Почему не работает „миф либерализма”?

https://ic.pics.livejournal.com/ss69100/44650003/2188414/2188414_300.jpgВ предложенной моему поколению химере «демократия, законность, частная собственность» последний компонент слишком уж заметно и очевидно жрёт первые два, с которыми несовместим, и от которых у него – отторжение тканей.

Пакет рассыпался, собственность разного рода кланов стала единственным содержанием перемен.

Остальное (демократия и законность, а так же хвалёное «общество всеобщего благосостояния») – превратилось в мираж и развеяно по ветру.

Дело в том, что МЕХАНИЗМ РЕШЕНИЯ вопросов в режимах частной собственности и в режимах демократии/законности (при том, что текущее волеизъявление большинства тоже противоречит легитимизму писаного права) – не просто различный. Он противоположный.

Законность есть власть бумаги (в древнем варианте – власть камня с письменами).
Демократия есть арифметика подсчёта голосов.
Частная собственность есть власть силы, отражение силового баланса.

Как их можно совместить? Одно дело – каноническое право, власть Завета, равнодушная к большинству и меньшинству. Для канонического права безразлично, сколько людей его поддерживают, а сколько – нет. С точки зрения каноники Всемирный Потоп случился потому, что от Закона вообще отвернулись ВСЕ. Ни одного человека не осталось, кроме Ноя, которые следовали бы предписаниям Закона.

В силу этого аксиома права в том, что моё отношение к закону ничего не меняет. Я могу признавать закон, а могу отрицать, при нарушении закона это не смягчает, как, впрочем, и не отягощает вины. Незнание закона не освобождает от ответственности. Вы не можете избегнуть кары, если будете клясться, что понятия не имели о существующей законодательной норме (а иначе все бы так клялись, и никого в тюрьмах бы не было).

На каноническое право, весь смысл которого – в неизменности Скрижалей Завета наложили демократию, суть которой – в регулярной смене законов, от таковой смены теряющих смысл. Если Закон постоянно меняется, то это, в сущности, лишь произвол власти, отражённый на бумаге, и ничего больше. Не хотят хищники исполнять одну конституцию – приняли другую. Не нравится им какое-то ограничение – взяли да отменили.

И в определённый момент возникает вопрос: а зачем вообще весь ваш произвол на бумаге отражать? Вы же всё равно делаете, чего хотите (как с распадом СССР[1] или пенсионным возрастом[2]) – зачем вам это записывать в форме законов?

На мой взгляд, практическая ценность переменчивого законодательства только в одном: оно чисто технически своей процедурностью замедляет произвол. Он перестаёт быть моментальным, а требует нескольких дней на бумажное оформление. Это, конечно, хорошо, но далеко не настолько, чтобы восхищаться переменчивым писаным правом, лишь отражающим на бумаге чистой воды произвол.

Понятно (по логике вещей) что теоретически законность снимается, устраняется принципами демократии. Нет и не может быть уважения к закону, который постоянно меняется и пляшет по воле толпы. Уважение переносится с заповеди на большинство, принимающее или отрицающее нормы.

Ничего этого отражено, конечно, не было, да и не могло быть отражено. Одно дело – теория, а другое – как это? Оставить общество вообще без постоянных норм?! Потому решено было законность по прежнему славить, прикрепив к этому «лебедю» рака свободного волеизъявления большинства.

Трудно сказать – как могут (и должны) соотносится моральная норма и мнение большинства. На мой взгляд, этот вопрос логически неразрешим. Если самые фундаментальные представления о добре и зле, истине и лжи каждый год свободно переголосовывать, то что же получится? Вы в этом году продолжаете считать людоедство аморальным, или уже передумали?

Смешно, но Запад во многом пошёл именно этим путём[3] – в никуда. Моральная доктрина превратилась в регулярно изменяемый парламентский закон, от «поправок» в котором оторопь берёт любого нормального человека. Никакой преемственности в морали отцов и детей не осталось.

+++

Демократия в теории – это очень странная штука, которую можно назвать «предельной неопределённостью». Дело в том, что чистая демократия ничего не отрицает, но ничего до конца и не принимает.

Чисто теоретически избиратели могут проголосовать за что угодно, за любую перверсию. Но в то же время их решение всегда не окончательное по определению: ведь эти выборы не последние. На следующих по счёту они могут подтвердить – или отменить свой предыдущий выбор.

Предельная неопределённость системы, в которой любой выбор масс и возможен, и не обязателен, то есть может быть принято что угодно, и в то же время ничего не может быть принято окончательно – погружает сознание добропорядочного демократа в Зазеркалье.

Эта коллизия в своё время попросту свела с ума академика А.Д. Сахарова, из значительного учёного превратившегося в маловменяемого аутиста, лепечущего какой-то неприложимый к реальности вздор.

В самом деле, выбор – часть человеческой жизни, которую нельзя ампутировать. Человек самой судьбой обязан делать какой-то выбор и нести ответственность за то, что выбрал. А в теории демократии нет ни выбора, ни ответственности: можно избрать что угодно понарошку, а потом не понравилось – отыграть назад, и так бесчисленное множество раз.

Верного выбора нет – потому что это «тоталитаризм». А ответственности за ошибочный, неверный выбор тоже не предусмотрено, ибо что ты теряешь? Ну, избрал не того, так через годик-другой прокатишь его, и всё исправишь!

В силу этой абсурдности, которую многие в упор не видят, демократическая теория НЕПРИМЕНИМА К ЖИЗНИ.

Ибо жизнь – не видеокассета, которую можно промотать назад. В жизни, в самом течении времени есть НЕОБРАТИМОСТЬ, напрочь отрицаемая теорией демократии. Легкомысленный выбор в момент, когда у тебя есть право выбирать – оборачивается безысходностью после. Большую часть событий (например, избрание Ельцина президентом РСФСР[4]) – переиграть назад уже невозможно.

Это видеомагнитофон имеет функцию перемотки по желанию зрителя. А в жизни в большинстве ситуаций «вход рубль, выход два», то есть входя – теряешь возможность потом выйти. А демократическая теория замазывает роковой характер выбора у человека, закрывает глаза на необратимость большинства процессов.

Какие проблемы? Ошибёшься – не беда, всегда есть шанс поправить ошибку. Это чем-то напоминает компьютерные игры, в которых можно сколько угодно раз погибать, а потом легко «воскресать» перезапустив игру. Человек, который привык к такому – с трудом осознаёт, что в жизни мы умираем лишь единожды.

+++

Демократическая теория в её чистом виде непригодна ни для строительства социализма, ни для десоветизации. Её неопределённость не даёт выбора ни «да», ни «нет». Она оберегает права оппозиции, В ДАННОМ СЛУЧАЕ оказавшейся меньшинством – заранее видя в меньшинстве вероятность будущего большинства.

А это означает, что даже победа антисоветской партии или блока не может привести к десоветизации в режиме демократии. Возможность перевыборов висит над любой из партий дамокловым мечом.

А раз так, то обращение десоветизаторов к фашизму становится не просто вероятной, а НЕИЗБЕЖНОЙ. Даже если сперва они пришли к власти на выборах – им необходимо прервать череду свободных выборов, иначе они ничего сделать не могут.

Отсюда – их потребность в фашистской диктатуре, которая вовсе не их «каприз», а железный исход их решительной позиции. Не могут они (как и мы) бесконечно играть в поддавки «вечной неопределённости», когда назначение героев и преступников – всякий раз условно.

+++

Драма отношений человека, как совокупности составляющих его идей[5] с материальным миром заключается в том, что с появлением индивидуальности, личности, «Я» автоматически, как противоположность, появляются и «Не-Я». Этой драмы лишены муравейники и рои, но в них муравьи и пчёлы лишены личности[6].

Как это отражается в экономике? Появляются «моё» и «не-моё». То есть встаёт вопрос о частной собственности и захватном праве. Если очистить цивилизационный процесс от всяческой левацкой примеси, случайных вкраплений, то в сухом рациональном остатке мы получим:

- Проблему упорядоченного распределения.

Из которой, и никак не наоборот, на более высоком уровне сознания, вырастает:

- Проблема справедливого распределения.

Понятно, что справедливости, даже просто как понятия, не бывает в лотерее: всякому представлению о справедливости предшествует упорядоченность.

Упорядоченность, особенно на первых порах, совершенно не обязательно справедлива. Она возникает даже ранее самого понятия «справедливость». И означает она психологию сознательного и добровольного самоограничения людей.

Понятно, что без такой психологии цивилизация не может ни возникнуть, ни сохраниться. Всякое единство и солидарность лопнут там, где личность, индивид обогащается беспредельно, неограниченно.

Что же касается политических форм, то их роль вторична и довольно скромна: они лишь оформляют тем или иным образом упорядоченное распределение благ в обществе.

А если такового просто нет, как у рыночных либералов и либертарианцев, то политические формы попросту теряют смысл. Все политические процессы в обществе неограниченного обогащения хищников существуют в какой-то параллельной реальности, виртуальном пространстве, никак не соприкасаясь с бытовой реальностью жизни человека.

В реальности человек живёт в неравенстве, порой просто вопиющем, а в виртуальной реальности он равен и равноправен со всеми иными – и в мифе политики, и в мифе правосудия. Но, поскольку на его жизнь это не оказывает никакого влияния – то это лишь мифы.

Если говорить научным языком, то человек оказывается в этих мифах «выпадающей величиной». Нечто происходит где-то, но оно никак не связано со мной (выпадающая величина). Если теоретически предположить, что был бы там, где происходит нечто – то со мной было бы «А», «Б», «С» и так далее: мой голос бы учли, моё мнение уважили, мои права защитили и т.п.

Но это сугубо теоретические предположения: если меня там нет, то к чему они?

Для того, чтобы перестать быть мифом – политическое равенство и равенство перед законом должны стать бытовым, житейским равенством. Иначе они подобны выключателю, который ничего не выключает. И ничего не включает. Но щёлкает. Полезен вам такой выключатель, умеющий только щёлкать?

Говоря, опять же, научным языком, если нет результата действий инструмента, то инструмент бесполезен. Если политическое и правовое равенство не ведут к бытовому повседневному равенству людей – то их просто нет, они миф и очковтирательство. Точно так же, если я называю «отвёрткой» то, что ничего не может отвернуть и завернуть – то я обманываю. Это что угодно – но не отвёртка.

+++

Естественно, цивилизованные отношения основаны на упорядоченном распределении материальных благ. Если норм распределения нет – тогда люди рвут блага друг у друга с кровью и мясом, а в какую форму этот разбой внешне облекается – дело десятое. Мало ли что болтает разбойник, снимая с вас пальто в тёмном переулке? Мало ли какую ахинею он несёт, кем себя называет, какие плюмажи на себя надел?

Смысл-то в том, что у тебя отбирают то, что тебе жизненно-необходимо, а другому хочется забрать. Формы процесса многообразны: хищник нападает бегом и из засады, грубо – и с применением гипноза, иной выпрыгивает из воды, другой камнем падает с неба. Формы нападения различны, а смысл один, вышеуказанный.

Поэтому самое главное в процессе выделение ЦОЖ[7] из дикого, животного мира:

1). Упорядочивание распределения благ.
2). Переход от простейшего, механического упорядочивания к высшим форме распределения, справедливости.

Приведу пример. К XV веку подавляющее большинство английских вилланов перешло от отработочных повинностей, произвольно назначаемых сеньором (барщина), к выплате строго установленных денежных сумм (оброк или рента)[8]. Эта сумма не менялась веками, что и привело к кризису феодального хозяйства при «революции цен»: деньги обесценились, а платежи по договору оставались прежними.

Никакой речи о справедливости, конечно, ещё нет. Начало правовой традиции положило простое механическое упорядочивание распределения благ. При всей своей примитивности оно есть базовая основа существования современного общества.

Пока сильный не имеет права отбирать у тех, кто слабее его, всё до донышка, обязан что-то оставлять – остаётся шанс на ненасильственное, правовое сосуществование людей.

Если эти отношения УПОРЯДОЧЕННОГО РАСПРЕДЕЛЕНИЯ, подпитываемые представлениями о справедливости и здравым смыслом, постепенно превращаясь в законы развиваются последовательно – то мы приходим к социализму и плановому хозяйству. Сперва расплывчатые и весьма смутные ограничения, запрещающие людям попросту жрать друг друга – постепенно уточняются, расширяются, обретают юридические формулировки и в итоге приходят к тонким развитым формам упорядоченного распределения.

Суть которого – закон, а не грызня и драка, не взаимное убийство в конкуренции – решают, кому сколько положено благ.

+++

В том, что это развитие надломилось, похоронив начинавшийся было социализм – много причин. Среди них – немалая внутренняя вина руководства стран социализма, которые к вышеописанной логике примешали очень много разной левацкой и прочей чуши, ереси и отсебятины. А в итоге эта сорная трава совсем закрыла исходное рациональное зерно: упорядочить распределение, избавить людей от страха и азарта взаимного пожирания.

При чём тут все эти анархические заморочки, вся эта «свобода», которой так загоняются разномастные леваки? Если тебя защищают – то ты подчиняешься всем нуждам и необходимостям защищающей системы, и, следовательно, несвободен. А если тебя не защищают – то ты удираешь от убийц, и тем более несвободен.

Единственная свобода, которая может быть в цивилизованном обществе – это свобода от греха[9], но она никак не связана с анархическим произволом поведения индивида. Поэтому мы говорим, что внутри мира социализма было много его собственных ошибок, искажений и извращений исходной логики УПОРЯДОЧИВАНИЯ РАСПРЕДЕЛЕНИЯ.

Однако внутренние проблемы социализма никак не могут оправдать регрессивную и зоологическую химеру сознания, включающую в себя либеральные свободы, и попытки совместить демократию, законность с неограниченной и бесконечной частной собственностью.

Как бы тяжки не были искривления цивилизационной логики внутри социализма – болезнь не лечат ядом. А вышеуказанная химера – яд для цивилизации. Она одновременно разрушает как базис ненасильственных, «цивильных», цивилизованных отношений между людьми, так и надстройку: их сознание, разум, здравый смысл.

Вне упорядоченного распределения, без ограничений личного хапка – ничего, кроме гражданской войны быть не может. Она тлеет под террористическим спудом угнетателей только для того, чтобы вспыхнуть ярче при любом удобном для выражения ненависти случае. Если распределение не упорядочено – то общество неизбежно раскалывается на каннибалов и жертв каннибализма. А чувства, которые они друг к другу испытывают – понятны.

Разрушение сознания идёт тем путём, что бесчисленные химеры, оторванные от объективной реальности – мифы о свободе, равенстве, демократии и т.п. отравляют мышление и делают его в прямом смысле неадекватным. Из инструмента, помогающего выживать – мышление становится патологическим, суицидальным процессом, мешающим носителю выживать, убивающим носителя.

+++

Безусловно, что необходимо тщательно обдумать, проработать все ошибки предыдущего социалистического строительства, в корне пересмотреть очень многие подходы вождей прошлого, отделить рациональное зерно от сектантских оболочек и нелепой отсебятины исторических персоналий.

Но безусловно и другое: никакого пути сохранения и тем более развития цивилизации (как обобществлённого, коллективного разума человечества, преемственно передающегося из поколения в поколение и от поколения к поколению возрастающего в знании и могуществе), кроме социализации, нет.

Нельзя сохранить культуру или науку, законность или государственность – если потакать звериным инстинктам растащиловки и самодурства, выраженным в частной собственности и либеральных свободах атомарной личности.

Мы проснёмся завтра или в коммунизме – или в каменном веке. Третьего не дано.