут спорить друг с другом – кто из них достоин выжить в экономическом соревновании, перебив клиентов у неудачливого соперника.

Но в сложнейших системах взаимной зависимости и кооперативной специализации, нуждающейся в центральном диспетчере современной индустрии, невозможно вымирание слабых и выживание сильных, потому что мотив сотрудничества здесь гораздо значимей с технологической точки зрения, чем мотив борьбы за потребителя. Например, разорение отдельно взятого фермера возможно, а разорение отдельно взятого авиационного завода – нет (только всей авиационной промышленности разом), разорение отдельно взятого портного или сапожника – возможно, а разорение отдельно взятой газоперекачивающей станции или отдельно взятой электроподстанции – принципиально невозможно. Применять здесь принципы частной рентабельности, конкуренции, рыночного спроса и конъюнктуры так же нелепо, как в современном реактивном самолете заменить алюминиевые листы на фанеру…

Индустрия – это гигантская совокупность людей, которые не в состоянии САМИ О СЕБЕ ПОЗАБОТИТЬСЯ. В отличие от крестьянина с натуральным хозяйством, промышленник производит всего один-единственный, к тому же ненужный сам по себе, не имеющий никакой самоценности (без смежников и комплектующих) предмет. Поэтому индустриал по мере развития индустрии становится в социальном плане все более и более БЕСПОМОЩНЫМ, и все более остро нуждается в защите центрального диспетчера, направляющего потоки ненужных изделий к устью всеобщей пользы.

Староверы семьи Лыковых смогли выжить в тайге много лет без общества, государства, без кооперации с внешним миром только потому, что они были крестьянами. Никакой индустриал не может повторить подвига Лыковых, он не может надеяться только на себя и выжить без соблюдения внешним миром очень жестких обязательств по отношению к нему.

Предприимчивость – понятие из доиндустриальной эпохи. Техника точна, и всякая предприимчивость (т. е. вариативность поведения) в общении с ней просто убьёт её. В 80-е годы, в том числе и с моим участием, промышленность Армянской ССР была оснащена новейшим по тем временам оборудованием. Оно и сегодня работает, производит продукцию, но… в Иране! Банда Левона Тер-Петросмана в начале 90-х годов вывезла гигантские станки в Иран по цене металлолома. Потом были и скандалы, и судебные разбирательства, но, ребята, – «поезд ушел», а точнее – фуры ушли за границу. Такова цена предприимчивости (безусловно, обогатившей петросмановцев) в мире индустрии.

Фигурально выражаясь, ручейки бессмысленности в индустрии сливаются в реку смысла. Разбитая по сегментам деятельность индустриалов не просто кажется наблюдателю противоестественной, но и действительно – при нарушении кооперационных процессов – является противоестественной. Вдумайтесь: сотня человек тратит всю свою энергию, надрывается на работе день и ночь, ради производства какой-нибудь одной-единственной втулки, да к тому же в невообразимых количествах! Астрономическое число дурацких втулок, горы, эвересты продукта, который в примитивном (средневековом) хозяйстве не потребуется даже в единственном экземпляре!

Втулку глупо нести на рынок, глупо выкладывать в супермаркете. У неё нет и не может быть массы покупателей. Она нужна (если нужна) – только одному-единственному покупателю – такому же странному со средневековой точки зрения стоглавому коллективу чудаков, насаживающему на нелепую втулку ещё более нелепый шпунтик! Скажите, какой рынок с его законами может регулировать этот товарообмен? Где-то в конце очень длинной цепи переработок и технологических переделов втулка и шпунтик станут частью сверхэффективной, поражающей средневековое воображение машины. Но дотуда ещё нужно дойти – потому что утрата одной-единственной втулки сделает итоговую супермашину технологически невозможной!

Рыночные отношения вырастали из средневекового производства, тесно связанного с ремесленными шедеврами, с уникальными изделиями ручной работы. Поэтому конкурентный рынок живет понятием «качества» – категории, вырастающей из мастерства. Есть мастерство – есть и качество. Но качество – доиндустриальное понятие, живущее в индустриальную эпоху исключительно в качестве пережитка и исключительно в тех сферах, где ещё имеет важное значение ручной труд.

Для настоящей высокотехнологичной индустрии понятия «качество» не существует, потому что из двух вещей, идентичных друг другу с микронной точностью по всем параметрам, не может быть более или менее качественной вещи.

Помню, как я убедил в этом покойного главу Армении Демирчяна. Во время визита руководства страны на один из ещё работающих заводов я показал ему рабочего, штампующего шайбочки. Шайбочки эти считают на вес, килограммами и тоннами, никому и в голову не придет искать в них какой-либо индивидуальности. Металл – гостовский, размеры абсолютно равные, штамп – единый. Как эта шайбочка может быть более или менее качественной? – спросил я. – Количество – вот её единственное качество.

Индустрия исключила мастерство, заменив его навыком, обеспечив простым людям возможность делать сложные вещи. Именно простота изготовления сложного (т. е. сложная и разветвленная система простых операций) и дала возможность сделать сложное массовым. Поэтому старое понятие о качестве, которым оперируют на ТЕХНОЛОГИЧЕСКИ-ОТСТАЛЫХ производствах и в кабинетах выращенных финансово-кредитной средой экономистов – по сути своей ДОИНДУСТРИАЛЬНОЕ.

Оно для ремесленной мастерской актуальнее, чем для мануфактуры, для мануфактуры актуальнее, чем для фабрики, для фабрики актуальнее, чем для комбината. Если же мы возьмем станки ЧПУ, которые почти ПЕРЕСТАЛО выпускать сегодня станкостроение СНГ, то там вообще понятие качества бессмысленно, ибо полностью исключен из стандартизированной операции человеческий фактор. Оборудование, работающее на автомате, на автопилоте, имеет единое, стандартизированное явление соответствия изделия эталонному образцу, и конкурентоспособность автомата-автопилота – кроется только в скорости выполняемых операций, в скорости процессов технологического передела, в количестве, в показателе массовости продукции.

И по этому критерию – скорости, массовости, снижения издержек всех видов – наиболее оптимальным в пределе функции оказывается производство однотипной продукции в одной-единственной точке пространства на весь мир, на всю планету. Такого рода оптимизация, построенная на преимуществах крупносерийности, совершенно чужда понятиям конкуренции, соперничества, степеней качества продукции (ниже высшего качества у неё просто нет: или высшее качество, или она сломалась).

Она чужда выбора между производителями (два разных, не связанных между собой производителя на станках ЧПУ будут ровно в два раза менее эффективны и в два раза более затратны, чем единый. У них будет больше сожжено топлива, больше будет персонал, больше простоя оборудования, больше поломок и повреждений, производственных травм и т.п.).

Возьмем только один критерий: потребности индустриального развития требуют совершенно однозначно расширения и упрощения всеобщего доступа к технической информации – как для организаторов производств, так и для трудящегося персонала. Зачем? Как с целью избежать «изобретения велосипедов», так и с целью повышения квалификации рабочих. А рыночная среда конкурентности работает в обратном направлении – именно ей принадлежат такие реакционные, сдерживающие индустриальное развитие и техническую модернизацию понятия, как копирайт, авторское и патентное право, торговая марка, секрет фирмы, коммерческая тайна и т. п. Нетрудно заметить, что разного рода блокираторы распространения технической информации и обмена опытом препятствуют расширению производства, наращиванию его потенциала.

Рынок, конкуренция – и новейшее индустриальное производство вообще из разных миров, из разных цивилизаций. Точно так же первобытно-общинные нравы и порядки автоматически разрушают институт государства, и наоборот – государство автоматически искореняет первобытно-общинные порядки. СОСУЩЕСТВОВАТЬ они могут только в борьбе и только ограниченное время.

Главной целью промышленной политики является повышение доступности и снижение цены на вещи массового пользования. Главной целью рыночной идеологии является снижение доступности и повышение цены на те же самые вещи. Для промышленной политики производство какого-либо предмета есть интеллектуальная задача, головоломка, решаемая через преодоление барьеров и препятствий к массовому производству чего-либо. Для рынка производство есть задача по извлечению прибыли, и, соответственно, решается она через выстраивание барьеров и препятствий к массовому, дешевому, доступному продукту.

Идеалом промышленной политики является концентрация всех имеющихся ресурсов на производстве изделий. Идеалом финансового капитала является выход из производственной сферы, освобождение от её гнета, прорыв в непроизводственные сегменты рынка, в которых извлечение прибыли есть не интеллектуальная, а силовая задача.

Для промышленной политики удлинение сроков окупаемости капиталовложений есть великое благо, позволяющее развиваться как экстенсивно (наращивая производство), так и интенсивно (осуществляя переходы к новому технологическому укладу). Ведь чем сложнее, глобальнее, принципиально-новее проект, тем дольше он будет на начальной стадии убыточным. Банк начислит процент уже через день, урожай хлеба можно собрать только через год, а полететь в космос – только через сто лет неустанных капиталовложений в фундаментальную науку.

Для финансового капитала удлинение сроков окупаемости инвестиций – главное зло, с которым капитал ведет отчаянную борьбу.

*** ***

Веками, да собственно и тысячелетиями слова «редкое», «сложное» и «дорогое» были почти синонимами. Редкость была обусловлена сложностью изготовления или добычи, дороговизна – редкостью, ТРУДНОДОСТУПНОСТЬЮ (вот ключевое слово!) полезного предмета. Создавая искусственный мир, очень хрупкий и взрывоопасный, индустрия добилась преодоления логичного естества связки «сложное-редкое-дорогое».

Как добиться того, чтобы картина Рафаэля стоила дешевле мешка с навозом?! Ведь картина Рафаэля одна, она создавалась годами упорного мастерского труда, а навоз везде раскидан, как грязь…

Но суть индустриального преображения с его «ширпотребом» в том, что картину Рафаэля сделали дешевле мешка с навозом – за счет индустриального копирования полиграфическим способом. Удивительная дешевизна репродукций, фотокопий стала доступна всем по ничтожной цене.

Помню тот эффект благоговейного восторга, который произвел на меня простой слесарный кернер. Это почти вечный инструмент, сделанный из особого, невероятного сложного в производстве металла, сверхтвердого (десятилетиями точкует простой металл!) и сверхудароустойчивого. Для того чтобы произвести этот простой с виду продукт, нужна громадная цепочка смежных производств, достижение колоссальных температур и т. п. А стоил кернер в Армянской ССР 30 копеек, и наивно думать, что заплатив один раз в 20 лет 30 копеек, я тем самым покрыл все нужды необходимой для производства кернеров технобазы. Индустрия сделала дорогую вещь дешевой за счет незримой простому глазу колоссальной сети взаимозачетов, длиннейшей «грибницы» кооперативных связей. А сейчас кернеры в Армении попросту не выпускаются – нашего кернера нельзя купить ни за 30 коп., ни за рупь, потому что его больше нет в природе…

Но монетаризм рассуждает так: если я видел кернер за 30 копеек, и если у меня 30 копеек есть в кармане, то я могу ВСЕГДА, когда потребуется, обеспечить себя кернером. Здесь мы имеем дело с непониманием того факта, что рынок товарных предложений индустрии – противоестественный по сути своей, сформированный непрерывностью и бесперебойными перетоками внутри раскинувшейся на целый континент неустойчивой системы, об устойчивости которой нужно заботиться одновременно во всех местах её функционирования. Проглядишь дыру в трубе в Норильске – а в итоге крыша свалится где-то в Сочи, и это не гипербола…

Рыночная логика исходит из комфорта потребителя, из удовлетворения его нужд по мере их поступления. Индустриальная же логика требует служения не потребителю, а производителю, удовлетворения в первую очередь не потребительских, а производственных нужд.

Вот небольшая зарисовка двух логик. Что важнее – тепло в батареях добросовестных плательщиков или труба теплоцентрали? Можно ли отключить от тепла потребителей ради необходимости срочной починки трубы?

Любой рыночник скажет, что это безобразие (на этом и вся «перестройка» была выстроена), что добросовестные плательщики должны получать оплаченные услуги бесперебойно, и что судьба трубы это – «ваши проблемы».

Но ведь очевидно, что гибель трубы сделает все батареи бессмысленными, всю платежеспособность – вздором, нонсенсом. Труба – в широком смысле слова – эгоистична и капризна, она не хочет чиниться во время, удобное потребителю, она хочет чиниться тогда, когда сама того пожелает. И чем сложнее труба – тем выше степень этого её индустриального эгоизма.

Хрупкость мира индустрии – это расплата за его совершенство, за его способность сделать дорогую вещь дешевой, редкую – массовой, а сложное – простым.

Промышленная политика – это и есть, собственно, методология работы диспетчерского пункта, который в национальных масштабах обеспечивает координацию единой индустриальной сети. Промышленная политика – это (верно или неверно – другой вопрос) избранная правительством логика функционирования единого индустриального комплекса. Она (логика) замещает критерии частной рентабельности, частной прибыльности, хозрасчета на отдельно взятом участке критерием общей, системной, сетевой целесообразности. В рамках такой общей целесообразности вполне допустимы и частные случаи «плановой убыточности» (в конце концов, что такое бесплатное всеобщее образование, как не убыточная частность общей пользы?!) и частные случаи дотационности.

Индустрия – это новый мир, технологические цепи которого бесконечно уязвимы перед случайностями, и потому нуждаются в постоянном преодолении случайности, неопределенности, волатильностей, в чем, конечно, не нуждался мир натуральных хозяйств, мануфактурных торговцев или мир банковских спекулянтов.

*** ***

Инновационные тенденции включают в себя появление новых материалов с принципиально новыми характеристиками, новые способы обработки и использования старых материалов, новые сферы применения как новых, так и давно известных материалов. В некотором смысле инновационная проблема звучит так: трудно придумать новый конструкт, если нет соответствующих ему материалов, и трудно придумать новые материалы без потребности обеспечить новый, уже имеющийся вид конструкта.

Как говорится, имеем проблему первичности курицы и яйца: где та первая курица, которая появилась раньше яйца или где то первое яйцо, которое не было никем снесено?

Элементная база нового, инновационного конструкта – вообще тяжелая для индустриалов сфера. Первый реактивный самолет, построенный в начале ХХ века в Румынии, не полетел, потому что основные его части были сделаны из фанеры: кризис материала определил кризис идеи реактивного самолетостроения на многие годы…

Производство как новых материалов, так и новых способов обработки металлов упирается не только в их рыночную невостребованность в отсутствии нуждающегося в них конструкта, но и в общую неопределенность направления их развития. Как их свойства, так и их особенности достаточно расплывчаты для производственника. Чаще всего преобладает деструктивная линия «новый материал должен быть не хуже и дешевле старого», хотя с точки зрения индустриальной теории понятие «не хуже» – застойно (должен быть качественный скачок к лучшему), а понятие «дешевизна» вообще иллюзорно.

Подавляющее большинство предметов не имеют стабильной себестоимости, обходятся производителю от ноля до бесконечности условных единиц в зависимости от объемов, форм, смежной инфраструктуры производства. Для индустрии нет понятия «стоимость», для неё есть понятие «технологическая обеспеченность».

Поэтому поставленная рыночной экономикой задача делать материалы и компоненты технологических переделов «дешевле» есть игра по выдуманным правилам, а вовсе не предмет объективной реальности.

Мы ставим телегу впереди лошади: мы стремимся сделать дешевле саму вещь, а не производство вещи, а это очень и очень разные с точки зрения «техномики» категории.

Возьмем простой пример: стоимость видеомагнитофона в России с 1990 года упала более чем в 100 раз. Это было достигнуто за счет увеличения серии производства, за счет запуска новых, конкурирующих со старыми, производств, за счет механизации и автоматизации значительной части процессов сборки и комплектации, значительно сократившей человековремя труда на сборку одного видеомагнитофона. Аналогична и судьба мобильных телефонных аппаратов. То, что было очень и очень дорого, стало весьма дешево, что убедительно доказывает условность понятия «дешевый» и «дорогой» для технологических процессов.

Если бы логика удешевления пошла бы не путем перемены техносферы, окружающей видеомагнитофонную и радиотелефонную сборку, а путем их удешевления за счет внутренних ресурсов застойного циклического воспроизводства стабильной партии, то как «видики», так и «мобилы» становились бы хуже и хуже, чаще бы ломались, менее качественно выполняли бы свои функции, но дешевле более чем в 100 раз все равно бы не стали.

Если сделать корпус телевизора из сушеного навоза, мы выиграем в цене немного, а вот негативных явлений получим куда больше иллюзорного стоимостного выигрыша.

Если кто-то думает, что я шучу, то должен признаться, что это вовсе не так. Со зловещего рубежа 1991 года, вообще поделившего все и вся на «до» и «после», технологическая потребность качества слишком часто уступает рыночно-ценовому качеству дешевизны. Вещи потребительского рынка, конечно, от этого немного дешевеют, но вовсе не настолько, чтобы оправдать эффект возрастающей потребительской «малоразовости» употребления продукта технологического передела.

В данном случае мы имеем дело с попыткой экономить внутри сложившегося производства вместо поиска экономии вовне имеющихся производственных навыков, поиска, конечно, связанного как с риском провала, так и с опасностью быть непонятыми или уйти на тупиковый путь развития материалодела.

Понятно, что внутренняя экономия бесперспективна – она имеет очевидный предел как своего продвижения, так и своего применения. Для индустрии она не только бесполезна, но и вредна, поскольку, помимо удешевления оборудования, материалов и комплектации работает и на удешевление квалификации производственных коллективов. Это на практике выливается во всем нам знакомую проблемы «желтой сборки», в проблемы парадоксальной для ХХ века производственной деиндустриализации, связанной с увеличением доли ручного и низкомеханизированного труда, с увеличением доли низкообразованных чернорабочих кадров на производствах.

Ларчик рыночного капкана для индустрии открывается просто: существует правило, которое впервые вывел я, и которое поэтому в специальной экономической литературе носит иногда имя «казуса Авагяна»: скорость временных оборотов капитала (хроника капиталооборота) обратно пропорциональна средней скорости технологических обновлений (хроника инновативности).

Обычному читателю трудно понять такие громоздкие формулировки. Объясню проще: высокая скорость полного цикла капиталооборота – главная цель финансиста – высокая скорость окупаемости вложений возможна только при условии полной отлаженности, алгоритмичности процесса.

Человек на ручной мясорубке прокрутит больше мяса за единицу времени, чем тот, кто сперва начнет изобретать и собирать с ноля из случайных деталей электрическую мясорубку, даже если в итоге электрическая и окажется много продуктивнее механической. К тому же для электромясорубки нужны особые материалы, нужно, наконец, наличие и дешевизна собственно электричества! Кто и зачем станет делать изолированные провода в отсутствии электроприборов? И наоборот, кто сможет собрать электроприборы в отсутствии изолированных электрокабелей?! Снова получается курица и яйцо, готовые вечно спорить о праве первенства!

Таким образом, хотя и пишут иногда (и даже Г. Зюганов в своей докторской диссертации!) что у денег нет качества, количество – их единственное качество, но деньги, как капиталовложения, имеют и количество, и качество.

Количество для капиталовложений – это ускорение оборотности, дающее чисто количественный прирост денежного дохода. Качество капиталовложений – это их инновационная ёмкость, способная в случае своего высокого качества развернуть в бесконечность как итоговую прибыльность, так и итоговую медлительность окупаемости капиталовложений.

Индустрия требует от нас совсем не того, что требует рентабельность. Индустрия требует не удовлетворять, а создавать спрос на свою продукцию, потому что по большинству видов индустриальной продукции естественного, спонтанно возникающего спроса нет и быть не может. Вообразите себе печальную участь торговца гвоздями в поморской деревне, где привыкли строить все по русской смекалке, без единого гвоздя!

В приведенном примере не работают и рыночные механизмы, поскольку если один торговец гвоздями станет продавать гвозди дешевле другого, если они у него будут качественнее, чем у другого, если, наконец, он даже даром станет отдавать их понемногу с целью демпинга конкурентов – это ничего не даст. Продолжая аналогию, можно заметить следующее: чтобы в деревне, где строили испокон веку без единого гвоздя, началась торговля гвоздями, нужно:

1) Сперва произвести много никому не нужных гвоздей, которых нелепо и предлагать к продаже.

2) Затем выкинуть их всех в большом количестве на свалку, где они будут валяться и ждать смекалистого инноватора, способного найти этой бросовой вещи применение в своей стройке.

В принципе перед читателем и есть краткий курс индустриального материаловедения. Нужно сделать ненужное никому, и сделать его много, потому что небольшая партия ничего не решит. Дальше нужно дождаться, пока ненужное станет по каким-то причинам нужным (а может, оно и никогда не станет – именно так доселе лежат на свалке истории технологии производства дирижаблей, печных алмазов из графита и т. п.)

После того, как ненужный материал или технология (или материал и технология) станут нужными, цикл их производства возобновляется, но уже на рыночных условиях рентабельности и конкуренции. Таким образом, индустрия не обслуживает потребности, она их провоцирует и искусственно создает.

Очень ошибаются те, кто считает, что индустрия есть система производства нужных вещей. Это определение – скажем попутно – вполне применимо к рынку, как системе розыска и доставки нужных вещей, но очень далеко от индустрии. Индустрия – это, как ни парадоксально звучит, – система производства именно ненужных и непотребных вещей с последующим (только последующим!) переводом их в разряд нужных.

Индустрия, которая перестала идти вышеуказанным путем, автоматически перестает быть индустрией, хотя, возможно, сохраняет некоторые внешние признаки промышленности. Она превращается (опять же, невзирая на внешнюю видимость заводских труб) в систему традиционного производства в застойном традиционном обществе. А традиционное производство плохо тем, что оно гибнет, почти всегда гибнет – будь то следствием его столкновения с истощением его традиционных ресурсов, его столкновения с деградацией человеческого материала, неизбежной в условиях застоя, или его столкновения с посторонней, внешней динамичной индустрией. На практике чаще всего все эти факторы сочетаются вместе, обеспечивая традиционному производству гарантированную гибель.

На демидовских заводах выплавка металла (весьма, кстати, ценимой марки «белый соболь») шло на древесном угле. Если бы современные объемы выплавки металла попытались бы опираться на базу древесного угля, то леса планеты исчезли бы в течение года. Но демидовские заводы разорились далеко не только от истощения лесной базы, но и от столкновения с заводами Джона Юза, с мощной внешней инновационной металлургией, захлестнувшей царскую Россию и убившей в ней традиционное железоплавильное производство…

Сама же мировая железоплавильная индустрия сперва предлагала металл в количествах, совершенно непотребных и даже немыслимых для традиционного общества. Индустрия буквально давила, буквально терроризировала рынок огромным количеством металла, побуждая, а чаще попросту заставляя как производителей, так и потребителей национальных рынков, использовать в производствах и в быту новый (в таких количествах) материал.

Современная инноватика такова, что технологическому целесообразному замыслу нужно обеспечить базу материалов и комплектующих совершенно нецелесообразную. Время материалов и комплектующих «двойного назначения» – когда деталь может использоваться и в традиционной сборке, и в инновационной, – неумолимо проходит. Такое время «двойной востребованности» – характерная черта ранней, начинающей инноватики, только-только зарождающейся и ещё примитивной техносферы. Планета эту стадию давно перешагнула.

Для развития индустрии важна именно принципиальная новизна материала или метода, а отнюдь не мелочные прикидки его применимости, встраиваемости в существующие рыночные отношения. Более того, вопреки рыночной логике, целью инноватики должно быть не удешевление, а первичное удорожание производства, что смертельно для рентабельности. Возобладавшая во времена после 1991 года логика удешевления производств (совпавшая по времени с общей технологической деградацией человечества) ведет в тупик, к дегенерации, поскольку дешевле натурального хозяйства вообще никто ничего не придумал, ведь натуральное хозяйство вообще по определению не знает и не потребляет денег, оно – с точки зрения рентабельности – БЕСПЛАТНО.

Индустрия не делает дешевых, или тем более бесплатных, как натуральная средневековая ферма, вещей. Индустрия делает дешевой не жизнь, а рост, развитие производства. Вещи же в индустрии дорогие и очень дорогие – как с точки зрения информационной, трудозатратной, так и с точки зрения ресурсной и энергетической ёмкости. Дешевизна роста и развития достигается за счет обеспечения этого самого роста необходимыми для него комплектующими, которые производятся ЗАРАНЕЕ, до роста, подобно тому, как топливо заливается в ракету до старта, а не после отлета. Индустрия таким путем дает людям доступность ранее недоступного через потребность ранее непотребного.

Разгадка вышеприведенной загадки про яйцо и курицу на самом деле весьма проста. Конечно, естественно, раньше было яйцо. Оно – как принцип и форма – появилось задолго до любых куриц, и вообще птиц. И, появившись, как технологическая методология репродукции, яйцо сделало возможным перспективу появления как птиц вообще, так и куриц в частности.