Начштаба бригады «Призрак»: «Мы будем умирать за Новороссию — нам отступать некуда»
Александр Чаленко, обозреватель «России сегодня», специально для «Русской весны»
То, что на Луганщине идет война, вы понимаете сразу, как только переходите границу. Об этом говорят не только многочисленные ополченцы с автоматами, но и разгромленная женская колония. Там или рядом с ней сейчас происходит эксгумация трупов.
Везде следы обстрелов и пожаров. Дороги во многих местах с многочисленными выбоинами, что затрудняет движение. От дороги отходить не рекомендуют, так как можно нарваться на растяжку. Мы видели даже мост над дорогой, у которого была взорвана одна их опор. Причем таким образом, что он, упав одним концом, почти перекрыл проезжую часть. Шоферы пролетают под ним на очень большой скорости. Боятся, что он может обрушиться.
Автомобилисты стараются попасть до места назначения до наступления темноты. Все опасаются диверсионно-разведывательных групп украинцев, которые, как говорят, выходят на дороги и устраивают диверсии.
Разгромленную технику с дорог уже убрали. За время путешествия нам на пути следования попался недалеко от Луганска только один подбитый, уже покрывшийся ржавчиной танк. Дороги «напичканы» блок-постами. Ополченцы, которые там стоят, в основном бывшие шахтеры. Даже среди «казаков» атамана Козицына.
Останавливаемся у одного блок-поста. Начинаем говорить с его начальником — молодым, интеллигентным, хорошо выбритым парнем в очках.
Интересуюсь.
— Вы, наверное, до войны были человеком какой-то интеллигентной профессии?
— Я? Да нет, был проходчиком на шахте.
Пауза. Я в недоумении.
— Простите, а какой у вас позывной?
— Профессор.
Еще одна пауза. Недоумение еще большее.
В штаб Мозгового мы прибываем, когда уже стемнело. Если на въезде в город мы еще видим зажженные уличные фонари, то, углубившись в городскую застройку, замечаем, что единственным источником освещения являются фары проезжающего мимо нас транспорта. Его, в общем-то, достаточно много.
Тут и легковые, и грузовые машины. Электричества в городе нет. Что-то с высоковольтной линией передач. Какие-то проблемы: то ли неисправность, то ли украинцы повредили во время артиллерийских дуэлей. Нам сказали, что света нет уже второй день подряд, а до этого все было нормально.
Наш проводник Евгэн поясняет, что Алчевск не пострадал от обстрелов украинской артиллерии, как другие города ЛНР. Поэтому городская инфраструктура не уничтожена. Жить можно. В городе, в общем-то, тихо. Только слышно артиллерийское эхо. Где-то там фронт.
Штаб бригады «Призрак» — это двухэтажное казенное здание. Относительно небольшое. Уже утром я увидел на нем вывеску местной алчевской газеты. Первый, кто встретил нас на входе был «советский кореец» в пуштунской шапке-берете и с арафаткой на шее. В руках автомат. Мой спутник, ростовский журналист, выяснил, что кореец сам родом из Душанбе. Воевать начал еще в 1991 году, когда началась гражданская война в Таджикистане. Потом переселился в Волгоград. Воевал, в том числе и в Чечне. Вот сейчас приехал поддержать Новороссию. Кореец и еще несколько бойцов этой ночью охраняют штаб.
Бойцы, когда узнают, что я московский журналист и хочу пообщаться с командованием, просят немного подождать. Через какое-то время нас зовут внутрь. На «проходной» еще у одного бойца по его требованию оставляю свои мобильные телефоны. И поднимаюсь на второй этаж. В темноте вижу достаточно большой холл. В нем постоянно находятся несколько бойцов с автоматами.
Обычно в таких холлах проводят или детские утренники, или торжественные построения. Замечаю на стене самодельную карту Украины, которая поделена пополам. Западная и Центральная Украина закрашены в зеленый цвет. На зеленом поле написано «Украина». Юго-Восток выкрашен в красный цвет. Надпись «Новороссия». В нижнем левом углу написано «Народное ополчение Донбасса». Все сразу понятно, каким тут видится будущее Украины.
Кстати, Алексей Мозговой никакую ЛНР не признает. Признает только Новороссию. Никаких отдельных «народных республик» быть, по его мнению, не должно. Только «единая и неделимая Новороссия». Рядом с картой большое красное знамя бригады «Призрак». Дополняет картину большая православная икона.
Меня проводят в кабинет начальника штаба Юрия Валерьевича Шевченко. Мозгового нет. Он уехал по делам. Чуть позже мне кто-то сказал, что ночью он обычно ездит по позициям, а отдыхает уже утром.
Начштабу уже давно за сорок. Он среднего роста, худой, очень коротко стриженный, седина уже тронула его волосы, большой лоб с залысинами, белая щетина. Смотрит на вас исподлобья. Сурово так смотрит. Одет в камуфляжные штаны, черную футболку и толстовку зеленого цвета, на левой груди пришита зеленая полоска «Новороссия».
— А я вас узнал, Александр. Видел вас по телевизору. Помню, как вы в Киеве на одной передаче еще спорили с Фарион.
Думаю про себя, как здорово. Значит, не надо долго рассказывать про себя, кто я такой. Значит, не надо у человека вызывать положительные эмоции по отношению к себе, чтобы установить нужный контакт. Они уже и так есть.
Юрий Валерьевич настроен дружелюбно. Свой небольшой кабинет делит с начальником строевой части, молодым парнем. Их столы стоят вместе. У каждого из них по компьютеру. У начштаба замечаю на столе микрофон. Видимо, ему часто приходится говорить по скайпу. На одной стене висит карта ЛНР. Зона ответственности бригады. Флажками одного цвета обозначены населенные пункты, занятые украинской армией, флажками другого цвета — бригадой «Призрак».
На противоположной стене репродукция знаменитого баварского замка Нойшванштайн, выстроенного в 19 веке по заказу одного из самых загадочных королей Европы Людвига Второго. На картине фломастером сделана надпись «2015 год. Штаб бригады „Призрак“ в Альпах».
Юрий Валерьевич предлагает кофе и неторопливо начинает рассказывать о себе. Он российский гражданин. Подполковник. Еще в начале лета был начальником Росграницы в Таганрогском морском порту. Жил на два города — Ростов и Таганрог. Обожает Донецк, часто там бывал в довоенное время.
Приезжал на матчи «Шахтера» и хоккейные матчи «Донбасса». Подружился со спортивным директором «Шахтера» Виктором Прокопенко, который стал ему как отец. Донецк ему нравится больше, чем Ростов. «У нас говорят, что Ростов — это закупочно-торговый город, а Донецк рабочий. Мне нравятся дончане, мне нравятся как они говорят. Я всегда чувствовал себя среди них как свой».
Все украинские политические события, начиная с Евромайдана, захватили воображение и думы Юрия Валерьевича. Остаться равнодушным к ним он не смог.
И вот 1 июля написал заявление об увольнении. Отработал 2 недели, как и положено («… у меня же там имущества было на 70 миллионов), а утром 15 июля уже ехал к Мозговому.
— Как приняли решение идти воевать за Новороссию?
— Даже не знаю… По-моему, сейчас любой нормальный человек переживает, болеет за Новороссию. Просто каждый сам для себя решает, как ему бороться: один сидит дома и борется какими-то своими методами, а вот другой едет сюда. На войну.
Вот так и я приехал. Просто надоело смотреть на то, как людей убивают. Я не знаю, что должно произойти с теми, кто равнодушно наблюдает за тем, что тут происходит. Что такого должно случится, луноход, что ли, должен с неба упасть, чтобы все поняли, что тут убивают людей, что тут стреляют, что уже поздно даже разговаривать. Сейчас надо воевать.
— Почему поехали в бригаду именно к Мозговому?
— Понимаете, Алексей Борисович умеет как-то так формулировать мысли многих. Человек может о том или ином предмете думать, но выразить словесно не может, а вот Мозговой умеет все это сформулировать. Мы с ним родственные души в том плане, что он говорит то, о чем я думаю. Вот поэтому я к нему и приехал.
— И сразу же попали на должность начальника штаба?
— Нет. На ней я только с августа. До этого мне было поручено наладить работу некоторых подразделений. Наверное, получилось. Правда, оценку мне должен ставить сам Алексей Борисович. Вы знаете, у меня еще есть второе образование. По нему я «управленец», «менеджер». Вот и решил поделиться всем тем, что умею. Вы знаете, мне не нравятся те, кто хочет заранее выяснить, какую должность он займет. Ко мне вот сейчас звонят из России.
Спрашивают: как к вам попасть? Сразу начинают какие-то должности себе выпрашивать. Или, например, люди из Николаева звонят или из Херсона и говорят: вот мы не можем прорваться. А вот многие доезжают оттуда. У меня есть любимая поговорка: захочешь, найдешь тысячу способов, чтоб добраться, не захочешь — найдешь тысячу отговорок.
Спрашиваю у Юрия Валерьевича, а что семья, не была против того, что он сюда приехал воевать.
— У меня, Александр, есть любимая девушка. Она поддерживает нас. Вот недавно по скайпу разговаривала с Алексеем Борисовичем. Я иногда даже смеюсь, что у нее в свидетельстве о рождении написано «украинка», а она в России живет. Воспитывает дочь. У дочери сейчас сложный переходный возраст, последние классы школы. Скажу честно, иногда она сюда порывается приехать…
— А вы сами со своей фамилией, как свою национальность определяете?
— У меня отец украинец, мама из России. Вот кто я?
— Наверное, русский. Вот у меня фамилия Чаленко, но я себя все равно русским считаю.
Юрий Валерьевич с этим соглашается. Говорит, что мы все тут русские. И воюем за русскую землю. Его возмущает увиденный как-то сюжет по украинскому телевидению, где журналист из Черновцов сказал: мы, коренное население Украины…
— Какое коренное население. Он пусть пойдет историю выучит для начала. Выучит, когда Буковина к СССР была присоединена.
Знаете, я тут общался с одним украинским пленным. Так я его одним своим вопросом в ступор загнал. Мы посмотрели на его страничку в социальных сетях, а него там все в жовто-блакытных флагах, «Украина понад усе». Я ему говорю: «У меня самая распространенная украинская фамилия — Шевченко».
А у этого пленного фамилия какая-то даже не русская, а мордовская, на «-ин». То ли Кондрашкин, то ли Мурашкин. Я ему: так вот, по вашей идеологии ты передо мной, человеком с такой фамилией, должен на коленях стоять, потому что я выше тебя. Он: ну, да. И опешил от этого.
Вот еще с пленными беседую. У одного спрашиваю: в твоем подразделении люди о чем говорят? Отвечает: говорят, что донецкие совсем оборзели, поэтому надо ставить их на место.
Вы знаете, что на передовую же в основном они бросают днепропетровских, харьковских, дончан. Им их не жалко. Ситуация напоминает времена Великой Отечественной, как немцы использовали полицаев, набирая туда местных. А тем надо было любыми способами выслужится перед хозяевами. И некоторые выслуживаются сейчас. Одному нашему парню перебили молотком все пальцы. Так сделали это, знаете кто? Харьковчане. Просто они хотели выслужиться, показать, что мы тоже украинцы.
Тут Юрий Валерьевич переходит к рассказу о том, как украинцы чувствуют себя попадая в плен к бригаде.
— Некоторые не хотели от нас уходить, когда мы обменивали пленных. Так за одним даже жена приезжала. Тут один пленный у нас стал писать стихи. Например, о том, какие у нас хорошие повара в штабе…
Смеемся. Повара тут действительно хорошие. Мы после разговора отправились в общежитие, бывшую гостиницу, чтобы устроится на ночлег. Там живут и военные, и гражданские, и дети, и журналисты. Когда нас селили, то не спросили даже документов. Часовой позвал распорядительницу, которая отвела нас на третий этаж в двуспальный обычный номер с тремя кроватями, отдельным туалетом и душем. Правда, воды в номере не было. Приходилось спускаться на первый этаж. Батареи тоже не топили. Света на тот момент не было. Нам выдали каждому по большой белой свече и сказали, когда время ужина.
Ужин тоже был бесплатным. Даже никаких талонов не выдали. В общем, полный коммунизм. Кто-то из нас даже пошутил, что военный. Между прочим, когда я уже вернулся в Москву, то вычитал в новостях, что в Алчевск сразу после нас из Россия прибыл Добровольческий коммунистический отряд. Думаю, порядки в этом «коммунистическом» общежитии им должны будут понравиться.
На ужин нам давали картофельное пюре, салат из свежей капусты и маленький кусочек жареной рыбы. Хлеб. Горячий чай с сахаром. Все было очень вкусно.
Утром на выбор вы могли съесть или тарелку гречневой каши с подливой, или тарелку борща. Лично я выбрал борщ. В общежитии строгий сухой закон.
Кстати, на что обращаешь внимание в общежитии да и вообще в Алчевске — никто из бойцов не шумит, нет никакой суеты. Они мало говорят, а если говорят, то не громко. Кстати, все как один, действительно, вежливые люди.
С удовольствием вступают с вами в разговор. Охотно берут сигареты, если предлагаешь им пачку. В какой-то момент начинаешь совсем не обращать внимания на людей с оружием.
В основном в бригаде Мозгового служат местные.
— Это рабочие, шахтеры, — поясняет мне Юрий Валерьевич. — Люди привыкли умирать. А у нас стоит задача не умереть, а победить. Победить врага. Вы знаете, Мозговой людей бережет. Это я вам, как начальник штаба говорю. Я цифры знаю. Я, если честно, когда сюда ехал, то думал, что потери тут на два порядка больше, а они оказались маленькими.
— А я вот, Юрий Валерьевич, кроме местных и россиян, у вас тут служат я знаю и много иностранных добровольцев.
— Да. Есть и из Италии, Испании, Франции. Воюет тут и бразилец. Воюют и из бывшей Югославии. Кстати, и сербы, и хорваты.
— Так они ж врагами были во время войны.
— Время лечит. Поумнели. Они просто помнят, что у них было точно также как и у нас. Ведь до войны Югославия была цветущей страной. Машины производила. Помните, как наши мамы покупали югославскую обувь? А потом у них началась война.
— А у испанцев какие были побудительные мотивы?
— Они объяснили нам свое желание воевать за нас так: вы за нас сражались в 30-е годы, а теперь мы будем сражаться за вас. Перед тем как приехать, они нам большое письмо написали, по-испански. Мы его с помощью Яндекса переводили. Там такие обороты были. Без слез читать было нельзя. «Мой командир, мы хотим приехать к вам воевать…».
Интересные ребята. Мы тут один раз проводили футбольные соревнования. Против нашей команды, в которой играли испанцы, итальянцы и французы (бразилец, кстати, не играет) выставили местную команду, в которой ребята лет по 18–19. Они играют на полупрофессиональном уровне. В результате мы проиграли со счетом 4:0. Потом хотели провести матч-реванш уже на большом поле. Но наши добровольцы отказались. Сказали, что мы сюда воевать приехали, а не в футбол играть. Я им ответил, что в осажденном Ленинграде во время войны была примерно такая игра. И в Киеве был матч смерти. Но они все равно отказались выходить на поле и отправились на позиции. Кстати, они сейчас находятся в очень опасных местах. Там постоянно стреляют.
Жалуются, что мы им даем мало «работы». Они тут хотят победить.
— Кстати, а вот сейчас есть опасность того, что вот сейчас начнется наступление?
— Конечно, есть. Как сказал один немецкий генерал, оценивайте врага не по его намерениям, а по его возможностям. А возможности у них сейчас есть. И самое страшное, мы боимся, что они своих не жалеют. И будут их бросать на нас. Они будут умирать. И мы будем умирать. Ну что поделаешь, нам отступать некуда…
