XX-XXI века: война за сакральное

https://ic.pics.livejournal.com/ss69100/44650003/1699686/1699686_300.jpgВся современная история есть не что иное как борьба за сакральное.

Это непрестанное столкновение различных (зачастую диаметрально противоположных) взглядов на сакральное, сопровождающееся попытками нейтрализации/уничтожения чуждой сакральности.

В процессе этой беспощадной схватки мощные разнонаправленные потоки десакрализации сталкиваются с ответной ожесточенной борьбой за ресакрализацию поруганных и отвергнутых святынь.

Жизнь диктует необходимость вырабатывать навыки постижения других культур и открытия таких ракурсов «сакрального», которые проявляются в рамках иных духовных традиций. Более того, своя трактовка метафизики истории может быть у атеистов, скептиков, агностиков и т.д. и т.д.

Десакрализация — важнейший аспект борьбы цивилизаций. Если Достоевский писал о разных «богах» у разных народов, которые несовместимы между собой, то философы гностического толка говорят о народах и расах как силах, ведомых разными «архонтами».

Наиболее остро эта проблема борьбы богов и полубогов выражена у оккультистов, теософов, спиритуалистов. Все они претендуют на ревизию священной истории, на ее переписывание по своим законам и правилам. Сегодня влияние сторонников пересмотра метафизических основ все больше переходит из книжной в практическую плоскость, все больше касается всех людей.

В конечном счете «священная история» — это признак духовного суверенитета. И если народ лишается мистики и метафизики в своем ощущении истории — это симптом его десуверенизации и поражения.

При этом мистика и метафизика могут быть закамуфлированы под нечто чисто позитивистское и рационалистическое. Но суть дела от этого не меняется. В центре исторической картины мира лежит миф (как форма самосознания и самоописания).

Если миф дезавуирован, демистифицирован, лишен силы, не внушает веры в себя у своих культурных адептов — картина истории, а вместе с ней и ценностная картина мира распадаются, а человек и общество неумолимо погружаются в хаос.

К настоящему моменту современную историю можно воспринимать как арену сложного конкурентного взаимодействия нескольких национальных и наднациональных проектов, предполагающих собственное видение истории и будущего.

К числу основных национальных проектов можно отнести американский, английский, германский, иранский, израильский, китайский и индийский проекты. К наднациональным проектам относятся, прежде всего, всеевропейский, ватиканский, исламский и транснациональный глобалистский проект, в основе которого лежит англо-саксонский стержень, спаянный еврейским финансовым капиталом.

Достаточно очевидно, что национальные проекты вступают в сложные союзно-попутнические отношения с наднациональными проектами.

Так, США, имея собственный национальный проект, в своей реальной политике чаще всего служат орудием в руках транснационального проекта.

Россия, начиная с XVI века обладавшая собственной миссией и в ХХ веке возглавлявшая глобальный социалистический контрпроект, сегодня все еще находится в дрейфе между различными моделями десуверенизации и обретением новой суверенности. В настоящий момент Россия де факто является орудием, если не игрушкой, в руках других мировых субъектов.

Внешний контур основных национальных проектов связан с категорией национальной мечты, понимаемой в качестве побудительной причины и мотива преобразования внешней и внутренней действительности, а также важнейшего инструмента строительства индивидуальной и коллективной картины мира.

Доктор исторических наук Л.О. Терновая отмечает, что основы «американской мечты» были рождены еще до открытия Америки[44]. Американский историк литературы Джилберт Чайнард писал: «С самых ранних дней западной цивилизации люди мечтали о потерянном Рае, о Золотом веке, где было бы изобилие, не было войн и изнурительного труда. С первыми сведениями о Новом Свете возникло ощущение, что эти мечты и стремления становятся фактом, географической реальностью, открывающей неограниченные возможности»[45].

Источником словосочетания «американская мечта» считается написанный в период Великой Депрессии в жанре исторического эссе трактат Джеймса Траслоу Адамса «Эпос Америки» (1931), в котором она формулируется как «мечта не просто об автомобиле и высокой зарплате, но о таком социальном порядке, при котором каждый мужчина и каждая женщина могут в полной мере достичь того, чего они способны достичь изначально, причем их достижения должны быть признаны другими вне зависимости от случайных обстоятельств рождения или положения в обществе»[46].

Центральным элементом «американской мечты» как национальной идеи США принято считать образ «Града на Холме» (City upon a Hill), заимствованный из библейской истории (Ис. 2, 2–3). В библейском контексте речь идет об оплоте спасительной веры, где найдут пристанище все «блаженные духом».

Применительно к Новому Свету этот образ был декларирован в 1630 г. теологом конгрегационалистом Джоном Уинтропом, поставившим перед пуританами крайне высокую планку духовности и любви к ближним и сформулировавший пророчество как условие: в случае если мы «сохраним единство духа в узах мира, Господь станет нашим Господом и с радостью поселится среди нас как среди избранного его народа» — тогда мы «будем подобны городу на Холме, взоры всех народов будут устремлены на нас».

Сплав американской мечты соединил в себе упрямое выдвижение в фокус картины мира таких принципов как индивидуальная свобода, динамизм и предпринимательский активизм, вера в то, что каждое следующее поколение будет жить лучше, чем предыдущее[47]. Можно сказать, что американцы сакрализировали эти светские ценности и установки.

Это сделало американскую мечту не столько символом служения, как у Уинтропа, сколько символом классического англосаксонского оптимизма сильного, живущего по «законам джунглей».

В то же время такой миф оказывается привлекательным для миллионов, если не миллиардов молодых людей по всему миру, полных витальных сил, веры в себя и готовности начать строить свою жизнь с нуля — но не у себя дома, где все «мрачно», а в заокеанском мире богатства и открытых возможностей.

Весьма существенный сдвиг самосознания национальной мечты заметен в современном Китае, при этом происходит возвращение к традиционным моделям и обозначился тренд на сакрализацию институтов современной власти в КНР с целью обоснования ее концентрации в руках потомственной «красной элиты» страны.

После занятия поста главы государства, Си Цзиньпин выдвинул лозунг о достижении «Китайской мечты о возрождении великой китайской нации» и восстановлении утраченной в колониальный период национальной гордости[48]. Главная внешнеполитическая инициатива Си Цзиньпина — создание Экономического пояса Шелкового пути, сердцем которого является провинция Шэньси (малой родины ныне правящей в Китае группировки).

В качестве исторического обоснования своего лидерства группа «шэньсийцев» позиционирует четырехтомную работу специалиста по военной истории Ли Лина «Наш Китай» (2016).

Ли Лин выводит сакральное и идеологическое начало Поднебесной из истории империи Цинь, центр которой располагался в современной Шэньси: «В древности Поднебесной добивались из Шэньси», — такими словами венчаются исторические построения Ли Лина, прозрачно намекающего на родную провинцию нынешнего лидера.

Центральной осью исследования Ли Лина являются не этнические процессы формирования китайской нации, а ее мистические основания — центры зарождения единого государства и центры силы — священные пики и пределы, которыми императоры, исполняющие роль верховых жрецов, очерчивают сакральные границы Поднебесной, выстраивая внутреннюю и внешнюю политику страны[49].

В своих построениях Ли Лин игнорирует конфуцианскую концепцию легализации власти через «мандат неба» для праведного правителя и неба как источника благодати, заменяя ее системой более древних культов, связанных с возвышенностями и понятием «земли».

При этом Конфуцию приписывается стремление возродить «единый Китай» в соответствии с мечтой династии Чжоу: «Всю жизнь Конфуция преследовала мечта, мечта властителя Чжоу… это и есть самая ранняя “китайская мечта”».

По мнению Ли Лина, даже великий китайский революционер Сунь Ятсен лишь реинкарнировал принципы первого императора единой Поднебесной Цинь Шихуана («Пять священных пиков совместно усиливают (течение силы) друг друга»), а не изобрел новые методы решения национального вопроса в Китае. Таким образом, консолидация ценностного наследия Китая происходит вокруг нескольких осевых сакральных линий[50].

Согласно Ли Лину, Западной и Северной Евразии отводится роль «пассивного, темного и женского начала «инь», а основная масса Китая предстает активной, действующей, формирующей мужской силой «ян». Такое новое позиционирование фиксирует новую внешнеполитическую доктрину Китая на идеологическом и даже религиозном уровне сознания его политической элиты»[51].

С категорией «земли» как «жизненного пространства» тесно связана и немецкая национальная идея. Немецкий институт Аненербе («Наследие предков») заставлял по-новому взглянуть на немецкую мечту, в своей сугубой обнаженности представляющую сложный агломерат, состоящий из уютной обывательской мечты о личной и семейной обустроенности, немецкого мистического романтизма и идеалов имперского национального реваншизма. Корни этого мироощущения лежат глубоко в германской истории.

Все эти элементы чутко отрефлексировал и постарался максимально воплотить в жизнь Адольф Гитлер в рамках проекта Третьей империи (1933–1945), являвшегося своеобразным авангардным развитием Священной Римской империи германской нации (1512–1806).

Отметим, что за два десятка лет до публикации программной книги будущего фюрера «Майн кампф» (1925) видный немецкий ариософ, бывший цистерцианский монах и член небезызвестного «Общества Туле» барон Йорг Ланц фон Либенфельз писал в своей книге «Теозоология, или Естественная история богов» (1904):

«Земной шар был и остается колонией Германии! Каждому храброму германскому солдату — крестьянский двор, каждому офицеру — рыцарское поместье! В этом и заключается справедливая земельная реформа, это и есть справедливая реформа арендной платы. Если она будет осуществлена, то хотел бы я посмотреть на того, кто осмелится нам сопротивляться и не будет сокрушен! Под ликование освобожденного богочеловечества мы завоюем весь земной шар»[52].

В неудачных прожектах кайзеровской Германии, а впоследствии гитлеровского Третьего рейха некоторые современные исследователи усматривают концептуальные истоки нынешнего Евросоюза. В XIX веке идейным обоснованием подобных планов стала концепция Серединной Европы (Mitteleuropa).

Ее сторонники полагали, что центральное географическое положение Германии дает ей право претендовать на руководство другими европейскими государствами. Под Срединной Европой, как правило, понимали (доктрина Ф. Науманна) политический или экономический союз центрально-европейских государств под главенством Гогенцоллернов.

Особое место в планах создания Серединной Европы отводилось союзу Германии и Австрии как оплоту германизма против славянства.

По мнению идеологов европейского объединения, в состав или сферу влияния Германии должны были отойти западные районы Российской империи, Юго-Восточная Европа, Турция и Ближний Восток. Поражение Германии в Первой мировой на какое-то время поставило крест на ее планах создания Объединенной Европы, но через два десятилетия эту идею вновь попытался возродить Гитлер[53].

Проектированием «новой Европы» в национал-социалистической Германии занимались сразу несколько ведомств: идеологические службы Розенберга, руководящие структуры СС, МИД Германии, имперское министерство экономики — вплоть до министерства сельского хозяйства.

Идея конфедеративного устройства послевоенной Европы наиболее отчетливо звучала в записках профессора Альберта Хаусхофера. Именно ему удалось возродить многие положения средневековой «сакральной географии» применительно к новой науке о пространстве — геополитике.

При этом в согласии с идеями Карла Шмитта о размежевании пространственно-чуждых сил, Хаусхофер назвал главной целью Германии «добиться отказа англосаксов от вмешательства в Европу».

Осенью 1942 г. уже в МИДе Германии началась проработка собственного плана, а затем Риббентроп направил Гитлеру несколько меморандумов с настоятельным предложением провозгласить Европейскую конфедерацию, как только Германия добьется крупного успеха в войне с СССР.

О «Новой Европе», евросоциализме и мире европейской нравственности тогда говорили практически все национальные лидеры, входившие в фашистскую зону влияния. Планы по созданию Объединенной Европы писались не только в Германии.

На протяжении 1930-х и особенно в период нацистской оккупации они активно разрабатывались левыми и правыми консерваторами Франции, Бельгии и Голландии[54].

Будущий глава оккупационного правительства Норвегии Видкун Квислинг еще в 1930 году написал книгу «Россия и мы», на страницах которой изложил идею создания Северного альянса, в который должны были войти немцы, скандинавы, голландцы, британцы, британские доминионы и США.

В этом проекте, по замечанию историка А.В. Васильченко, без труда можно узнать родившийся 19 лет спустя блок НАТО. По замыслу Квислинга, Северный альянс должен был стать эффективным орудием в борьбе против большевистской России. В 1944 году Квислинг предложил создать Европейский конгресс, в котором легко можно узнать прототип современного Европарламента[55].

Как бы то ни было следует констатировать, что германская модель Объединенной Европы так и не воплотилась в жизнь, а современный Евросоюз скорее призван сковывать Германию, все еще остающуюся «под подозрением» своих англо-саксонских партнеров по альянсу.

Английский историк Николас Хаггер демонстрирует, что настоящие основы современного Евросоюза были разработаны в 1920-30-е гг. английской научно-исследовательской группой «Чэтем-хаус» (Королевский институт международных отношений) под руководством Арнольда Дж. Тойнби[56].

Партнерской организацией «Чэтем-хауса» стал, основанный в 1919 году в США «Институт международных отношений», возглавляемый советником президента США Вильсона полковником Хаусом, одной из ключевых фигур группы резко усилившихся в ходе двух мировых войн транснационалов.

Оба института работали над воплощением на практике идеи клана Ротшильдов о Всемирном правительстве. Первоначальная задача «Чэтем-хауса» заключалась в превращении Британской империи в мировую, но в середине 1920-х гг. институт переключился на идею создания Объединенной Европы.

В пику им развивался альтернативный проект Рокфеллеров, в котором, по мнению ряда конспирологов, Германия и Россия могли бы создать конфедерацию, поглощающую восточноевропейских «карликов». При этом Сталин использовал этот проект для индустриализации СССР.

В конце 1920-х Тойнби и Джон Фостер Даллес формулируют цель: национальные государства в Европе должны умереть. В команду Тойнби, работавшую над теоретическими основами будущего Евросоюза, входили британские марксисты Р.Х. Тауни и Уильям Темпл (ставший впоследствии архиепископом Кентерберийским), поддерживавшие создание федеральных и региональных организаций и объединение Европы, которое должно было поглотить 25 суверенных государств.

Еще одним членом команды Тойнби стал генеральный секретарь Всемирного совета церквей экуменист Виссер’т Хоофт[57].

Фактически Вторая мировая война стала битвой нескольких моделей Объединенной Европы. Победу одержала модель Тойнби и Даллеса, настоящие идеологические корни которой следует искать в среде наднациональных закрытых структур.

Американский, европейский проекты и нынешняя ослабленная Россия, не восстановившая еще суверенитет и собственную сакральную парадигму, находятся сегодня под влиянием этого десакрализующего миры профанов секулярного проекта, корни которого уходят в эпоху Возрождения.

Тогда, после крушения Восточной Римской империи этот молодой проект начал формироваться в Западной Европе в качестве формы противодействия христианскому Риму как сакральному основанию западной цивилизации для его постепенного вытеснения.

По сути, произошло возвращение в современный оборот элементов некоторых архаических религиозно-мистических культов, имеющих мало общего с традиционными представлениями о гуманизме.

Ближе всего к определению настоящего содержания этих культов, а также действий их современных последователей подошел французский исследователь традиционного символизма и знаток западного эзотеризма Рене Генон, сформулировавший в ряде своих работ понятие «контринициации». Термином «контринициация» он обозначает то, с чем оказываются связанными человеческие субъекты действия, через которых исполняется всякая антитрадиционная деятельность.

«Контриниция» предполагает реализацию двух главных фаз, ставящих своей целью «материализацию» мира (подразумевающую его изоляцию от влияния сакральных сфер), и последующее «растворение» его защитных механизмов с целью открытия доступа в мир сил низшего порядка:

«После полного, насколько возможно, закрытия телесного мира, нужно было, не позволяя восстановить никакой связи с высшими сферами, открыть его снизу, чтобы дать доступ деструктивным и разлагающим силам из низшей тонкой области; именно “развязывание”, можно сказать, этих сил и их введение в действие для завершения извращения нашего мира и приведения его действительно к окончательному разложению и составляет эту вторую часть или вторую фазу»[58].

Вторая фаза «контринициатической» деятельности должна увенчаться установлением «контртрадиции», которая, согласно Генону, соответствует «царству Антихриста».

Могущество, которое обретают контринициатические организации (к числу их относятся наиболее серьезные закрытые структуры и ордена), объясняется тем, что, не будучи способными вести людей к “сверхчеловеческим” состояниям, они ведут их к “инфрачеловеческому”, и это дает им эффективную власть.

Эта, на языке православия, «тайна беззакония» заключается по все видимости в том, что в тайных контринициатических организациях действуют своего рода мастера нигилистического духа, «святые сатаны», как их называют в исламской традиции — они не просто манипулируют своими подопечными, но умело создают механизмы духовной мутации для людей, попавших в их тенета.

Процессы такого рода духовной мутации необратимы и подобны «совращению» либо насильственному приучиванию к извращениям, после чего человек уже не может восстановить данный ему от природы, семьи и Бога психический и моральный стержень[59].

Здесь уместно было бы привести в качестве одного из примеров контринициатической деятельности, которая создает модные и влиятельные интеллектуальные течения, программу интерпретации исторических событий с помощью фрейдистской концепции психоанализа.

В 1940-е годы в США были заложены основные направления изучения национального характера методом психоанализа и как следствие выяснение особенностей исторического развития тех тли иных наций; исследование истории революционного движения посредством методов психоанализа и психиатрии; изучение истории детства как среды формирующей роль и место последующих поколений в историческом процессе.

В 1970-е годы лидером и главным теоретиком психоистории(термин Айзека Азимова) становится американский историк и психолог Ллойд де Моз, способствовавший росту влияния этого направления, и создавший ряд обобщающих исследований.

По утверждению Ллойда де Моза, психоистория является наукой об «исторической мотивации», ставящая перед собой цель объяснения действий индивидов в исторических группах. В качестве методологической основы психоистории де Моз определяет психоанализ, указывая, что психоисторики могут использовать методы других наук для «установления реальной последовательности исторических событий»[60].

Образцом психоисторического подхода и своего рода его пробным камнем является работа самого основателя психоанализа З. Фрейда, известного своими тесными связями с неокаббалистическими кругами, «Моисей и монотеизм» (нем. Der Mann Moses und die monotheistische Religion, 1939), в которой автор переносит на историю целого народа методы анализа отдельной человеческой личности.

Напомним, что прямые содержательные аналогии между психоанализом и каббалой уже более полувека не являются секретом[61]. Фрейд в своей книге постулирует гипотезу, в соответствии с которой не являющийся этническим евреем египетский жрец Моисей был убит в результате бунта, поднятого выведенными из Египта евреями.

При этом насаждаемую Моисеем религию (de facto — жреческий культ египетского бога Атона) в течение нескольких последующих поколений поддерживала лишь малая группа его сторонников, также не принадлежавшая к этническим евреям (каста левитов).

Испытывая чувство вины за убийство своего религиозного вождя, евреи впоследствии привнесли этико-религиозные элементы египетской сакральности в архаичный культ бога вулканов – Яхве и развили идею Мессии как воскресшего Отца.

Таким образом, по мнению Фрейда, в основании ветхозаветной традиции лежит с одной стороны подавленный комплекс вины евреев перед умерщвленным ими вождем, а с другой — заговор группы египетских жрецов, сторонников неудачной религиозной реформы фараона Эхнатона.

Подобная проблематизация содержания исторического наследия, а вместе с ним и актуальных ценностных моделей, связанная с дискредитацией священной истории, лежащей в основании сразу трех религий (иудаизма, христианства, ислама), удивительным образом перекликается с «психоисторической» стратегией непрямых действий, направленной на разрушение ментального поля противника.

В свою очередь психоистория в разных ее разновидностях выглядит как часть мощного проекта секуляризации и десакрализации тысячелетних духовных традиций. Массированное наступление данной десакрализующей программы говорит о том, что ее носители рассматривают нашу эпоху как время торжества антипода человеческой сакральности вообще.

Фрейдизм в культуре стал в их руках одним из главных источников постмодернистской деконструкции, превратившейся в мощнейшую школу нового интеллектуального жречества на Западе и в США[62].

С высокой степенью вероятности принципы психоисторической деконструкции использовались в информационной и пропагандистской войне против СССР[63], а в настоящий момент продолжают использоваться и против современной России.

В первую очередь это относится к работе по планомерному и методичному аннигилированию ее имперской идентичности, в т.ч. основанному на принципах, изложенных в записке работника Министерства оккупированных восточных территорий Э. Ветцеля «К вопросу о будущем обращении с русским населением» (1942):

«Русскому из Горьковского генерального комиссариата должно быть привито чувство, что он чем-то отличается от русского из Тульского генерального комиссариата. Нет сомнения в том, что такое административное дробление русской территории и планомерное обособление отдельных областей является одним из средств борьбы с усилением русского народа»[64].

Результативность такого подхода наглядно демонстрирует современная Украина, где русских обвиняют в краже украинской истории.

Искреннее удивление вызывает сугубая приверженность пораженческой идеологии и мифологии украинских националистов, постоянно рисующих в своем воспаленном сознании картины многовекового унижения украинцев.

Новая украинская мифология базируется на сугубо негативных исторических мифах, в которых доминирует мотив поражения и унижения: русские лишили их истории, отобрали независимость, уничтожили «казацкие государства», превратили в крепостных, устроили «голодомор» и т.д.

Заметим, что отечественная альтернативная мифология строится точно на таких же пораженческих мифах: о «жидо-христианах», насильно крестивших «ведических русов», или коварных московитах, безжалостно уничтоживших свободолюбивых «тартарийцев» в горниле атомных бомбардировок и т.п.

Пока все это находится на уровне фейк-фолк-хистори, но сдвиг массового сознания, усугубляемый резким падением отечественного образования, происходит достаточно быстро.

Вопреки настоящей истории России, на протяжении тысячелетия преобразившейся в огромную Православную, а затем и в Советскую империю, повлиявшие на развитие всего земного шара, глашатаи альтернативной истории как правило утверждают, что тысяча лет русского времени была сплошной деградацией и закабалением русского народа.

Фактически адепты современной альтернативной истории, насквозь пропитанные метаисторическим пораженчеством, предлагают считать русский народ не великим народом с великим прошлым, а народом исторических неудачников, терпевшим последовательные поражения на протяжении всего последнего тысячелетия.

И если даже «альтернативщики» признают какое-то величие в прошлом, то только с одним условием: это величие было украдено и скрыто от нас фальсификаторами, причем настолько радикальным образом, что абсолютно никому (кроме самих альтернативщиков) теперь уже нельзя верить. Самое удивительное, что это содержание умудряются упаковывать в обертку радикального и бескомпромиссного патриотизма и национализма.

С нашей точки зрения, большинство проектов так называемой «альтернативной истории» представляют собой группы, в ядре которых находятся сознательные агенты десакрализации русской культуры и самосознания.

[Хорошо, хоть сказали "большинство", а не все проекты. Да, некоторые альтернативные версии истории действительно попахивают чем-то вроде сайентологии. Однако альтернативные версии рождаются из-за того, что на многие вопросы традиционная история дать вразумительные ответы не в состоянии.

Что же касается собственно русской истории, то все описываемые в ней события в качестве подтверждения имеют лишь церковные или монастырские источники. Веры которым, как многие понимают, особой нет и быть не может.

Поэтому традиционная история – не более, чем одна из многих версий. И вывод из такого положения дел несложен: альтернативные версии истории надо разрабатывать, но на чёткой метрологической и доказательной базе. – Прим. ss69100.]

Вместе с тем это не отменяет, а лишь подчеркивает острую необходимость в построении обновленной общенациональной картины истории, общенационального пантеона национальной памяти, исторического тезауруса и системы воспроизводства памяти (через праздники, ритуалы и искусство).

В своей подоплеке проекты «альтернативной истории» — попытки перехвата инициативы в новой неизбежной сакрализации истории.

Только вместо сакрализации, которая нужна нашему народу и государству, они предложат квази-сакрализацию с изобретательством новых культов и новых святынь, в том числе и под видом «открытия» древнейшей праязыческой «родной» веры, вплоть до реконструкции «подлинного» гиперборейства. На поверку они окажутся чем-то подобным квази-религии психоанализа и по форме близким пестрому многоцветью «Нью Эйджа».

Контр-традиция предполагает Великую Пародию (ведь диавол — великий Пародист, «обезьяна Господа Бога»). Смысл такой Пародии — убийство великих традиций, но не путем атеистического отрицания, а посредством «реанимации» или «гальванизации трупа».

Адепты контр-традиции берут некую традицию, которая изжила себя, сообщив свои энергии другой, и пытаются «возродить» её.

Яркий и животрепещущий пример для нас — активизация неоязычества и одновременно с этим конструирование альтернативного православия на Украине. (И то, и другое происходит под кураторством из США и под негласным контролем со стороны хасидских структур Украины.)

Неслучайно так активизировался «Константинопольский патриархат» (чего стоит один только «автокефальный скандал»), который претендует на наследство давно уже павшего Второго Рима.

Показательно, что принц Чарльз, один из выдающихся «посвященных» из современного глобального бомонда, сочетает интерес к Нью-Эйдж с симпатиями к Православию, ориентируясь именно на Фанар. А сам Фанар ориентируется на англо-американские контр-иницатические цепочки[65]

[44] Терновая Л.О. Национальная мечта как индикатор и инструмент формирования политической реальности. // Среднерусский вестник общественных наук № 3 2013. — С. 193.

[45] Чайнард Д. Американская Мечта // Литературная история Соединенных Штатов Америки. Т. I. — М.: Прогресс, 1977. С. 245.

[46] См. об этом: Белкин С. Мечты прагматика: идеи и ценности в водовороте истории. // Завтра 22 августа 2018.

[47] Sawhill I.V., McMurrer D.P. American Dreams and Discontents: Beyond the Level Playing Field // U.S. Society and Values. USIA Electronic Journals. Vol. 1. 1997 (January). № 20.

[48] Подробнее см.: Тавровский Ю. Китайская мечта: итоги первой пятилетки // Изборский клуб 3017 № 6.

[49] Вавилов Н.Н. Некоронованные короли красного Китая. Кланы и политические группировки КНР. — СПб., 2016.

[50] Основы своей модели сакральной географии автор находит в первом географическом труде Китая «Юй гун», который очерчивает области концентрации «мест власти» священными пиками, на которые накладывается «крест» из «пяти гор», четырех «морей» и четырех «водных порогов». Император выступает как жрец, инициирующий импульсы власти через ритуалы в этих местах.

[51] Вавилов Н.Н. Некоронованные короли красного Китая. Кланы и политические группировки КНР. — СПб., 2016. — С. 25-26.

[52] Ланц-Либенфельз Й. Теозоология, или Естественная история богов. — СПб., 2018. — С. 380–381.

[53] Немецкая Mitteleuropa конца XIX века как прообраз современного ЕС // URL: http://ttolk.ru/?p=19001

[54] Какой нацисты видели «Единую Европу». // URL: http://ttolk.ru/?p=15795

[55] Васильченко А.В. ЕС родом из СС? Концепцию Евросоюза создали ещё в фашистской Германии // Аргументы и Факты № 45, 4.11.2015.

[56] Хаггер Н. Синдикат. История мирового правительства. — М., 2009.

[57] Как в 1920-е Арнольд Тойнби придумал Евросоюз. // URL: http://ttolk.ru/?p=4736

[58] Генон Р. Царство количества и знамения времени. — М., 1994. — С. 201–202.

[59] Ярким символом контринициации является извращенное использование символов, таких как пентаграмма, свастика, радуга. Так чудовищная инверсия традиционного образа радуги, символизировавшего во многих традициях живую связь между Землей и Небом, — привычный для наших современников символ международного ЛГБТ-сообщества. Выдающийся религиовед Мирча Элиаде указывает, что в большинстве традиционных культур катастрофический разрыв связей между Землей и Небом объяснялся неким нарушением (ошибкой в обряде, «падением») с участием человека.

В ветхозаветной и христианской традициях процесс разрыва этих связей имеет двухтактный характер, олицетворяемый сюжетами искушения Адама и Евы в Эдемском саду (Быт. 3, 1–24) и плотским союзом «сыновей Божиих» с дочерями человеческими, следствием которого стал, ниспосланный на Землю Вселенский потоп (Быт. 6, 1–7). Между тем, контринициатические организации видят корни своей генеалогии именно в этих событиях и дают противоположные трактовки смысла этих событий (не с точки зрения людей, а с точки зрения змея-искусителя Самаэля или «сыновей Божиих», т.е. падших ангелов).

[60] Кирчанов М.В. Психоистория: история и основные направления исследовательской деятельности. — М., 1999. С. 71–84.

[61] Sigmund Freud and the Jewish Mystical Tradition by David Bakan. — New York, London, 1958.

[62] Не стоит сбрасывать со счетов и собственно клиническую практику психоанализа, который во многом заменил собой классическую психологию и отчасти психиатрию. Охват современного западного обывателя психоаналитической опекой настолько масштабен, что можно говорить уже о своего рода контринициатической квази-религии, действующей не через храмы, а через кабинеты персонального психолога-жреца. Плюрализм школ и обилие неортодоксальных течений внутри этой квази-психологии не должны вводить в заблуждение думающего и наблюдательного человека.

[63] Переслегин С.Б. «Кто хозяином здесь? Напоил бы вином…». Нетрадиционное исследование итогов Второй и Третьей мировых войн. — в кн.: Переслегин С.Б. Возвращение к звездам: фантастика и эвология. М., 2010.

[64] Пикер Г., Хаффнер С. План «Ост»: Как правильно поделить Россию. — М., 2011. — С. 248.

[65] Проект «Константинопольский патриархат» есть попытка придать Второму Риму статус чего-то живого. Хотя, понятно, что ныне существует Рим Третий, а парадигма Второго Рима давно в прошлом. Так же и проект «Украина, как столица Древней Руси» игнорирует тот факт, что Великая Русь уже давно возродилась в лице Великой России. И вот, получается, что эти два контр-традиционных остатка умерших традиций под заботливой опекой внешних и чуждых славянству и православию сил нашли друг друга.

***

Из доклада Изборскому клубу "Священная история — здесь и сейчас".