«У меня нет второй, запасной Родины!»

Эти заметки-письма (как в его повести «Сороковой день») – штрихи к портрету Владимира Николаевича Крупина, первого лауреата Патриаршей литературной премии, сопредседателя Союза писателей России, я, его младший собрат по перу, которого он одарил своей дружбой, продолжающейся уже почти 20 лет, – пишу не в Москве.

Письмо первое

Пишу в глубинной России, в дальнем Подмосковье, в бывшем рабочем посёлке Рязановский Егорьевского района, куда мы с супругой приехали отдыхать. Посёлку более 70 лет. Сейчас торф здесь не добывают,но жизнь в посёлке не угасла. Администрация поддерживает в хорошем состоянии дома и дороги. Есть Дом культуры,больница, школа,магазины, почта.

Радует, что в посёлке много детей: ведь именно для деток, как он любит говорить, Крупин писал и продолжает писать немало из того, что создано им за долгие годы.

Увидев местных детей, думаю, Владимир Николаевич порадовался бы: вежливые, добрые, не зомбированные современной цивилизацией, о чём с тревогой говорит нередко в своих выступлениях Крупин. Целыми днями они беззаботно играют на улицах (и это напоминает наше детство!). У родителей нет страха за детей, которые активно посещают кружки в местном Доме культуры, недавно выступали на Дне посёлка. Здесь своя, сельская, жизнь. По улицам ходят коровы, козы. Несколько раз в день недалеко от нашего дома на улице Чехова поёт петух. Вокруг посёлка леса. Есть озеро. Здесь, в 145 километрах от Москвы, начинается Мещера, о которой так прекрасно и проникновенно писал Паустовский. Именно здесь, в Рязановке, как с любовью называют посёлок местные жители, я прочитал один из новых рассказов Крупина «Сердце в корзине», который он прислал мне по электронной почте:

«<…> Мама перешла на пение: «И опять-то я всю ночку не спала, и опять я молодёшенька была. Всю-то ноченьку мне спать было невмочь: раскрасавец барин снился мне всю ночь». Да, всю жизнь его не забывала.

Мама даже как-то помолодела, улыбнулась.

– А у тебя был такой случай в жизни? С первого взгляда?

– Нет, не помню. Нас строго держали.

– А как с папой нашим?

– Так сосватали, вот и всё. Мама всегда: на парней не глядите, к себе не подпускайте. Колю в клубе увидела, конечно, понравился. Но разве могла думать. У меня четыре класса, колхозница, а он приехал, лесничий, одет по-городскому. Нет, я и не подумала даже. Хотя меня уже в члены правления выбрали. Вот. А ему, видно, запало, он вскоре с отцом своим к нам явился. Сваты. Я даже и не вышла к ним. Убежала за печку, и так за печкой простояла всю их встречу. Конечно, слушала изо всех сил. А они всё про лес, да про сплав. Тятя у нас плотогон, лоцман, плоты гонял до Камы и по Каме, до Волги и ниже. А Коля лесничий. Общая тема – лес. Они ушли, меня родители зовут. «Ты давно его знаешь?» – «Видела раз в клубе» – «Он тебе нравится?» – А я молчу, только концы платка тискаю. – «Нравится он тебе? – Я снова молчу. – Сватают тебя за него. Смотри, ты ведь не ровня ему: лесничий. Это ведь по-ранешнему ваше благородие». Тут я разревелась, из дому выскочила и побежала к реке, почему-то к месту, где мы на Троицу венки плели и по воде пускали, загадывали<…>».

…Боже! Как сердце и душа порадовались чистому и питающему, как родник, русскому слову Крупина.

С какой любовью и как светло Владимир Николаевич написал в рассказе «Сердце в корзине» о маме, встрече родителей, о встрече с супругой Надеждой Леонидовной. Как тепло написал о глубинной, настоящей России – Вятской земле, где родился, и где мне, увы, пока не удалось побывать.

Письмо второе

Символично, подумалось, что пишу эти заметки о жизни и творчестве большого русского писателя не в столице, а здесь, в Рязановке, может, и совсем не похожей на родное вятское село писателя Кильмезь, о котором имею представление по его книгам,нашим беседам, фотографиям…

Символична и такая параллель с древней Егорьевской землёй, находящейся под небесным покровительством святого Георгия, края, который ныне открываю для себя: в 1986 году Крупин, когда его избрали секретарем правления Союза писателей СССР, получил квартиру в самом центре Москвы – в писательском доме в тогдашнем проезде Художественного театра.

Ныне этой, одной из старейших улиц Москвы, которая на протяжении истории носила несколько названий, в том числе именовалась Егорьевским переулком (по находившемуся здесь Георгиевскому монастырю), возвращено утвердившееся до революции название – Камергерский переулок.

Здесь, в доме постройки 1920-хгодов, мне неоднократно доводилось бывать у Владимира Николаевича в его уютной квартире, где много икон, портретов писателя и его близких друзей, где огромная библиотека. Подолгу беседовали, получал книги Крупина с автографами, дарил ему свои. А в 2005 году Владимир Николаевич написал мне здесь рекомендацию в Союз писателей России.И Москва, и эта её старейшая улица, на которой стоит дом Крупина, – под покровительством святого Георгия. Да помогает он пусть всегда Владимиру Николаевичу!

Письмо третье

Крупин стал известным писателем в давние уже советские годы: огромные тиражи, переводы на многие языки, высокие должности. Владимир Николаевич – близкий друг ушедших в вечность Василия Белова, Фёдора Абрамова, Валентина Распутина, Виктора Лихоносова… Он, как и они, представитель так называемой деревенской прозы.

Однажды немка-переводчица спросила у писателя: «Вы принадлежите к деревяшкам?». Крупин улыбнулся и ответил: «Нет, деревяшки – это бесчувственные люди, а мы, деревенщики – самые чувствительные».

… Владимир Крупин родился в семье лесничего в вятском селе Кильмезь.

«<…>Сын лесничего, родившийся посреди лесов, он ещё, пожалуй, напоминает ручей, стремящийся по камушкам сквозь зелень – чистым смехом, светом глаз, порывистыми молодыми движениями, и одновременно какой-то тенистой смиренностью<…>». Такой словесный портрет Крупина «нарисовал» писатель Сергей Шаргунов.

«Я рос в большой семье, – рассказывает мне Владимир Николаевич. – У меня мать – домохозяйка с четырьмя классами образования. Но она – величайшая женщина! Неужели мне было бы лучше, если бы мать была какая-то стерва со знанием десяти языков и с лакеями. Неужели бы я вырос русским писателем?».

Он пошёл в школу с пяти лет.«Мне хотелось пойти в школу вместе со старшими детьми, – вспоминает Владимир Николаевич. – Когда они пошли в школу, а меня туда не отпускали по малолетству, я долго ревел и выревел себе право на образование. Окончил школу в 15 лет».

О тяжёлом крестьянском труде он знал не понаслышке. Как и многие дети войны, проживавшие в сёлах, большую часть летних каникул будущий писатель проводил в огороде или на сенокосе.В школе Крупин активно участвовал в художественной самодеятельности.

«Помню, в школьном театре, – рассказывал он мне, – мы ставили Островского, Гоголя, Грибоедова. Я – с безукоризненным вятским произношением! – играл Чичикова, Чацкого…

Один раз в год в наше село Кильмезь приезжали артисты из города. Это было событие величайшее. «Ну, как же… вот мы – самодеятельность. Что это мы ставим? А это – настоящие артисты приехали. Настоящие! Ой!».А память была молодая, она всё запоминала жадно. Отлично помню, что они привозили нам такую халтуру, что просто дальше некуда. Сидят на сцене и кривляются! 70 лет прошло, а я помню эту халтуру. Вот что нам город предлагал. Мы же в своём селе глухом, ещё с керосиновыми лампами-семилинейками были, оказывается, ближе к мировой культуре, к русской классике, нежели городские актёры».

У Владимира Николаевича сохранился детский дневник. «Я всегда хотел быть писателем», – признаётся он. В 13 лет в своём дневнике Крупин написал так:

«<…>Этой ночью под звуки гимна я торжественно клянусь, что буду русским писателем, я буду истинно народным писателем. Это цель моей жизни и для этого я живу<…>».

В 1957 году он окончил школу. Работал грузчиком, фрезеровщиком, слесарем. Некоторое время трудился в местной сельской газете в качестве корреспондента.

«В наше время, если парень не служил в армии, его девчонки браковали, так как не могли понять: как парень мог не служить в армии! – вспоминает Владимир Николаевич. – Я писал в повести «Повестка», что я мог не служить в армии, я был активный юноша, член бюро райкома комсомола, меня выдвигали на должность секретаря райкома и от армии освобождали. Но как я мог не пойти в армию, если отец у меня воевал, оба брата служили? Для нас служба в армии была делом чести».

После армии Крупин окончил факультет русского языка и литературы Московского областного педагогического института имени Н.К. Крупской. Работал редактором и сценаристом на Центральном телевидении, в издательстве «Современник», был главным редактором журнала «Москва», преподавал в Литературном институте, в Московской духовной академии.

Письмо четвёртое

Первой пробой пера были стихи, очерки и репортажи. Мечтал он и о драматургии. Но известен Крупин стал благодаря рассказам как представитель «деревенской» прозы.

В 1974 году вышел сборник рассказов «Зёрна». И этот первый в его жизни сборник, за который его приняли в Союз писателей СССР, принёс начинающему писателю известность.

В нём представлены рассказы, где простым языком повествуется о непростой судьбе жителей села. Повесть «Варвара» посвящена маме. «Ямщицкая повесть» рассказывает о вятской деревне времён Гражданской войны. Со всеми этими народными историями читатели также познакомились в 1974-м. Нередко они вложены в уста простых крестьян – и тем интересны стали широкому кругу читателей.

«Когда были напечатаны мои первые рассказы «Зёрна» (материнские рассказы), потом так и книга первая называлась, я был в полном восторге, – рассказывает Владимир Николаевич. – Я полетел на почту, сразу послал бандеролью журнал маме. Она получила бандероль и испуганная побежала на почту узнать, кто ещё подписан на этот журнал. Оказалось, что никто. И мама успокоилась.

Попеняла сыну: «Володя, я же только тебе это рассказывала, зачем ты меня опозорил?». Ну, это были не совсем материнские рассказы: ведь, по словам великого Михаила Глинки, музыку создаёт народ, а мы, художники, только её аранжируем». Повесть «На днях или раньше» (1977) посвящена проблемам семьи, «От рубля и выше» (1981) – проблемам художественного творчества, «Прости, прощай» (1986) – воспоминание о студенческих годах.

Письмо пятое

Широкую известность принесла Крупину повесть «Живая вода» (1980). В этой повести Владимир Николаевич рассказывает о чудесно забившем из-под земли в некой русской деревне источнике, который способен излечить от весьма распространенного в России недуга –пьянства. Повесть, где в ироничной манере писатель переосмысливает легенду о «живой воде»,сулящей сказочное исцеление, полна гротескной фантазии, юмора и грусти, оплакивает нравственную деградацию русского мужика. Главный герой– философствующий в простоте своего неизысканного ума Кирпиков. Простой мужик, конюх, любящий выпить, он вдруг становится трезвенником и в его мыслях появляется глубокая тоска по обретению смысла жизни, а в граничащих с безумием поступках – обличение пустоты, лживости «пьяного» и лицемерного окружающего мира.

Крупин провидчески указал в повести на опасность «перестроек», обещающих каждому сомнительные источники дармового благоденствия. По повести, переведенной на многие языки, был снят кинофильм «Сам я – вятский уроженец».

Режиссёр – Виталий Кольцов. В главных ролях – Михаил Ульянов, Евгений Лебедев, Сергей Гармаш.

Письмо шестое

Горестным, честным и трудным судьбам людей русского села посвящена повесть в письмах «Сороковой день» (1981; название сокращенного подцензурного варианта – «Тринадцать писем», до 1987-го), проникнутая щемящей болью за разрушаемую, уходящую деревню, сострадательной любовью к сельским жителям. Это, по словам Крупина, – «забытый жанр эпистолярного романа». Перечитаем её:

«Письмо второе

<…>Битва за урожай. Действительно битва. Вроде штамп, но я отдиктовал в редакцию строк двести и с чистой совестью употребил эти слова. Ещё я сравнивал следы гусениц со шрамами, а потёки глины – с запекшейся кровью, но это мои собратья похерят. «Старик, – скажет шеф, – ты хочешь жить, а мы нет?». Так что, если не будет в газете крови и шрамов – не удивлюсь. И вообще, я давно переболел детской болезнью обиды на редактора<…>».

«Письмо двенадцатое

<…>Вот и мой сороковой день здесь, то есть он завтра, сейчас поздний вечер.

Сидел, перебирал завалы фотографий. Почему-то захотелось разделить умерших и живых. Но они часто вместе на общих снимках. Ещё думал о разбросанности родни по стране. Началось с дедушек. Они уже были стронуты с места и похоронены в разных местах, не там, где родились.

Думаю, если объехать родные могилы, не сейчас, лет через сорок, или ближе, в двухтысячном году, то задача одному будет не под силу<…>».

«Письмо тринадцатое

<…> Не странно ли, скоро двадцать лет в Москве, а всё как в гостях. «Еду домой» – вот как хотел начать это письмо, которое не утерпел писать, привыкнув за это время к ним. Домой? И здесь дом. Так и живу нараскорячку.

Пытался помочь наготовить дров, но бензопильщика не нашли, пробовали поширкать вручную, но пила такая тупая, что отец сказал: «Быстрей зубами перегрызём» <…>».

После публикации повести Владимира Крупина «Сороковой день» в журнале «Наш современник» (1981) был уволен заместитель главного редактора журнала Юрий Селезнёв.

Вспоминает писатель Эдуард Анашкин:

«<…> Владимир Николаевич закончил повесть «Сороковой день» и передал её в журнал «Наш современник».

Повесть была опубликована в ноябрьском номере журнала и вызвала громкий скандал. В аппарате ЦК КПСС повесть восприняли, как очернительство советской деревни. Сегодня уже ясно, насколько облыжны подобные обвинения. Это Крупин-то, с его извечной любовью к русской глубинке и сыновней болью за неё – очернитель? Если душа писателя болит от того, что творят с глубинной Россией, и болит так, что молчать нету сил – разве это вина писателя?

Думается, гораздо более задело чиновников то, что Владимир Николаевич жестко написал о том, что, едва успев зародиться, телевидение уже духовно и интеллектуально вырождается. Что своим огромным останкинским шприцем вливает телевидение в эфир и души людские пошлость, низость жанров, а ещё чаще – пустоту никому не нужных сведений.

Сегодня все мы уже не имеем никаких иллюзий относительно качества телевизионных программ, потому что вместо того, чтобы услышать предостережение писателя Крупина, чиновники фактически дали телевизионщикам отмашку действовать на своё усмотрение и далеко не всегда на благо простых людей».

Эти повести, а также другие произведения Владимира Николаевича («Ямщицкая повесть», «Во всю ивановскую», «Прости, прощай…», «Как только, так сразу», «На днях или раньше», «Рассказы последнего времени», «Босиком по небу», «Великорецкая купель»,«Слава Богу за всё» и многие другие), по мнению критиков, дают возможность признать Владимира Крупина живым классиком.

Письмо седьмое

Особый жанр в творчестве Владимира Николаевича – небольшие рассказы-миниатюры, поистине золотые россыпи русского слова и мысли, – «крупинки», как назвал их сам писатель.

Над «крупинками» Владимир Николаевич работает многие годы. Они публиковались и продолжают публиковаться в газетах, журналах, книгах Крупина, на разных сайтах.

Однажды главный редактор журнала «Русский Дом» Александр Николаевич Крутов отметил, что «любит публиковать в своём журнале «крупинки», ибо Владимир Николаевич Крупин удивительно умеет – это талант от Бога! – подмечать крупицы того, что есть в человеке хорошего, доброго, светлого».

Родной Вятской земле посвящено одно из самых значительных произведений Крупина – «Вятская тетрадь». Согласно мнению критиков, именно в этом сборнике собраны классические примеры деревенской прозы.

Валентин Григорьевич Распутин так оценивал творчество друга и соратника: «Проза Владимира Крупина – это нечто особое в нашей литературе, нечто выдающееся и на удивление простое… в его прозе очень сильный рассказывательский элемент».

И далее: «Впечатление такое, что письмо ему даётся легко: сел за стол и, рассказывая предполагаемым слушателям о том, как он ездил на свою родину или на родину друга, сам за собой записывает и едва успевает записывать события в той последовательности и подробностях, как они происходили. Но рассказывает и записывает сосредоточенно, живописно и эмоционально, не теряя за живостью и непосредственностью строгости и художественности.

А это значит, что кажущаяся легкость слова на самом деле достигается непросто, в тех же мучительных поисках, как и для всякого писателя, относящегося к слову с уважением…».

Письмо восьмое

Среди новых произведений Крупина – повесть «Громкая читка». Вот так представила, публику я одну из глав этой повести, редакция «Столетия» (31.07.2020):

«Повесть «Громкая читка» рассказывает о Ялтинском Доме творчества начала 70-х годов прошлого столетия. Тема – творческая атмосфера того времени, становление молодого писателя в окружении писателей старшего поколения. Классик одной из южных республик Советского Союза приглашает писателей послушать его повесть, высказать свои мнения…».

Я прочитал крупинскую повесть «Громкая читка» ещё до публикации – Владимир Николаевич присылал её мне по электронной почте. Разделяю мнение об этом произведении известного публициста, педагога, заслуженного учителя России Михаила Кирилловича Мороза:

«<…> Давно я не испытывал наслаждения от чистой, сочной прозы. Я не читал, я пил отточенные фразы так, как жадно пьют серебряную водицу из холодного родника путники, испытавшие все тяготы трудной дороги в безводной местности и вот набредшие на родник.А ведь и текст не прост. И жанр только вдумчивым критикам под силу определить. То ли мемуары, то ли слово о трудностях рождения настоящего произведения. «Громкая читка» – это своеобразная «Золотая роза» автора о муках творчества, об узнаваемых литературных портретах писателей легендарной советской эпохи, поданных автором с той великолепной ироничностью, которая ничуть не принижает объекты изображения, а, напротив, высвечивает их величие и вместе с величием их человеческие слабости.

Но если бы автор был ироничен только к объектам изображения, то он предстал бы перед нами завистливым злопыхателем. Владимир Крупин в первую очередь иронизирует над самим собой, над теми человеческими слабостями, которые свойственны и большим «инженерам человеческих душ».

Рядом с писателями, слетевшимися в Крым на громкие читки, автором представлены портреты простых людей, которые вовсе не просты. И официантка Соня, и сантехник Сашка рядом с будущим автором так хороши, так изящно и достоверно выписаны, что выглядят лучше иных писателей в ялтинском Доме творчества. А такие учители молодого автора, как Тендряков и не названный по фамилии Пётр Андреевич – истинные отцы его, заметившие ещё не реализованные возможности будущего классика русской литературы – Владимира Крупина. Пётр Андреевич прямо говорит будущему писателю: «Проверку на вшивость ты прошёл. Иди, садись, трудись. Ничего нам, брат ты мой, не остаётся…»<…>».

Письмо девятое

Вспоминаю одну давнюю совместную поездку с Крупиным. 25 мая 2006 года мы поехали с Владимиром Николаевичем из Москвы в Можайск на круглый стол: «Можайск – Дом святителя Николая. Защита русской культуры. Сбережение историко-культурного и духовного наследия Можайского края».

Заседание Круглого стола организовали Межрегиональная Духовно-просветительская общественная организация «Русский Дом», администрация Можайского района и Общественный совет по сохранению историко-культурного, духовного наследия и развитию индустрии туризма Можайского района.

Крупин участвовал в круглом столе вместе с известными политиками, общественными деятелями и священнослужителями, среди них были: Александр Николаевич Крутов, заместитель председателя Комитета Госдумы РФ по информационной политике, главный редактор журнала «Русский Дом» (ведущий круглого стола), Николай Сергеевич Леонов, член Комитета Госдумы РФ по безопасности, генерал-лейтенант КГБ СССР в отставке, игумен Даниил, благочинный Можайских церквей, настоятель Никольского собора и другие. Круг обсуждаемых вопросов с самого начала настраивал на серьёзный лад…

«Тема моего выступления, – подчеркнул тогда Крупин, – спасение через глубинную Россию, через землю, через малые города. Это – несомненно. Только глубинная Россия могла родить Ломоносова, Васнецовых (это – мои земляки!). Здесь местный архитектор Николай Васнецов из этого рода. Мы виделись с ним на освящении часовни по его проекту у истока Москва-реки. Без неё уже нельзя представить ни Россию, ни Московскую область, ни Можайскую землю».

Далее он отметил: «Главное наше спасение – это близость к земле.

Земля для нас, русских, никогда не была территорией. Не была только средством для прокормления – полем, садом, огородом. Земля была всегда категорией нравственной! Илья Муромец не мог припасть грудью к плантации. Именно мать-сыра земля даёт ему, другим русским богатырям силу. Слава Богу, уважительное отношение к земле в глубине России, несмотря на нашествие цивилизации, сохраняется.

Почему так оскорбляет сейчас разговор о продаже земли? Земля – это Божье достояние.В одной стране, а мне довелось объехать весь мир, я решил искупаться в море. И вдруг вижу проволоку с надписью «Приват». Что это такое? Частная собственность. Я километра три шёл в обход. И у нас то же самое хотят сделать. Купаться на реку не пойдёшь или в лес по грибы. Такого у нас не должно быть. Упаси Бог! Потому что земля спасает. Господь долго терпит, но больно бьёт. Страшно, если земля станет предметом спекуляции, наживы. Уповаю на то, что здравый смысл в нашем Отечестве возобладает».

После заседания Владимир Николаевич признался: «Очень благодарен, что меня сюда пригласили – словно вернулся в свою армейскую юность. В 1961–1963 годах я служил в Кубинке, в ракетных войсках. Когда отмечалось 150-летие Бородинской битвы, мы, солдаты, ездили на воскресники на это поле и уже тогда замечали, что русские памятники как-то поскромнее, нежели французские. Вроде они и оккупанты, захватчики, а как-то их монумент красуется получше. Потом, когда я уже занимался историей Бородинской битвы, видел, что к 100-летию битвы было много протестующих заявлений тогдашней общественности против засилья иностранщины».

Писатель с грустью констатировал, что и теперь это засилье иностранщины, внимание к врагам России, которого они не заслуживают, продолжается: «Какие в Ленинградской области мемориалы фашистским солдатам! И не только здесь, но и в некоторых других местах России».

По его словам, «нашествие на Россию, давление будет увеличиваться. Будет страшнее и хуже. Ещё не такие образцы мы увидим, накат будет сильнее и сильнее. Через интернет, через всё, что угодно. Но надо сопротивляться… Какое счастье, что парни, как и в советские годы, идут в армию, не отказываются от высокого звания защитника Отечества. Здесь, в Можайском районе, хорошая нравственная атмосфера». По словам Крупина, «огромная радость, что в Можайске нет такого нытья, как в других местах: «Что вы там, в Москве, головой своей думаете…». То есть по инерции надежда на Москву ещё продолжается, что за них всё придумают, решат. То, что делается в Можайске, радует».

На обратном пути Крупин пригласил меня заехать к нему на дачу в Переделкино. Разожгли костерок во дворе. Ужинали под звёздами и вновь беседовали. Говорили о писателях, которые жили и работали в Переделкино, и которых Владимир Николаевич знал близко. Вспоминали их произведения.

Засиделись допоздна. Крупин предложил мне переночевать. А ранним утром я отправился на электричку в Москву. Владимир Николаевич же остался на даче, поработать до вечера. В Москве его ждали дела. И он хотел использовать редкую возможность поработать в уединении.

Письмо десятое

Мысли о спасении Отечества нашего через глубинную Россию, через землю, через малые города, подобные тем, что он высказал в Можайске и ещё во многих городах и весях нашего Отечества, где ему довелось побывать и с писателями, и с общественными деятелями, и одному, Владимир Николаевич последовательно высказывает в последние годы и в своих выступлениях на самых высоких трибунах, на православных телеканалах, в печати, в своих книгах.

«Это несомненно! – говорит он мне. – Как у реки есть исток, так всё начинается в глубине России. В глубинной России зарождается культура, вырастают мастера культуры. Это же не я придумал. Есть такая пословица: “Бальзаки умирают в Париже, а Репины приходят из Чугуева”».

Письмо одиннадцатое

Крупин спокоен за судьбу России, безо всякой паники относится к происходящему вокруг.

Деньги, считает Владимир Николаевич, – категория мистическая! «Если у кого-то много денег, то у кого-то мало, и наоборот, – говорит он. – Если человек не глядит на деньги, как на средство делать добрые дела, то они ему отомстят. Это закон такой. Много раз убеждался в его правильности».

Есть такое выражение: «Пессимист говорит: ну, хуже некуда, жизнь такая, что хуже некуда. А оптимист: нет, есть куда…».

«В стране зреет социальный протест, – отмечает Владимир Николаевич. – И это ощутимо. И эта революция не оранжевая будет, даже не берёзовая, как накаркивают, все будет по-другому».

«Правда, в ближайшие 20–30 лет, – делится со мной Владимир Николаевич, – мы можем быть спокойны в том плане, что дети новых русских не будут продолжать дело отцов. Есть серьёзное исследование о наследниках богатых людей: следующее поколение – обречено. Им все даётся готовым. Сначала они закомплексованы, потом – агрессивны. У них нет будущего. А будущее есть у тех людей, которые будут использовать свои капиталы на Родине».

Письмо двенадцатое

Интересуюсь у Крупина: возможен ли культурный протест против уничтожения русской культуры? По мнению Владимира Николаевича, «да, культурный протест уже созрел».

«Все эти «фабрики звёзд», «аншлаги» – это, конечно, юмор ниже пояса, – отмечает он. – Это – пошло, безлико, безОбразно, оскорбляет нравственное состояние человека. Наше Отечество, слава Богу, не перестало рождать таланты. Мы видим, что и сегодня в глубинной России гораздо сильнее творческие силы. Для русских век – это мгновение. Я выработал для себя формулу, что русские живут в вечности. Весь мир живёт во времени, а мы – в вечности. Нам некуда торопиться».

Письмо тринадцатое

И квартира у него горела в Камергерском переулке – поджигали, и родительский дом в селе Кильмезь сгорел, а во время этих пожаров сгорели рукописи, в советское время книги выходили с цензурными правками или долго-долго не выходили, в постсоветское время тоже годами не печатали книги, угрожали оппоненты определённого толка за выступления, статьи, книги, непримиримую позицию православного русского писателя-патриота – всё это, увы, было. Но Крупин верен себе.

«Слава тебе, Господи, что у меня нет второй, запасной Родины! – так подчеркнул он в одной из наших бесед. – Тут могилы моих предков, здесь моя судьба. Я не говорю, что Россия лучше всех стран в мире. Нет! Я говорю: для меня Россия лучше всех!».

«Столетие» присоединяется к поздравлениям в адрес замечательного писателя, нашего постоянного автора! Дорогой Владимир Николаевич, здоровья Вам и новых творческих взлётов! Многая лета!