Донецкий дневник-2
Обмен пленными: своих на «своих»
ПУТЬ ДОМОЙ
…Выскакиваем на горку и от открывшейся картины перехватывает дух. Низкий диск солнца похож на вдавленную в липкий горизонт монету, а неземной бледный серо-синий свет, кажется, источает само небо. Вся долина залита молоком тумана, из которого тут и там торчат тёмные пирамиды шахтных терриконов. Зрелище потрясающее своей нереальностью. Кажется, что ты попал то ли в другое измерение, то ли в другую эпоху. Какой-то древний Египет. Точнее — ацтекская Мексика! Ведь кровь, которая сегодня щедро льётся на эту землю, это какое-то чудовищное жертвоприношение. Почти пять тысяч погибших за пять месяцев — киевские жрецы по жестокости легко дадут фору ацтекским. Какой страшный бог эта «Великая Украина», тысячами пожирающий невинных женщин, детей, стариков. Бросающий в огонь войны цвет нации…
Мощный «мерин» вновь ныряет в туман, и всё вокруг тонет в сырой липкой вате. Автоматически начинают вжикать «дворники», фары продавливают белесую стену снопами света. Наш Вергилий в этом ацтекском аду — командир с позывным «Ташкент». Мы едем «на обмен». Так называется обмен пленными. Мы едем встречать «джип» генерала Рубана — удивительного персонажа этой войны — переговорщика, миротворца, дипломата…
Минут через десять мы выскакиваем из тумана, и как-то сразу исчезает «ацтекская» реальность — вокруг уже вполне себе южнорусская равнина. Вспаханные — «Помирай, а рожь сей!» — поля, лесополосы. «Ташкент» жмёт на газ и «мерин» буквально рвётся вперёд.
Блокпост на границе ДНР. Бетонные блоки густо изъедены оспой пуль и осколков, выгрызенные в асфальте пятна — воронки от мин, ямы снарядных воронок, глубокие шрамы окопов полного профиля. «Поленница» «мух» за бетонной стенкой, набычившийся в сторону Украины крупнокалиберный «корд», зелёная шелуха гильз под ногами. Чувствуется, что тишина тут нечастый гость.
Командир блокпоста — маленький жилистый немолодой, какой-то отчаянно-весёлый, мужичок с намертво въевшейся в края век угольной окантовкой, приветствует «Ташкента» как старого приятеля. Обнимаются.
— Ну что, как обычно?
— Да. — Отзывается «Ташкент».
— Сколько сегодня?
— Одного везут. Раненного.
— Понятно…
…До украинских окопов примерно с километр. Они в лесополосе, тянущейся параллельно линии фронта. Там же, на дороге их блокпост. Между нами — глубокая низина, на дне которой то ли речушка, то ли ручей. Вдали, на дороге появляется автомобиль. «Ташкент» смотрит на часы:
— Рубан!
Через пару минут около нас тормозит мощный внедорожник с большой эмблемой «офицерского корпуса». Из него вылезает невысокий рыжебородый мужчина в кожаной куртке и синей бейсболке с такой же, как на авто, эмблемой. Здороваемся. Рубан подчёркнуто вежлив, но умело сохраняет дистанцию, каждое слово взвешивает. С ним двое помощников.
«Ташкент» достаёт блокнот:
— Вы так неожиданно позвонили, мы не успели подготовить человека на обмен, но зато я нашёл вам человека, которого вы просили, постараюсь к следующей встрече его вытащить…
…Генерал Владимир Рубан в Киеве возглавляет украинскую организацию «Офицерский корпус» и с первых дней войны занимается обменом пленных. Фактически, он был первым, кто занялся этой проблемой, а точнее первым, кто СМОГ обменять пленных.
До Рубана судьба пленных была трагичной. Гражданская война ужасна своей непримиримой жестокостью. И пленные здесь поначалу служили «компенсацией» за страх, боль и унижение. Пленных мордовали, пытали, унижали, морили голодом. Жизнь пленного не стоила ничего, и смерть была обычным итогом мук. Особенно отличалась украинская сторона. Пытки и зверства по отношению к пленным так «прославили» 25-ю бригаду ВСУ, что в своё время командующий ополчением Стрелков даже издал приказ, запрещавший брать офицеров 25-й в плен. «Нацистские» батальоны, типа «Айдара», «Азова» вообще заслужили славу палачей. Но и в ополчении пленным приходилось несладко. Рубан смог остановить этот беспредел. При Рубане у пленных появилась цена, а значит, и отношение к ним изменилось. Постепенно по обе стороны фронта возникло понимание, что на пленного можно выменять друга или сослуживца, брата, сына, мужа. А это значит, его нужно сохранить живым.
Так и сложился этот странный «тандем» — «Ташкент» — Рубан.
«Ташкент» — выпускник военного училища, отчаянный, смелый, огромный, под два метра воин в «спецназовском» брезентовом «горнике», с кобурой на бедре. Рубан — невысокий, в очках, с профессорской бородкой, никак внешне не похожий на военного, хотя за его спиной лётное училище…
Теперь эти двое занимаются обменом пленных. Не тем, о котором договорились в Минске — «всех на всех», и который так трудно, со скрипом идёт уже третий месяц. Этот обмен курирует ОБСЕ. А «штучным» обменом — тонкой дипломатической игрой, которая позволяет спасать жизни тех, кому в иных условиях не то, что выйти на свободу, а даже и выжить шансов не было. Впрочем, чаще всего это просто рутинный обмен обычных бойцов, офицеров, «активистов» — всех, кто для каждой из сторон называется «противником»…
Через их «руки» прошли уже сотни людей. Сотни спасённых жизней. Уникальность группы Рубана в том, что он не боится переходить за линию фронта и совершать обмен на территории Донбасса. Так проще для всех. Не где-нибудь на нейтральной территории, а так — приехали, привезли, отдали. Потом попросили, забрали. При этом как такового обязательного «человека на человека» обмена не существует. Пленных фактически привозят и освобождают по мере продвижения переговоров.
— …Я думаю, нет смысла его пересаживать. — Говорит Рубан. — Перед выездом его врачи осмотрели, обезболили, но на ямах могло растрясти. Давайте сразу в больницу…
Он открывает дверцу багажника, за ней зачем-то ещё одна. «Бронекапсула» — вдруг соображаю я. «Внедорожник» бронирован. Для донецких фронтовых дорог это просто необходимо. И хотя броня эта максимум от пуль, но это всё же лучше, чем ничего. Рубан открывает бронедверь, оттуда сразу бьёт в ноздри запах аптеки. На подушках полулежит исхудавший молодой парень в спортивном костюме, левая нога вытянута. Бледное лицо, мутные от боли глаза.
— Артём, ты как себя чувствуешь? — Спрашивает Рубан раненного.
— Ничего. Нормально… — еле слышно бескровными губами отвечает парень. Видно, что ему плохо, но знание того, что его везут к своим, заставляет держаться.
«Ташкент» осторожно треплет его по плечу:
— Держись, Артём, немного осталось. Сейчас доставим тебя в госпиталь. Там врачи быстро на ноги поднимут…
Бронедверь снова закрывается.
— Тогда я вперёд, а вы за мной. — Говорит он Рубану.
Рубан кивает и идёт к двери.
И вот мы уже мчимся в сторону Донецка. На блокпостах притормаживаем, чтобы постовые успели рассмотреть сидящих в кабине, но чувствуется, что эти машины тут знают хорошо. Приветственный взмах руки и мы снова ускоряемся. В Донецке заезжаем в военный госпиталь. У внедорожника с раненным сразу собирается несколько врачей, привозят каталку. Его прямо в кабине осматривает начальник отделения хирургии. Потом поворачивается к Рубану и «Ташкенту».
— Его нужно сначала в травму, чтобы там врачи его хорошенько посмотрели. Я сейчас позвоню, чтобы вас встретили. Если потом они скажут, что есть что-то по нашей линии, то мы его уже сами перевезём…
И снова мы петляем по улицам Донецка, наконец, въезжаем во двор травматологической больницы. Нас уже ждут. К внедорожнику подъезжает каталка. Раненого осторожно извлекают из кабины, укладывают на каталку. К нему подходит Рубан, у уха телефон:
— Да, Татьяна Павловна, доехали. Артём в травматологической больнице, даю ему трубку… — протягивает трубку раненному — Это мама, поговори с ней.
Артём осторожно берёт трубку.
— Аллё! Да, мама… Всё хорошо, не волнуйся. Я здесь, в больнице…
Ещё несколько ничего не значащих, но таких важных для них двоих фраз.
— Пока, мама…
Он возвращает Рубану трубку. От уголков глаз к вискам бегут строки слёз…
…Совсем ещё мальчишка…
Санитары ловко «впрягаются» в каталку и направляются к дверям приёмного отделения, на ходу разворачивая каталку — как и полагается — вперёд головой…
В полупустом кафе неподалёку от больницы все рассаживаются вокруг стола, заказывают кофе. Перед Рубаном и «Ташкентом» блокноты и телефоны. Сейчас это справочники по пленным. «Ташкент» заглядывает в блокнот:
— Есть просьба, поищите у ваших экипаж танка из аэропорта. Два дня назад был подбит. В танке их нет, и рядом нигде тел не нашли, есть вероятность, что взяли в плен.
Рубан что-то помечает у себя в телефоне.
— Поищу. Гвардеец, которого вы прошлый раз отдали, поплохел. Попал в психиатрическое отделение…
— Били?
— Не ясно. Когда его привезли, врачи осмотрели. Следов побоев не было. Может быть, просто напряжения не выдержал…
— А что там со Смирновым?
— Трудно с ним. — Вздыхает «Ташкент». — Он доброволец. Пока не соглашаются его отдать.
— Может, попытаться через деда?
…Оказалось, что дед пленного украинца Герой Советского Союза, сражавшийся здесь на Украине. Дед сражался против фашистов, а внук добровольцем пошёл служить в один из батальонов нацгвардии. Деда давно уже нет в живых, но его имя и память, возможно, выручат непутёвого внука из плена. Странная штука жизнь…
— Буду вести переговоры. Пометьте себе, Андрей Кириченко.
Рубан набирает строку в телефоне и «убирает» её в память. Там длинный столбец фамилий. За каждой трагедия. Слёзы и горе родных, бессонные ночи, надежды, ожидания, боль…
Здесь, за этим столом быстро понимаешь, как же страшно по живому сплетению судеб ударил нож гильотины этой войны. Сослуживцы помогают вчерашним сослуживцам вытаскивать из плена детей, сидящих в плену у их детей. Племянников разменивают друг на друга. Один воевал за Украину, другой за Донбасс. Но, слава Богу! — здесь меняют живых на живых. Значит, у них есть будущее, есть время понять, что же с ними случилось, и как оказалась их страна в таком жутком кровавом тупике. На линии фронта идёт и другой страшный обмен — мёртвых на мёртвых…
На выходе из кафе мы прощаемся.
Рубан возвращается к себе, но скоро он снова приедет сюда. Война не останавливается. Конвейер войны работает без выходных.
