Скрепы — не только духовные

Лет пять назад президент РФ впервые заговорил о духовных скрепах. Некоторые его оппоненты тут же ехидно перефразировали: духовные скрепки. Но различие данных терминов — качественное. Скрепка соединяет (как правило, временно) то, что имеет смысл и ценность даже порознь — например, купюры в пачке или копии одного документа. Скрепа же придает скрепляемым ею частям новое качество, отсутствующее у них порознь. Легко представить женскую талию без обруча хула-хуп на ней — пусть он для нее и полезен. Но попробуйте представить себе бочку без обручей! Она превратится в груду дощечек.

Модные сейчас политические и экономические либероидные теории как раз и строятся на непонимании различия между целым и суммой его частей. Они провозглашают благотворность свободы личности безо всякой оглядки на общество. То есть опираются на представления только о личности или в лучшем случае о прямом взаимодействии двух личностей. А в теории систем есть фундаментальное правило: каждый новый уровень организации структуры порождает новые закономерности, не поддающиеся пониманию — не говоря уж про объяснение — на основании закономерностей нижележащих уровней.

Поэтому либероиды — при любых доработках и совершенствованиях — обречены в практически важных случаях — когда надо работать на уровне общества или хотя бы достаточно большого коллектива – давать ошибочные рекомендации.

Духовные скрепы — именно то, что делает нас единым обществом, единым целым, придает нам новое качество, новые возможности. Приведу пример хрестоматийно известной
русской скрепы — щедрости.

Часто говорят: русским легко быть щедрыми — такая большая богатая страна, есть что дарить. Наоборот: страна такая большая и богатая как раз потому, что щедрая, и к ней многие тянутся.

На пиках своего величия — перед временными распадами в 1917-м и 1991-м годах — Россия включала примерно две сотни народов. Точное число неизвестно, ибо нет однозначных критериев отграничения самого понятия. Так, если русских жителей земель, несколько веков пребывавших под литовским и польским владычеством, считать самостоятельными народами — украинцами и белорусами, то придется по аналогичным этнографическим и лингвистическим критериям провозгласить отдельными народами еще и архангелогородцев, вологжан, волжан, уральцев, сибиряков, приамурцев, каждое из дюжины
казачьих — иррегулярных пограничных — войск… А, скажем, мокша и эрзя — отдельные народы или только ветви единой мордвы?

В центральной части России — Российской Федерации — остается при распадах значительная часть представителей отпавших народов. Скажем, поляков и финнов (в том числе на руководящих постах) заметно поубавилось только после Великой Отечественной войны, когда их чуть ли не в порядке партийного задания отправили соучаствовать в переобустройстве исторической родины (а заметную долю евреев с фронтовым опытом в порядке партийного задания послали превращать подпольные отряды в армию обороны Израиля). А сейчас в Москве число азербайджанцев сопоставимо с Баку и армян — с Ереваном. Русские никого не изгоняют: незачем нам драться за каждый кусок.

Итак, нынешняя Россия — по меньшей мере пара сот народов. Увы, далеко не все помнят: из всего этого изобилия всего 10–15 в разное время по разным причинам сопротивлялись своему вхождению в состав державы. Остальные очень радовались. Несколько десятков даже десятилетиями просили, чтобы Россия приняла их в свой состав. Так, прошения гетманов Запорожского казачьего войска содержали не только формулу «мы народа русского и веры православной», а еще и подробные описания притеснений русских поляками, православных католиками. Цари земель Картли и Кахети умоляли защитить грузин от турок, а когда оказалось, что войска под их собственным командованием не в состоянии нормально взаимодействовать с русскими, царь Георгий XII Гераклович Багратион в 1800-м упросил включить Грузию в состав России на общих основаниях.

Сходным образом десятки северных народов обрели защиту от чукчей (те в суровых условиях веками отрабатывали специфичные боевые искусства и, в конце концов, блестяще научились жить за счет соседей), а заодно (с чукчами вместе) от мастеров спаивания (при рационах, доступных на севере, не нужны ферменты, защищающие от опьянения).

Но далеко не все народы, вошедшие в Россию, нуждались в массированной силовой защите. Куда чаще оказывалась полезна как раз русская щедрость.

Маркс заложил традицию: исследовать любой общественный вопрос, начиная с экономического конца.

Едва ли не каждый народ, вошедший в состав России, тут же начинал платить заметно меньшие налоги, чем в бытность свою в составе других государств. Причин тому много — в частности, то, что в большом государстве управленческие издержки в расчете на душу населения вообще ниже. Но и власть не желала брать с людей больше необходимого. Хотя бы потому, что еще на заре писаной истории России второй князь династии Рюрика — его сын Игорь — убит за попытку беспредельничать при сборе налогов. Его жена Ольга отомстила древлянам, но печальный опыт учла и потомкам велела. Впрочем, на мой взгляд, куда важнее не всплеск княжьей жадности, а традиция, заложенная еще греческими консультантами при создании единого государства вдоль Янтарного пути — из Варяг в Греки.

Мы привыкли отсчитывать государственность Руси от вокняжения в 862 году Рюрика (по самой династически выгодной версии — Хрёрик, сын Хемминга, граф Дорестада, Рустрингена, Ютландии, старший в доме Скьёльдунг; древнегерманскому «скьёльд» соответствует новогерманское «шильд» и русское «щит») в Господине Великом Новгороде.

Но еще парой веков ранее для безопасности торгового пути в стороне от Европы, разодранной варварскими междоусобицами, греки поспособствовали слиянию кланов, живущих вдоль текущих в меридиональном направлении рек, в единое государство: куда выгоднее платить одному крутому пахану, чем мелким беспредельщикам на каждой кочке. Паханом назначили киевского князя: через Киев проходила северная ветвь Шёлкового пути, что позволяло меньше брать с Янтарного. Правда, потом Киев регулярно занимали князья Новгорода: в соседней с ним нищей голодной Скандинавии можно было навербовать стаи готовых сражаться за еду. Но, сев на киевский престол, князья продолжали умеренность в налогах.

Россия не раз делилась опытом государственного и хозяйственного строительства. Так, Среднюю Азию нам пришлось начать в 1860-х покорять не ради приближения к жемчужине британской короны — Индии, а потому, что исчерпались возможности местного хозяйства, и народ уже не мог выжить без ограбления сопредельных — руссских! – земель.

Причем русский чиновный аппарат сумел не только поумерить аппетит местных управленцев, но и наладить новую систему хозяйствования, давшую народу приемлемые средства к существованию.

Грабительские налеты стали менее выгодны, чем обычная жизнь. Войдя в состав России, Средняя Азия перестала угрожать себе и окружающим. Сходным образом за десятилетия Кавказской войны по обеспечению безопасности путей сообщения России со свежевошедшими в нее Арменией и Грузией мелкие горские народы не только убедились, что привычный для всех горцев мира (из-за бедности хозяйства) грабеж теперь не обеспечивает выживание, но и получили от русского государства новые способы заработка, включая многократно возросший рынок сбыта продукции своих мастеров. До совершенства довел систему один из величайших хозяйственников XX века (за что после его убийства бесхозяйственные конкуренты старательно его оклеветали) Лаврентий Павлович Берия. Он справедливо рассудил, что за мандарины с одного дерева или чай с одного куста можно получить в хлебородных частях России в десятки раз больше зерна, чем даст земля под этим кустом или деревом, и выстроил по всему Закавказью (а прежде всего в родной Грузии) производства, ввязанные в общероссийский рынок. С его легкой руки о грузинах в послевоенное время рассказывали у нас анекдоты в том же духе, что о техасцах в Соединенных Государствах Америки или о новых русских в наши лихие 1990-е.

Богатому легче быть щедрым.

Источник – http://business-magazine.online/

https://vassermans.ru/wp-content/uploads/2018/09/0slfxo52o6jy-640.jpg