Песнь о побиении иудейской хазарии Святославом Хоробре СЛАВОМЫСЛ

Поэма Славомысла "Песнь о побиении иудейской Хазарии Светославом Хоробре" впервые была опубликована в 1847 году польским археологом Фаддеем (Тадеушем) Воланским в книге "Памятники славянской письменности до Рождества Христова", где древнерусский текст был воспроизведён литографическим способом. За это он был приговорён к сожжению на костре, сложенном из его же книги, как "до крайности еретической". Приговор не был приведён в исполнение из-за вмешательства государя Николая I, но большая часть изданных экземпляров сожгли. Сейчас книга Воланского является библиографической редкостью. В 1990 г. поэма была частично опубликована в переводе А. С. Иванченко в его книге "Путями великого россиянина". Ниже приводится перевод Иванченко отрывков из «Песни…». 

Среди многих исторических фактов есть одно примечательное место - полагаю, для многих оно прозвучит откровением:

Лишь мести Духа прорицательницы с Непры убоявшись, 
эллины сыну дщери россичей имя Пифагора дали, 
Признав, что пифией рождён он в Дельфах, 
обет свой девственницы не сдержавшей. 
Затворенная в храме, в святилище оракула, как простая смертная, 
вопрошателю иль хранителю сокровищ отдалась 
И по законам греков, что очень вероятно, казнена была, 
когда сокрыть уж тайны не смогла – 
Малец проворный, с власами светло-русыми, 
от беспечной матери из укрытия сбежав, 
В притворе храма, как поделочными цацками, 
в Дельфы приносимыми дарами драгоценными играл. 
Прочих же словян, науками прославивших Элладу – 
молва о том идёт по всему свету – 
В эллинов богоравных возвели и в изваяниях каменных их лики воссоздали, 
Не смущаясь, что обличьем богоравные – скифы-варвары. 
Род Любомудра из Голуни от Зевса! – 
достойнейший из правнуков Геракла Гераклит. 
Здравомысл из Бусовграда, что ныне б киевлянином считался, 
критянов демоса мудрейший Демокрит. 
Средь россичей известный нам Всеслав эллинам Анахарсис – 
отец хартий, учение которого воспринял жрец Клио Геродот. 
Яровит, тоже бусовградец наш преславный, 
сначала управителя Афин Перикла друг, 
А после толпою афинян приговорённый к смерти как безбожник- 
семена материи и всех вещей как посмел узреть! 
Но теперь он всё же в камне – божественный Анаксагор, – 
кто старое помянет, нынче уж того ждёт прежде Анаксагоров приговор... 
Велик тот перечень имён эллинских, словян скрывающий, 
в нём между прочими также одно время 
Проживавший на Самосе Аристарх и сиракузец Архимед, 
Сварожия читавшие скрижали и тел сварожьих познавшие движенье, 
Пращуры которых, в ремёслах многих искусные этруски, 
к тому же солевары и песнопевцы, 
От Непры берегов под солнце италийское к латинам перешли 
и град у моря воззидали Соленцы... 

Монолог Светослава с матерью, когда она вернулась из Цареграда, где приняла христианство, в свободном, но верном по смыслу и с теми же доводами, какими пользовался Славомысл, в переложении на современный русский язык звучит примерно так.

– Ты, братьев во Христе-совестливце, сребролюбцем проданном, нашедшая, 
забыла, что для руса праотцовско пепелище? 
– Но изменить Отечеству тебя я не зову, оскверненью пепла дедов не учу, опомнись, сын, не клевещи! 
– Меня ты, Ольга Мудрая, с греками сравняла. 
Народ наш видел их немало, его десница в битвах грека тоже познала. 
Не потому ль они, на русов рукоять меча взмолясь, на златоверхий храм её подняли? 
Но римляне, суть креста словян постигнув глубже, раньше их смертников на перекрестье распинали. 
Не клеветать, Ольга Мудрая, опомниться меня ты призываешь? 
Иль я хмельной теперь, иль честью пренебрёг я, что взываешь? 
Иль сама ты грекам отдалась, их песней хитроумной восхитясь эллиновым потомкам льстящей? 
Песня знатна, корысть волка, гордыню лиса, Трои кровь упоенную, 
воспели, будто страсть, воям бесстрашным взоры помутившую, к женщине падшей. 
Бесчестье и разбой, алчбу к роскошествам и злату неусытную свою 
воспели, будто доблестных мужей сердца гневом воспылали мстящим. 
И всё же грек для иудея – скот и я, великий русов князь, во мнении иудея к скотам принадлежу. 
Зачем же ты заветы иудеев, Ветхий и Новый, старый продолжающий, мне вкупе подала? 
Чтоб я пучину зла, Неизреченным богом иудеев сотворенную, изведал, 
иль чтобы я, добро своё оставив, их зло, мне чуждое, принял, 
как римляне безумные, погибели империи своей искавшие, 
да легковерные хазары, в пучине той сконавшие? 
Иль в Цареграде ты народ наш и меня рабами грекам с иудеями уж продала? 
Скажи, открой мне правду, ты на реке перевозчицей была, тебя я не казню. 
Помню я и то, что матерью приходишься ты мне, на мать руки не наложу. 
Трепет неуместен твой, в жизни и её кончине, тебе назначенных, ты вольна. 
Отцу и матери своей, неверным иль продажным, 
ты ведаешь, русич – не судья... 

Продолжение того его монолога с матерью, когда Ольга уговаривает сына принять христианство.

– Помазанник иль по-гречески Христос, 
Мессией его приверженцами прозванный, 
Не мог, тебе то ведомо, воскреснуть, распятый на кресте. 
Душа его слететь во мрак глубин была обречена. 
Ни князю, ни царю, ни богу из небытия изринуть тленное сила не дана, 
Как мне гор Киева не сдвинуть – камней с пещерами громада велика, - 
И Непру вспять не повернуть – морю Руському она верна. 
Мне жаль тебя, в твоих сединах заблужденья – печали горечь для меня. 
Мы смертны все, быть может, и не только на кресте распятые. 
Лишь мысль бессмертна, что сказана иль на пергаменте запечатлена, 
Иль праведной душой и разумом высям звёздным отдана. 
В ней энергия, Солнца восьмигранный луч и все цвета, что радугой нам кажутся, 
Ливнями когда умоется гроза, и ветер бурею насытится, как кровью – зверь. 
Не верь, что мысль, как тело наше, бренна. 
В Сварожье не все ещё пергаменты исчертаны. 
И письмена незримые, но живой энергией возлучены, кому дано – прочтут 
Прости, но повторю твоё же: пагубой воздастся в поколениях тех, кто имя отчее забудет 
И землю, пращурами взорану, братьям ложным, 
Как хлеб насущный от детей родных щенятам разломает, 
Что ластятся к ногам за сытость и татям со злобою в очах. 
Душой своей распорядись, как хочешь, твоё – тебе и право. 
Но за народ наш и пред внуками его в ответе я, великий князь Руси. 
Русь на утешенье грёзное в обмен на книг сожженье наших 
Философы твои в ризах чёрных и златых крестах 
Лишь с головой моей, ты слышишь, Ольга Мудрая, получат от меня! 
…Признаюсь, мать, смутной тяжестью душа моя полна. 
Дни служения великокняжеского с прискорбием считаю, 
Неисполненью замыслы мои, трудами ратными зачатые,тоскою сердца предрекая. 
Предательство лукавых уж у порога ждёт меня, но ближних не вини. 
Тем и честь словянина чужда, химерны и его познанья. 
В други нам один из них набился, другой же родичем моим предстанет. 
Но пред мечом присягу дам: не чует в нём душа моя кровного родства. 
Вересница с Гаруном там блудила, сына же Студенцу родила Парсу в утешенье. 
В ночи я вижу полымя, пожаром Русь обагрена... 

Вересница, Гарун, Студенец и Парс - древнерусские названия Венеры, Меркурия, Сатуна и Марса. Парс – гепард.

Славомысл говорит, что Светослав видел своё назначение в объединении славянского мира, чтобы общими усилиями противостоять впавшей в одну из форм иудаизма, как рассматривали на Руси греко-римское христианство, Византии. Но задача была непомерно велика, и о замыслах Светослава знали его враги, поэтому свою раннюю смерть он предвидел, почему и не сочетался законным браком, не хотел оставить на золотом столе в Киеве законного наследника, чтобы тот, родной ему по крови, не осквернил его завета, ибо кровь отца в сыне не созревает. Плодоносить, но зелено, она начинает во внуках, а зрелые плоды приносит только в правнуках. Однако при раскладке сил в той исторической обстановке надёжно позаботиться о правнуках Светослав практически не мог. Его преждевременная смерть была предрешена, и он это знал. 
Конечно, Славомысл писал свою «Песнь» уже после гибели Светослава, и, можно сказать, что он в поэтической форме описал то, что произошло, произвольно придав образу Светослава черты волхва или, как позже у нас стали говорить, пророка. Но осталось и дошло до нас красноречивое свидетельство, в котором поэтическую вольность уж никак не заподозришь. Это опубликованная на стр. 42 «Лiтопису руського» печать Светослава, изготовленная по его собственным рисункам, когда он возмужал и вышел из-под опеки матери. Ему исполнилось тогда 18 лет.

Продолжаем монолог Светослава, обращенный к матери – великой княгине Ольге:

– Рим не пред воинской силой пал, как финикийцев Карфаген, а братством во Христе, 
Чем искусившись, гордый римлянин не смертника, а душу, ему принадлежавшую, повесил на кресте 
И, пыл неукротимый духа усмиря,перед распятием души своей кротко на колени стал, 
В помрачении сознанья отринув пращуров завет: неримлянин у римлян лишь в гостях – 
Гостя обогрей и накорми, разделив с ним кров и пищу, но не права на землю и гражданина честь. 
Я римлян чту, они родня нам, Энея помнят, как и мы, 
Нелепый вымысел о нём отверг Вергилий, рассудком здравым эллинов миф измерив. 
Троянцев тоже не виню. Сварожия гармонию познавшие, они из пепла Трои Рим возградили 
И землю у этрусков не отняли: не возроптав, те братьев по крови по-братски приняли. 
Упрёк троянцам в утрате мужества – пустое: доблесть человека лучам 
Эмита в тригоне с Парсом – не ровня, 
Эллады полисы они испепелили так же, но возрождению эллинов порукой было то, 
Что на руинах не рыдали – на пепелищах лира рокотала, и дым костров курился на мнимо победительных пирах. 
Распорядилась так судьба: заблуждения эллинов на сей раз спасением обернулися для них. 
В помощники они позвали труд, а тот им вдохновенье даровал, 
Чтоб снова полисы, как Рим троянцы, созидать. 
Но всё же в заблужденьях гибельно начало: в сверкании снегов Олимпа 
Себе подобных бражников вообразя, эллины их богами нарекли, 
Чтоб за труды свои и разума, светом озарённого, творенья 
Жертвы и хвалу призракам воздать. 
Погибель в том и римлянам незримо зарождалась... 
Необходимым было разоренье Карфагена, но не покорение Эллады. 
Финикийцы, совестью пренебрегая, на торжищах обманом процветали 
И корысти заразу сеяли, как просо, 
Семена которого на ниве эмитом унавоженной, 
Как проказы семя, возросли. Эллада же тем временем, пуще прежнего взгордясь, 
Вдохновеньем разума жила, но поклонялася богам, 
А зиданья труды, в коих вдохновенья корень, рабам презренным отдала. 
Элладу повергнувший в отмщенье за Трою Рим 
Прельстился тем, чему эллины поклонялись. 
Не ведал ослеплённый наготою статуй римлянин, что от богов Эллады 
До души его распятья на кресте дорога пролегла, 
Где отравительные чаши для яда сладкого, 
Братством во Христе окрещённого, уж ковались... 

Наверное, теперь читателю понятно, почему Светослав так восставал против иудаизма и его видоизменённой модели, названной по-гречески христианством. Братство во Христе в его Грекоримском варианте отрицало то, что сегодня мы называем патриотизмом и национальным характером или сознанием, откуда вытекало соответствующее отношение к Отечеству и долгу гражданина, а с другой стороны, призывало к непротивлению злу, что, как все знают, обещало рай покорным и кротким и укрепляло власть предержащих. Византия, фактически поставив церковь над государством тем самым заведомо предопределила свою неизбежную гибель, ибо там, где господствует та или иная теология, невозможно нормальное развитие научной мысли, от которой одной только и зависит главным образом жизнеспособность любого государства. И в то же время Византия вполне унаследовала многое из того эллинского, о чём очень хорошо, на мой взгляд, сказал Славомысл:

Средь прочих варваров жрец Клио греческой персам изумлялся: 
Отчего у тех сын отца иль мать свою зарезать не дерзнёт, 
Коль оттого выгода ему прямая: хитона пурпур и подвластных сладкозвучна лесть? 
Да отчего персы столь глупы, что смертью только за обман карают, 
И презирают тех, кто долг отдать не может, но злато в долг берёт? 
Мы реку нашу Непрой нарекли, чтоб на её брегах на прю никто не стал, 
Погибелью не осквернив лазурь, что нивам хлебным жизнь дала. 
Но Непру грек по-своему назвал, в его понятьи Борисфен она – 
Река борьбы. Парсу поклоняясь, он вожделением томим, 
Чтоб Непра кровью налилась и нивы словянина запылали кровавым сполохом огня. 
Для грека скифы мы - так наше «Честь тебе!» он начертал, 
Иль смысл словянского привета не поняв, иль в Слове имя не признав. 
Вернее же всего, в чём нет сомненья, здесь грека суть видна и что его влечёт. 
Не может поделиться честью тот, кому она чужда, 
Иль в толк ему не взять, отчего пред путником душа щедра, 
Коль он тебе незнанный и саква скарба у него, 
А словянин, не зарясь, – честь тебе и в сердце радость! 
Притом оружный сам и грива у коня дугой. 
Греку диво то, иная гложет его страсть. 
Природою своей он плут и жаден, но правде должное отдам: в битвах лют, 
И если друг ему ты, другу не откажет, добро и зло разделит пополам. 
Однако пифий имена из Дельфий борисфенские, смерть за лучшее приняв, не изречёт. 
Не дщери россичей, гекзаметра стихом играючи, – 
Олимпа жрицы Оракула сужденья возвещают. 
Загадка та сложнее мирозданья, в сокрытом не понять, где чёт, а где нечёт. 
Скифы – варвары, но девы скифов, затворенные в храмах, к стопам, омытых Непрой, Элладу повергают. 
В постиженьи таинств прорицанья эллину мнится бездна роковая – 
Ужасна пропасть и где-то там в бездонье - темень гробовая. 
Не ведающий страха пред острием меча, эллин, рассудок потеряв, от края бездны той отпрянет. 
Но волхвов с Непры призовут и уж в эллинов рядят: Всеслава вещего Анахарсисом прозвали, 
Любомудр же, россич из Голуни, - эфесский Гераклит... Словянская порода плодовита, 
Любомудры, Светозары да Всеславы – не редкость на Руси 
И матери рожать не перестанут на Непре и Роси. 
Соседям утешенье, что ж, – русам не потеря. 
Но зачем Сократа, своего природного эллина, испить цикуту обрекли? 
Познавший семь начал, он в Слове всех семерых открыл начало. 
Ему ж за то – не потому ль, что свой? – цикуту! 
Сравнить со зверями эллинов в сём нельзя, напраслиной было бы то на зверя. 
Многочуден лик эллина, как басни Геродотовы о скифах...