Парапсихологический щит российского президента (1/2)

Рассказ генерал-майора «ФСО» — ФСБ Бориса Ратникова

Прежде чем начать разговор о применении парапсихологии в работе спецслужб, я, как участник, хотел бы добавить несколько штрихов к описанию исторических событий, приведших к развалу СССР.

В ночь перед путчем, 21 августа 1991 года, я находился дома. Меня поднял по тревоге дежурный с приказом срочно прибыть в Белый дом для охраны Ельцина. К Белому дому стягивались танки и БТР.
https://ic.pics.livejournal.com/ss69100/44650003/3173994/3173994_600.jpg
Люди, собравшиеся около Парламента, воспринимали это с возмущением как акцию устрашения. Чувства страха не было, потому что люди не ощущали себя виноватыми, поэтому и ложились под танки: были уверены, что армия не посмеет воевать против своего народа.

Полки в магазинах были пусты, всё продавалось по карточкам, назревал социальный взрыв.

Из посёлка Архангельское, где он жил на даче, Ельцин с минимальной охраной прибыл в Белый дом. Начал проводить с активом совещание, писать указы – всё шло в рабочем порядке.

После его приезда стала стихийно концентрироваться и подтягиваться толпа. Охрану Белого Дома тогда осуществляло подразделение милиции. Оцепления не было, все проходили по пропускам, никакой паники тоже не было.

Командующий воздушно-десантными войсками Павел Грачёв привёл своего заместителя Александра Лебедя, тот выделил несколько танков якобы для охраны Белого Дома.

На самом деле танки были пустые, там не было боезапаса. Подойдя к Белому Дому, рядовые танкисты бросили боевые машины и бежали.

Подвалы Белого дома – это запасной пункт боевого управления страной. Они уходят на 11 этажей вниз. Но этот объект был на консервации, и, чтобы его расконсервировать, нужно было решение Политбюро.

Там было всё подготовлено для экстренных случаев: водонепроницаемые встроенные в стену телефоны, оцинкованные бачки с прикованными кружками, стеллажи для отдыха и для раненых.

За укреплённой полутораметровой толщины дверью были две комнаты в 50 и 30 метров, два туалета, но всё это не работало.

Когда мы ждали штурма, по словам Коржакова, к нему пришли жёны сотрудников спецназа «Альфы» и сказали, что бойцы «Альфы» не хотят братоубийственной бойни и на штурм Белого Дома не пойдут.

Было ещё одно тревожащее обстоятельство: нас могли взять снизу – к бункеру подходила ветка секретного метро.

К 2 часам ночи мы приняли решение спуститься вниз, чтобы Ельцин находился в бункере. Пока мы спускались, снаружи было выключено электричество, осталось только аварийное освещение.

Во избежание снайперского выстрела мы уговорили Ельцина надеть бронежилет, который ему привёз в подарок шахматист Гарри Каспаров. Ельцин был очень недоволен, что нет воды, не работает телефон, туалет забит дощечками, нет вытяжки, воздух тяжёлый.

Пришёл Хасбулатов, бывший тогда Председателем Верховного Совета, надымил своей трубкой – дышать стало ещё труднее. Внизу был широкий проход без ступенек, спускающийся к посадочной площадке секретной ветки метро. Поскольку мы были «открытыми» для штурма со стороны метро, из подземелья, то поставили там две растяжки с гранатами, чтобы в темноте нас не застали врасплох.

В это время я по договорённости с Коржаковым поднялся наверх посмотреть, что творится там. Поднимаюсь, подхожу к двери приёмной Президента России – ни одного человека из милицейской охраны.

Телефоны звонят, разрываются: ситуация критическая, никто ничего понять не может, всем нужна ясность.

Я сел в президентское кресло и стал отвечать на звонки со всех краёв России: с Дальнего Востока, с Урала, из Сибири, Санкт-Петербурга. Как мог, успокаивал: всё под контролем, управление страной идёт, паники нет. Вдруг звонок по чёрному телефону, связывающему приёмную с бункером. Беру трубку – в ней резкий басовитый голос:

– Вы кто?

– А вы кто?

– Я – Ельцин!

– А я – Ратников.

– Что вы там делаете?

– Дежурю, Борис Николаевич, страной руковожу.

– Что-что??!

Чувствую, на другом конце провода – живописная сцена. Потом позвонили из посольства Соединённых Штатов.

Предлагали открыть для нас ворота, если мы прорвёмся с заднего хода, чтобы скрыться в американском посольстве. Ельцин наотрез отказался от этой идеи. Заходит Коржаков. Докладываю, что, по моему мнению, штурма не будет. При таком скоплении народа начинать штурм – безумие.

В начале четвёртого утра все поднялись наверх – эпопея закончилась. Тут подъехал музыкант Мстислав Ростропович и походил по Белому Дому с автоматом. Естественно, никто бы ему не позволил рисковать собой, а народ в тот момент был доволен: с нами интеллигенция!

Наша аналитическая служба сделала выводы, что всё это было сделано по указанию Горбачёва. Никто без ведома руководителя не пошёл бы на такие меры, каждый боялся за свою задницу. Горбачёв специально отстранился, не зная, чем закончится эта комедия, чтобы выиграть в любой ситуации. Но все участники ГКЧП были без харизмы.

Вся страна видела их по телевидению: трясущиеся руки, затравленный взгляд – они не хотели в этом участвовать, они просто выполняли команду. Поэтому всё так и закончилось: кто повесился, кто застрелился – слабые личности, не посмевшие ослушаться приказа начальства и не посмевшие взять на себя инициативу.

Вскоре вернулся Горбачёв в Москву, сидел в Кремле, как побитый пёс, ничего у него не вышло. Всем было ясно, что это его рук дело. Сидел, видите ли, Президент СССР в блокаде, бедный.

Какая там блокада! Рядом с ним, в его личном распоряжении была вооружённая охрана, военные корабли стояли на рейде, только его команды ждали, все телефоны работали, не говоря уж про спецсвязь. В общем, дешёвый спектакль.

Скорее всего, идея ГКЧП принадлежала жене Горбачёва, Раисе Максимовне. Она могла анализировать, что-то просчитывать, советовать. Она, а не он, делала расстановку кадров и интриг. Но время было уже другое.

Поскольку любое насилие неизбежно порождает противоположную силу, росло общее недовольство системой. А теперь уже ветер свободы кружил голову, на страхе ничего нельзя было удержать.

Тогдашнему генеральному секретарю Горбачёву, который был весьма слабовольным человеком, уже невозможно было навязывать, приказывать, давить, как это было при Сталине.

После напряжённых дней августовского путча Ельцин решил немного отдохнуть в Паланге, подлечиться, снять стресс. Коржаков поехал с ним, я остался за Коржакова. Тут и попал на встречу с генсеком по его инициативе. Вызвал он меня на совещание о реорганизации КГБ.

Как сейчас помню: Горбачёв в рубашке, в подтяжках, пиджак на стуле, выходит к столу совещаний, за которым уже сидим мы, человек 12 – руководство спецслужб. Поздоровался и сразу к делу.

А дело заключалось в том, что он предлагал создать новую структуру безопасности, отделив её от КГБ, поскольку этим органам он больше не доверял.

Так возникло Главное Управление Охраны, которое потом разделилось на Службу Безопасности Президента во главе с Александром Коржаковым и Федеральную Службу Охраны во главе с Михаилом Барсуковым.

Первым замом Барсукова стал я, отвечая за оперативную и аналитическую работу. Под моим кураторством были ещё кадры, оперативно-техническая служба и другие подразделения…

**

Ну а теперь о себе. Я пришёл к работе с парапсихологией довольно сложным и неожиданным путём. Будучи кадровым офицером КГБ, и уже дослужившись до звания полковника, я всё ещё не имел никакого отношения к этой области.

Я, конечно, знал, что КГБ ведёт учёт экстрасенсов, присматривает за их деятельностью. Но о каких-либо специализированных парапсихологических программах я не слышал, возможно потому, что это не входило в круг моих обязанностей.

Вплотную с этой сферой я столкнулся, оказавшись в службе безопасности Бориса Ельцина, тогда ещё председателя Верховного Совета РСФСР.

Как офицера-аналитика меня всегда интересовали обстоятельства, при которых человек приходит к той или иной ситуации. Поэтому начну по порядку.

Я родился 11 июня 1944 года в селе Курово в Подмосковье. Отец, пройдя всю войну, затем 25 лет был председателем колхоза.

Время было сталинское, и на отца периодически писали доносы, сообщая, что он позволяет растаскивать колхозное добро. Был голод, разруха, и отец действительно закрывал глаза на то, что вдовы, которым трудно было одним прокормить детей, выносили с фермы молоко, пряча его в грелках под одеждой. Отца могли посадить в ГУЛАГ, но как-то обошлось.

В 1964 году я окончил школу и приехал в Москву поступать в Московский Авиационный Институт. Был я настоящим деревенским простачком. Помнится, после первого сданного экзамена ребята москвичи предложили отметить это в кафе.

Ребята заказали сухое вино, а я не знал, что это такое, у нас в деревне была только самогонка.

На уроках химии я видел сухой спирт и подумал, что нам принесут таблетки, и мы их будем растворять в бокалах. Принесли бутылку сухого вина, и я помню своё удивление: какое ж оно сухое, оно ж мокрое!

В 1969 году я закончил институт и пошёл в конструкторское бюро авиационного НИИ в г. Жуковском. Там я проработал 3 года и понял, что это не моё, меня больше интересовала работа с людьми.

Сдал документы на работу в КГБ, прошёл медкомиссию. Год меня проверяли, изучали и анкетные данные, и направленность моей личности. После выдачи положительного заключения отправили на курсы офицеров КГБ в Минск.

Из нас готовили государственников, учили на все процессы смотреть с позиции государства, а не с точки зрения отдельного человека. Нас специально заставляли читать всю запрещённую для народа литературу, и мы гордились пониманием, что защищаем Отечество.

Нас учили, что работа с людьми требует от нас самих лучших человеческих качеств. Например, важно было быть предельно осторожным в работе с людьми. КГБ приходится проверять многих людей, но надо проверять так, чтобы они и не догадывались, чтобы не наносить моральную травму невинному человеку.

Всё это не очень вяжется с образом КГБ, оставшимся от сталинских времён и укрепившимся на Западе. Но именно так готовили офицеров в КГБ в 70-х годах прошлого столетия.

**

В 1981 году меня отправили служить в Афганистан. За несколько лет службы там я изучил язык фарси, участвовал во множестве боевых и оперативных действий, встречался и вел переговоры с множеством афганских лидеров, в том числе и с главарями бандформирований, как у нас их называли.

И почти со всеми находил общий язык, так, что в обширном районе, который я курировал, практически не было боевых действий, хотя он находился под «горячим» Кандагаром.

Как старший офицер КГБ и разведчик, видя афганскую кампанию изнутри во всех деталях, я глубоко понял, насколько страшное преступление совершило высшее руководство СССР, начав её. Афганистан сильно изменил моё отношение к советской системе, и не только моё, но и других офицеров КГБ.

Вернувшись из Афганистана, я около трёх лет прослужил в московском аппарате КГБ, занимаясь безопасностью в авиации. Начался 1991 год, страна уже разваливалась.

Видя, что наша работа становится никому не нужна, я ушёл из КГБ и принял приглашение моего сослуживца по Афганистану Александра Коржакова стать его заместителем в отделе безопасности Верховного Совета РСФСР, председателем которого недавно стал Борис Ельцин. Нас в отделе было тогда всего 12 человек: часть ребят из МВД, часть из КГБ.

Вскоре грянул путч, предопределивший развал СССР, о котором я уже рассказывал. Изменилась структура спецслужб, появилось новое звучание их задач.

Реформировав 9-е Управление КГБ СССР, мы провели большую аналитическую работу по реальным и потенциальным угрозам по отношению к Президенту и его окружению, а также по отношению к государству и населению.

Вот тут-то мне и пришлось столкнуться с психотехнологиями. Для разработки механизмов нейтрализации этих угроз мне порекомендовали специалиста в сфере психотехнологий, подполковника КГБ Георгия Рогозина. Я добился его перевода из КГБ в свою службу консультантом.

В 1991 году, начав работать с Рогозиным, я получил от него основательные представления о психотехнологиях.

Лично обладая хорошими экстрасенсорными способностями, Рогозин показал мне на примере, как можно путём изменения состояния сознания черпать информацию вроде бы ниоткуда.

Поскольку я был человеком с техническим образованием, мне, естественно, хотелось понять физическую составляющую этого процесса, но в науке на этот счёт были разные мнения.

Я прочитал Вернадского, его теорию ноосферы, Циолковского, теории наших космистов, психологов и физиков. Изучил и западную литературу.

На основе прочитанного у меня возникло своё понимание явления. Академическая наука очень ортодоксальна. Она пытается всё это объяснить с позиций материалистического мира, постоянно исключая идею высшего начала. Всё, что не вписывается в устоявшуюся систему, объявляется вне закона.

Поэтому и у меня отношение к психотехнологиям поначалу было довольно ироничным, я считал их чем-то вроде спиритизма, шарлатанства. Но постепенно мой кругозор расширялся. Я понял, что это очень древние техники, древние науки.

Но, владея такими техниками или инициациями, наши предки подрывали авторитет церкви, в первую очередь христианской, по мнению которой, владеть этими тайнами должны были только представители религиозного культа, ни в коем случае не простые люди.

Поэтому Вселенский Христианский Собор 533 года признал инициации с изменёнными состояниями сознания наущениями дьявола, которые следует пресекать вплоть до сжигания на костре.

Церковь так и делала, с энтузиазмом жгла владеющих этими психотехнологиями людей и почти всех уничтожила в те времена.

Новая волна, связанная с психотехниками, возникла в сталинских лагерях. Стрессовое состояние, в котором находились люди, привело к тому, что они в массовом порядке входили в изменённые состояния сознания и разговаривали со своими родственниками, мёртвыми или живыми.

Это помогало им выживать в невыносимых условиях физического и морального унижения.

Охранники не знали, заключённые не афишировали своей медитации, не разговаривали вслух, а стремление к уединению и отрешённый взгляд был у многих сидящих в лагерях. Но таким образом к людям приходила истина, они получали пищу для ума, они развивались.

Когда я понял суть вопроса, Рогозин познакомил меня с самим процессом транса: как в него входить, как удерживать.

Человек получает информацию извне с помощью пяти органов чувств, и ввести его в транс можно используя разные способы: тактильные ощущения, массаж, пассы, запахи, дым, напитки с определёнными вкусовыми качествами.

Изменённому сознанию способствует также музыка, определённые ритмы. Всё перечисленное может привести к тому, что у человека как бы «поплывёт» сознание. В этих состояниях становится возможным «подключение» к информационному полю Земли.

Есть разные пути получения информации в изменённом сознании сознания. Один называется в литературе синдромом Кандинского-Плерамбо – это автоматическое письмо.

Кандинский входил в изменённое состояние сознания и писал свои абстракционистские картины. Точно также в трансе человек может писать как будто под диктовку ответ на тот вопрос, который он сформулировал до вхождения в транс. Но этот путь чреват многими погрешностями: человек не может сам уйти в состояние глубокого гипноза, вокруг него существует много раздражающих внешних факторов.

Другой путь – путь изоляционного самогипноза, когда человек ничего вокруг не видит и не слышит. Информация получается чище и достовернее, чем в первом случае.

В идеальном виде этот путь использует изоляционную ванну с тёплым насыщенным соляным раствором, что хорошо описано Джоном Лилли в его книге «Центр циклона».

Я очень заинтересовался возможностью практического применения этих психотехник для решения оперативных задач.

Конечно, возможны искажения в информации, в зависимости от того, в какое время суток происходил эксперимент, как чувствовал себя оператор накануне, был ли у него стресс, выпивал ли он, в какое время года проводились исследования.

Поскольку идёт ответное полевое возмущение от планет, всё это оказывает определённое влияние на получаемую информацию. Однако мы старались компенсировать эти искажения сравнительным анализом данных.

Мы формулировали вопросы о реальных и потенциальных угрозах, снимали ответы операторов-экстрасенсов и записывали их на магнитофон, после расшифровки проводили анализ.

Если логически выходило, что угроза реальная, то для дальнейшей проработки мы писали запрос в разведку и другие структуры спецслужб, чтобы там эти вопросы «подсветили».

В результате мы выходили на реальные оперативные данные, которые можно было приложить к документу, уходящему наверх, и предпринять соответствующие меры. Вот несколько ранних ярких примеров.

**

Для начала случай, относящийся к одной из наших основных задач – охране высших должностных лиц государства.

В 1992 году Борис Ельцин впервые в качестве Президента России полетел в Америку с официальным визитом. Его сопровождал секретарь Совета Безопасности Юрий Скоков. Наша служба подготовила оператора-экстрасенса, контролировавшего безопасность визита дистанционно, из Москвы.

В середине визита оператор вдруг сообщил нам, что в отношении Скокова применена какая-то техника психического воздействия.

Оказывается, он был на встрече, проходившей на вилле у одного крупного американского бизнесмена Гринберга, связанного с ЦРУ. Естественно, руководство США очень интересовал внутренний механизм принятия политических решений в России.

В связи с быстрыми переменами в бывшем СССР и непредсказуемостью Ельцина этот механизм постоянно менялся, и ЦРУ было трудно уследить за ним. В результате ЦРУ не смогло устоять от соблазна использовать личное присутствие Скокова и попытаться выяснить у него этот механизм путём психического воздействия.

Мы, естественно, постарались оградить Скокова от этого воздействия и заблокировать экстрасенсорными методами утечку информации. Думаю, что это нам удалось.

Правда, Скоков при этом почувствовал себя физически плохо и быстро покинул виллу Гринберга. По окончанию визита я сверил все наши психотехнологические данные лично с ним, и они полностью подтвердились.

А вот другой пример, относящийся уже в целом к стране. В конце 1992 года по дипломатическим каналам начал прорабатываться вопрос визита Ельцина в Японию.

По данным Совета Безопасности во время визита Ельцин готовился передать Японии 2-3 острова Курильской гряды для демонстрации своего нового политического курса.

К такому шагу его также склонял ряд фигур из его ближайшего окружения. Но Курильские острова – очень щекотливый вопрос. Надо было протестировать ситуацию и посмотреть возможные варианты развития событий.

Был подготовлен сильный оператор-экстрасенс. Проведя сеанс, мы получили следующую информацию: как только Ельцин передаст Японии острова, Китай сразу предъявит России претензии на свои спорные территории.

Эта ситуация окажется выгодна многим политическим силам в мире: они начнут подталкивать руководство Китая начать вооружённый конфликт с Россией, чтобы затем международное сообщество объявило Китай агрессором.

Тогда ООН и ряд стран могли бы применить против Китая экономические и политические санкции, как против агрессора, посягнувшего на суверенную территорию другого государства.

Это было бы очень выгодно политическим и экономическим конкурентам Китая. Но это ещё не всё, ситуация должна была зайти гораздо дальше.

В той обстановке Китай мог поддаться давлению и действительно начать локальные военные действия против России, как это случилось в конце 60-х. Но в 1993 году это привело бы к масштабной войне в Юго-Восточной Азии.

Получив такой катастрофический прогноз, мы просто не могли в него поверить. Было принято решение через органы разведки и контрразведки проверить, имеет ли эта информация под собой основу, может ли развитие событий пойти по предсказанному сценарию.

Тщательная проверка показала, что предполагаемая ситуация и её последствия вполне реальны. Острова отдавать было нельзя.

После совещания с Барсуковым и Коржаковым я доложил о ситуации Юрию Скокову, кстати сказать, очень дальновидному и компетентному человеку.

Он нас полностью поддержал и немедленно отправился к Президенту, настаивая на отмене визита. Но в ответ, помимо нелицеприятных слов, он услышал от Ельцина:

– Царь я или не царь?! Захочу – отдам, не захочу – не отдам!

Мы поняли, что ожидать осмысленных поступков от Ельцина бесполезно, и решили действовать сами.

Предварительная программа визита уже была отправлена в Японию и вернулась оттуда с корректировкой:

1) Ельцин не должен выходить «в народ», поскольку на улицах Токио много мотоциклистов, которые могут метнуть бутылку с зажигательной смесью;

2) Ельцин не должен посещать соревнования по борьбе Сумо, там нет возможности проверить всех болельщиков, а посадить Ельцина в ложу императора по этикету не положено;

3) Ельцин не должен ездить в Киото для возложения венка к памятнику русских матросам, которые погибли, спасая японцев во время землетрясения, поскольку кладбище очень заросло, и под каждым кустом может сидеть террорист. В противном случае его безопасность японская сторона не гарантирует.

Мы решили базироваться на этих трёх запретах, чтобы отменить визит и не пустить Ельцина в Японию. На следующий день была встреча министра иностранных дел Андрея Козырева с министром иностранных дел Японии. Мне было поручено переговорить с Козыревым.

Я перехватил его до переговоров и сказал, что у меня к нему разговор по поручению Президента (хотя Президент мне ничего не поручал). Затем объяснил, что я прошу ещё раз потребовать от японского министра гарантий на случай, если Ельцин нарушит 3 запрета, оговоренных в протоколе.

Естественно, японский министр на себя дополнительную ответственность не взял. Мы тут же оформили этот ответ Козырева докладной запиской в Совет Безопасности.

Теперь мне надо лететь в Токио. Коржаков подписывает мне бумагу, удостоверяющие мои особые полномочия. В Токио встречаюсь с послом России в Японии и объясняю, что надо предотвратить визит. Думаю, что он здорово перепугался, не знал, как ему реагировать.

Далее я встречаюсь с представителями спецслужб Японии, обсуждаем с ними порядок обеспечения охраны, построение и проезд кортежа, способы связи и, уже уходя, как бы невзначай, спрашиваю, смогут ли они обеспечить в полной мере безопасность Президента по трём обозначенным пунктам, мол, наш Президент не согласен соблюдать ограничения. Получаю отрицательный ответ и закипаю вроде бы праведным гневом:

– Как так, вы, служба безопасности, профессионалы, не можете гарантировать 100% безопасность нашего Президента?! Зачем же вы его к себе зовёте? Я буду докладывать о том, что визит плохо подготовлен вашей стороной.

Японцы в недоумении. Вечером я даю интервью представителю программы «Время»: он спрашивает, как проходит подготовка визита Президента. А я отвечаю, что плохо, японская сторона не готова, безопасность Президента не обеспечивается как надо.

И тут же шлю шифровку в Москву. Скоков срочно собирает Совет Безопасности с одним вопросом на повестке: ехать Ельцину в Японию или нет. Все члены Совета уже настроены программой «Время» по телевидению, а тут ещё шифровка из посольства и докладная записка о беседе Козырева с японским министром.

Ну кто после такой обработки отважится голосовать за визит? Все и проголосовали против. Скоков ставит Ельцина перед фактом: Совет Безопасности постановил отложить визит Президента в Японию по соображениям безопасности.

Миссия выполнена, острова остались за нами. После этого ряд высокопоставленных чинов спецслужб Японии ушли в отставку. Но это совсем небольшая плата. Ведь сами японцы вряд ли обрадовались бы этим островам, получив в результате войну в регионе.

А вот ещё один пример. 29 декабря 1993 года. Через три дня в Сочи должна состояться встреча Президентов Ельцина и Буша. Но оператор-экстрасенс из моей группы получает информацию, что если встреча Президентов состоится в Сочи, то во время переговоров возникнут серьёзные проблемы.

Ни России, ни Америке этого не нужно. Значит, необходимо перенести встречу в другое место, то есть в Москву.

Но как? Ельцин здравых аргументов не понимает, да и в преддверии Нового Года он уже навеселе. Бушу я по своему положению позвонить не могу. Разворачивать сложную интригу, как это было с визитом в Японию, уже нет времени.

По распоряжению руководства я срочно вылетаю в Сочи, где осуществляется подготовка к визиту, и принимаю решение действовать самостоятельно. Наступает 31 декабря, идёт мелкий снег, к вечеру стало подмораживать.

В аэропорту Сочи скоро должен приземлиться самолёт Буша. Но сначала садится самолёт, в котором находятся люди, обеспечивающие визит американского Президента.

Полоса немного скользкая, она короче стандартной, и тяжёлый Боинг прокатывается почти в конец аэропорта, где стоят старые, разбитые самолёты. Я встречаю делегацию у трапа и на вопрос, как будет обеспечена безопасность американского Президента, показываю на металлолом вокруг:

– Видите, вас занесло почти на свалку. Полоса уже обледенела, а дальше будет ещё хуже. В Сочи такая погода бывает редко, и специальной техники для очистки полосы у нас нет. Самолёт Буша может пойти юзом. Лучше летите в Москву.

Секретарь Госдепа связывается с самолётом Буша, который уже в полёте. Буш согласен поменять курс, но секретарь требует, чтобы я позвонил Ельцину.

Мне же надо сделать так, будто инициатива о смене места встречи идёт
не от меня, а от самого Буша, – иначе до Ельцина не дойдёт. Я делаю вид, что упорно звоню по спутниковой связи, но пока соединиться не могу. Предлагаю американцам самим связаться с Ельциным.

Так они и сделали. Получилось так, будто Президент Америки сам захотел лететь в Москву, где и состоялась затем встреча. И России хорошо, и Америке.

Я с чувством выполненного долга беззаботно встретил Новый Год в Сочи. В Москве же все на ушах стояли, готовя в новогоднюю ночь новое место встречи Президентов. Но, думаю, дело того стоило. Своим экстрасенсам я уже привык доверять.

**