СПРУТ (Становление системы неокапитализма)

https://ic.pics.livejournal.com/ss69100/44650003/2114143/2114143_300.jpgНастоящая публикация – это первая глава большого аналитического труда известного экономиста Вазгена Липаритовича Авагяна, посвящённая становлению "вторичного капитализма" на руинах социальных государств.

Почему отжившая архаичная форма вдруг "обретает кровь и плоть", из мрачного далёкого прошлого превращается вдруг в наше будущее? Авагян системно анализирует эту проблему.

Первая глава посвящена пограничным вопросам: деградации мысли у типичного представителя масс и связи этой деградации с появлением наиболее варварских форм общественных отношений.

Глава 1. Деградация мысли и архаизация отношений

Вообразите себе городской парк, в котором никто не занимается сохранностью собственно парка. Зато каждый преследует собственные, частные, шкурные интересы.

Одному нужны скамейки на собственный садовый участок, и он украл скамейки из никем не охраняемого парка.

Второму нужны дрова для бани – он напилил их из деревьев парка.

Третьему потребовались бетонные балки – и он выковырял бордюры клумб… И т.п.

Судьба такого парка совершенно очевидна: он в итоге придёт в крайнее, величайшее запустение.

При этом важно отметить, что расхищающие его «хозяйственные частники» не испытывают к нему ненависти (по крайней мере, не все из них испытывают её). Они совершенно не желают парку зла – они просто заняты удовлетворением своего частного вопроса. Каждый.

Тот, кто воровал бордюры – не пилил деревьев, а тот, кто пёр скамейки – не расхищал цветочных клумб. Поскольку парком в целом никто не занимается, а все занимаются только своими частными выгодами – парка в итоге не будет.

Но тех, кто его расхищал – это может даже удивить. Мол, мы вовсе не хотели превращать парк в пустырь. Мы лишь взяли немножко ничейного барахла, а в остальном – веток не ломали…

Ещё один экономический факт, заставляющий задуматься об «экономическом чуде либерализма». Парадокс в том, что гибнущий парк в КРАТКОСРОЧНОМ режиме выгоднее для посетителей, чем хорошо охраняемый.

В хорошо охраняемом парке можно только гулять, но нельзя ничего с собой прихватить (в рамках прихватизации). В гибнущем и брошенном парке всё, что схватил – всё твоё.

То есть краткосрочная выгода посетителям очевидна. Другое дело, что потом, в ДОЛГОСРОЧНОЙ перспективе, не останется никакого парка. «Так это ж пойми, потом!» – как пел Галич.

То, что я рассказал в виде притчи о парке, можно рассказать о заброшенном доме, заводе, корабле, и вообще любом хозяйственном объекте. Если его можно растаскивать, то он в краткосрочном режиме выгоднее охраняемого, в долгосрочном режиме – ноль и пустырь.

А вообще-то я говорю, обобщая эти очевидности, о либеральной экономике в целом! Могут ли либералы повысить уровень жизни? Не всем, ненадолго – но могут.

Снимая все вложения в общественные долгосрочные программы(от покорения космоса до подготовки специалистов, врачей, учителей будущих поколений) – он, теоретически (если не разворует изъятое) может вложить это в краткосрочное потребление. Ну, это известный всем с детства случай с Буратино, который продал Азбуку ради билета развлечений.

В краткосрочном режиме Буратино свой уровень жизни и потребительских удовольствий, безусловно, повысил. Кто бы спорил!

Другое дело, что потом и развлечение кончилось, и грамоте так и не научился (Азбуку продал). Это и есть «скромное обаяние» либерального дурдома – не копить, не увлекаться великими проектами и долгосрочными программами, а тратить всё на себя, здесь и сейчас.

За счёт этого удаётся иногда (не всегда) поднять уровень потребления широких масс. По сути, это повышение достигается за счёт проедания Родины и Будущего. У либералов нет ни Отечества, ни перспектив.

+++

Неокапитализм на развалинах стран социализма и руинах «социальных государств», спутников соцлагеря (пока был СССР – были и социальные гарантии в западной Европе; нет СССР – не стало и гарантий) возникает, если говорить о самом глубинном уровне, как следствие нравственного, духовного и умственного одичания широких масс.

Примитивный человек уже не в состоянии поддерживать сложные системы отношений, какими бы совершенными они ни были теоретически. На практике они примитивному человеку непосильны, непонятны, в них слишком «многа букф».

И потому примат склонен отдавать предпочтение системам более примитивным, то есть более соответствующим его внутреннему духовному и умственному уровню.

Так функционирует система «сообщающихся сосудов»: оскудение внутреннего мира людей приводит к оскудению окружающих их сред, и наоборот.

Неокапитализм не только является нарастающей криминализацией, но и, по сути, имеет её своим источником. Если мы задумаемся в экономических категориях, то криминал – единственная альтернатива справедливости при распределении.

Иначе говоря, любые блага можно распределять либо по справедливости, понятной большинству, не вызывающей у большинства сомнений, либо силой, наглостью, шантажом и террором. Если большинство людей считает распределение несправедливым, то как можно сохранить его в том виде, в каком оно есть? Только насилием – ведь иначе, согласитесь, никак!

Отказ от принципа справедливости – понимают это люди или не понимают – есть переход к воровскому закону, в криминал, а не куда-то ещё.

С древнейших времён, с первых веков истории государство формируется в жесточайшей борьбе с океаном частной собственности, а законность – в жесточайшей борьбе с океаном поведенческого произвола. Государство и право неразрывно связаны между собой, но точно так же неразрывно, и перетекая друг в друга, связаны частная собственность и поведенческий произвол её владельцев.

Нельзя совместить собственность и законность: законность есть подчинение, собственность – господство. Как можно одновременно подчинятся и господствовать, хозяйничать – и служить? Понятно, что либо то, либо другое!

Важно отметить и ещё одну грань этой борьбы: с момента становления исторического процесса Рациональность сражается с тёмными инстинктами Иррациональности. И если всё рациональное пытается выразить себя языком общих принципов (познания, закона, морали), то иррациональное и тёмное начало человека прячется в частной собственности и произволе личности (либеральных «свободах»).

Это легко доказать. Если человек будет вести себя рационально и нравственно, то его частная собственность утратит смысл, оставаясь его частной собственностью чисто формально, номинально, а фактически (в силу разумности употребления) уже став достоянием общества.

Например, Третьяковская галерея из частного собрания купца Третьякова превращается в общественный музей, по завещанию самого Третьякова, который подарил собранные им шедевры живописи народу. И частная собственность купца Третьякова, которая была частной лишь формально, в итоге растворилась в общественную собственность.

А если бы Третьяков, вместо разумного распоряжения частными капиталами семьи, настаивал на их частном характере, то он имел бы полное право, например, для забавы сжечь собранные шедевры или залить их кислотой.

Он же собственник, правильно? Картины он купил, художникам заплатил, имеет он право делать с покупкой что угодно?

Безусловно, в том и заключается принцип частной собственности, что частный приобретатель имеет право делать с собственностью, что ему вздумается, и в первые тысячелетия истории это распространяется и на избиваемых, умерщвляемых владельцем рабов (по Аристотелю – «говорящих орудий» и «двуногий скот»).

Сам смысл собственности – в произволе её владельца, включающего и законность безумных его проявлений. Если собственность запретить использовать любым образом, то она просто по определению перестаёт быть частной собственностью.

Её владелец превращается в арендатора, в того, кто взял вещь напрокат – и обязан соблюдать правила в обращениис нею, от которых, конечно и естественно, свободен владелец.

Таким образом, главное в частной собственности – это право собственника на произвол и право собственника на безумие. Без двух этих прав частная собственность теряет смысл, утрачивает свой предмет, как житейски, так и юридически.

Приведу такой пример: потомок князей может называть себя князем, формально он им, как потомок, и является, но… Главное-то в князе – земельная собственность, маленькое (или не очень маленькое государство) в котором он монарх.

А если земельная собственность и выстроенная на ней государственность княжеского рода утрачена давно и безвозвратно, то княжеский титул теряет смысл, утрачивает свой терминологический предмет. Формально, конечно, бабочка остаётся гусеницей, но по факту-то, раскройте глаза, она давно уж не гусеница, а бабочка!

Точно так же следует говорить и о частной собственности: частная собственность, как явление, имеет свои параметры (важнейшие из которых – полнота прав и полное отсутствие обязанностей к предмету своей собственности). И если эти параметры утрачены, то бессмысленно называть «частной собственностью», то, что в итоге из неё получилось.

+++

Апологетика частной собственности на практике всегда оборачивается апологетикой криминала, воровского закона, «захватного права» и разбоя с произволом.

Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин писал: "Горе – думается мне – тому граду, в котором и улица, и кабаки безнужно скулят о том, что собственность священна.

Наверное, в граде сем имеет произойти неслыханнейшее воровство!" Писано в XIX веке…

Ведь в частной собственности, и особенно в стремлении к ней заложены тёмные и первобытные, звериные начала-инстинкты: антигосударственное, антиправовое, аморальное и антиразумное.

Пределом развития частных владений является феодальная раздробленность, с которой государство много веков и очень жестоко боролось.

То, что всякое частное поместье стремится превратить себя в суверенное княжество, то, что всякое частное владение – зародыш феодального сепаратизма – совершенно очевидно. Понятно и другое: внутри частного владения действуют свои, внутренние, хозяином установленные законы, а общегосударственные если и признаются (тоже не всегда) – то только формально.

Аморальность заключается в том, что собственность немотивированно-неотчуждаема, свободная воля распоряжающегося ею хозяина выше моральной очевидности.

То же самое можно сказать и о разумности: свободная воля хозяина выше логической несвободы расчётов разума. Мы считаем разумным и моральным одно, а хозяин собственности – совсем другое, и он в своём праве.

Если же частный собственник попытается слиться с законом, моралью и разумом, то он перестанет быть частным собственником, если не формально, то фактически. А раз так, то и формальная принадлежность уже не имеет никакого значения, как у галереи купца Третьякова.

Она ведь не только после смерти купца стала общественным достоянием, она и при жизни, формально принадлежа Третьякову, уже была народным музеем живописи. Её перехода из частной собственности в государственную никто из посетителей даже и не заметил!

Нетрудно понять, что неокапитализм – это регресс человека и межчеловеческих отношений, это переход, обратный третьяковскому: из общественной и государственной собственности в частную. Не только от централизованного государства зародышу феодала-частнику, но и от законности распоряжения – к произволу, от рационального – к иррациональному, от морально-справедливого к вопиюще, кричаще несправедливому.

Дегенеративно-регрессивная природа в неокапитализме выражена гораздо отчётливее и однозначнее, чем в классическом капитализме XIX века.

В классическом капитализме содержалась стадия восхождения, в нём было много всего – и дурного, но и хорошего. В неокапитализме на руинах социальных государств – нет ничего, кроме падения.

Если старый капитализм на свою ступень ступил ногой, то неокапитализм ударился о ту же ступень головой при падении.

Спекулируя среди дегенератов тем, что система разумного управления обществом НЕДОСТРОЕНА, неокапитализм предложил разобрать уже построенное.

Вместо того, чтобы достроить начатое уже в первые века истории здание Рациократии – его начали бешено и бесновато демонтировать. Нет крыши? Так давайте и стены разберём, и фундамент растащим!

Источники и составные части такого регрессивного и патологического явления, как неокапитализм – многообразны. Один из них – деградация человеческого сознания, отупение мышления при улучшении условий жизни, в ХХ веке бывшее скоростным и радикальным.

Идиоты, которые раньше просто вымирали за свою неадекватность – превратились в избирателей и родителей себе подобных идиотов.

На этот процесс, опасность которого вовремя никто не оценил, наложился высокий уровень стрессов ХХ века, психологическая усталость человека от стремительности прогресса, головокружение от смены техники вокруг него.

Естественно сложившиеся процессы деградации были роковым образом усилены геополитической борьбой. Той, в которой проигрывавший противник, США, применил психическое и психотропное оружие массового поражения. И, кроме того, сделал ставку на дегенератов, на низшее в человеке – а затем активно стимулировал всю человеческую низость.

Главная опора капитализма – это опора на зверя в человеке. Это очень серьёзная опора, потому что зверь (первородный грех) живёт в каждом. Но всякая политическая сила неизбежно начинает зависеть от своей опоры.

Опираясь на зверя в человеке, неокапитализм неизбежно вступает в конфликт со всем человекообразным в обществе. Всё человеческое в человеке поневоле становится для него враждебным. Следовательно, во имя сохранения власти капитала, следуя его инстинкту самосохранения – всё человеческое начинает подавляться и преследоваться.

Отсюда разрушение образования, информационной политики государства и насаждение дурманящих, психотропных средств со времён опиумных войн до нынешних наркократий. Такие фокусы, как ЕГЭ взамен нормальной школы, очень дорого обходятся технической инфраструктуре общества, формируют тупые поколения, неспособные справится с техникой предков.

Но неокапитализм вынужден с этим мирится, потому что зависим от своей главной опоры: животных инстинктов и низших сторон человеческой природы.

Как будет безграмотный, вместо школьного образования получивший «пустышку», обкурившийся наркотиками торчок управлять атомными станциями, поездами, самолётами, да и просто башенным краном, например? Понятно, что плохо.

Но принять серьёзных мер против внутренней деградации человека неокапитализм не может, потому что строит себя из этой внутренней деградации.

Усиливая разум, мы усиливаем рационализм, абстрактное мышление, способность ума к обобщениям – следовательно, подрываем тот иррационализм, густо замешанный на зоологических отправлениях, из которого строятся рыночные отношения.

Усиливая законность – мы подрываем тот произвол, на котором стоит частная собственность, и лишаем частную собственность смысла. Поскольку это не всем понятно – будем разжёвывать (извините за дотошность и азбучные истины!).

Допустим вы владеете 10 тыс акров земли. Вначале вы ими владеете, как самодержавный монарх своей территорией, то есть делаете там что хотите, никого не спрашивая. Затем приходят законники и начинают теснить ваш произвол, постепенно сводя его к нолю.

Вам запрещают использовать землю экологически-вредным образом, что понятно каждому разумному человеку, но ограничивает вас, как собственника. Далее, вам запрещают не только загрязнять, но и истощать землю, опустынивать её, предписывают в обязательном порядке рекультивацию почв.

То есть вашими полевыми работами уже не вы руководите, а законодатели! Далее – закон начинает защищать права ваших батраков. Он предписывает, сколько вы должны им платить, он предписывает, в каких условиях они должны работать, по сколько часов и т.п.

В итоге батраки наняты не вами, а государством – потому что все условия не вы, а государство предписало!

И возникает, рано или поздно вопрос: ав каком месте я частный собственник? Я получаю какую-то (тоже законом предписанную) часть извлекаемой из земли прибыли? Но ведь и зарплата директора совхоза – тоже часть извлекаемой из земли совхоза прибыли! Чем тогда я, частный собственник, отличаюсь от директора совхоза?

Последний ответ: паразитизмом. Чистая рента не требует никакого трудового участия получателя ренты. Права управлять закон у него уже отобрал, собственник уже не управляет, как самодержавный монарх, а вот права паразитировать на собственности – нет.

Отсюда неизбежно вырастает вопрос об отмирании частной собственности: если частный собственник более не монарх-самодержец, если он всего лишь получатель ренты и чистой воды паразит – зачем нужен обществу такой паразит?

Наука против рынка, потому что наука вообще против всякой непредсказуемости и неуправляемости, наука стремится любой процесс изучить, а изучив – поставить под контроль человека. В области экономики это планирование: научный подход к удовлетворению потребностей.

Но и законность против рынка, потому что законность противоположна либеральным «свободам», всему тому звериному, вложенному в инстинкт, что называется словами «самодурство», «самоуправство», «самоволие» и т.п. Закон есть закон, он самовольства не терпит.

Где самоуправство – там нет закона. А самоуправство и самоуправление – не случайно однокоренные слова! Частная собственность не может без самоуправства – тогда как закон самоуправства не приемлет. Вот они и разошлись навсегда!

+++

Неокапитализм с его звериной основой, опорой на низшие инстинкты и человеческую низость (опора, мощью которой не следует пренебрегать, она страшная по силе) – объединяет «права и свободы» в нечто единое. На самом деле это уловка, права – логическая противоположность «свобод». Это тоже нетрудно доказать.

Право – есть фиксация отношений. Если мне положена квартира от государства (моё право) – то нет никакой свободы, давать её или не давать. В праве зафиксирована обязательность, несвободность действия. Если меня нельзя подвергать телесным наказаниям, то какая же тут свобода? Где же тут выбор? Нельзя – и точка, и никаких «свобод».

Любая из либеральных «свобод»[1] – отказ от фиксации отношений. Чуждая христианским представлениям о высшей Свободе (в Духе), либеральная «свобода» строится всего лишь на технической свободе альтернативы, на простой и примитивной неопределённости выбора.

Суть сводится к формуле:«делай, чего хочешь, ты никому не должен» и «запрещается запрещать».

Но если ты никому ничего не должен, то и тебе никто ничего не должен. Почвы для существования прав человека (обязательно-принудительных действий в его пользу) нет. Свободные отношения убивают права человека, а права человека уничтожают своим существованием свободу.

Потеря прав очень болезненна для цивилизованного существа, а потеря свобод – для животного, выпестованного дикой средой. Домашнее животное томится без корма и тепла, а дикое животное – томится в клетке. В частности, кошке очень неприятно, что её не выпускают из квартиры гулять, когда ей хочется, сидя у дверей неистовым мяуканьем кошка выражает свой гневный протест по поводу лишения свободы.

Поскольку человек – существо двухсоставное, то есть состоит в какой-то мере из животных инстинктов, а в какой-то мере из носителя цивилизованных норм поведения (пропорции варьируются), то человеку тяжело и лишение прав, и лишение свобод.

Человеку хочется быть одновременно и свободным (я никому ничего не должен) и обеспеченным, защищённым (мне все должны, и много чего).

Конечно, человек владеющий аппаратом логического анализа понимает, что так невозможно устроить. Нельзя выстроить общество, ответственное перед людьми – из безответственных людей. Личная безответственность (свобода) порождает необеспеченность и незащищённость, помещает людей в дикие джунгли, где начинается «игра на выживание».

Но обеспеченность и защищённость – убивают либеральные «свободы». Хочешь жить в обустроенном мире – будь ответственным и законопослушным, что исключает произвольные (свободные) поступки и разнузданное поведение.

Неокапитализм адресован людям, утратившим логику мышления, умственно-одичавшим. Потому он не смущается логическим противоречием между правами человека и его свободами (зафиксированной нефиксированностью), понимая, что одичалые зверолюди подвоха не раскусят. Неокапитализм сулит сразу и права, и свободы, потому что замешан на лжи, и не собирается давать в итоге ни прав, ни свобод.

А всякое отсутствие предмета тождественно отсутствию другого предмета[2]. Ситуация, в которой существуют и права человека и свободы невозможна, а вот ситуация, в которой отсутствует и то, и другое – вполне логически допустима.

Например, у античного раба-вещи нет никакой свободы, но нет у него и никаких прав. Все права, как и вся свобода – сконцентрированы у рабовладельца.

(Продолжение следует)