Карамзин. Снимаем маску

https://imgprx.livejournal.net/4952e5789167b5a1731c4cea3615276cfd2a6024/OlRQIdsa67AagJiiyrw2m7dsdpr1QD_fPLkkqnmjN4HYrGA6JUOW0PX8pgcMKdC2C2yII4PE4JIxYo6XuRw5lqxIG4pQzKZcFKK57gUylQ0Прибыв из-за границы, Карамзин вёл себя вызывающе, его поведение называют экстравагантным.

Особенно это бросалось в глаза тем, кто помнил, каким был Карамзин в масонско-новиковском кругу. Бантыш-Каменский так описывал облик Карамзина, вернувшегося из-за границы:

«Возвратясь в Петербург осенью 1790 года в модном фраке, с шиньоном и гребнем на голове, с лентами на башмаках, Карамзин был введён И.И. Дмитриевым в дом славного Державина и умными, любопытными рассказами обратил на себя внимание.

Державин одобрил его намерение издавать журнал и обещал сообщать ему свои сочинения. Посторонние лица, посещавшие Державина, гордясь витиеватым, напыщенным слогом своим, показывали молчанием и язвительною улыбкою пренебрежение к молодому франту, не ожидая от него ничего доброго».

Карамзин любыми способами хотел показать публике свое отречение от масонства и принятия, якобы, другого мировоззрения. И всё это было частью какой-то обдуманной программы… И эта программа начала внедряться. Началась «битва» за человеческие души… Философия отчаяния и фатализма пронизывает новые произведения Карамзина.

Он пытается доказать читателю, что действительность бедна и только играя в своей душе мечтами можно улучшить своё существование. То есть ничего не делайте, не пытайтесь сделать мир лучше, а просто мечтайте до умопомрачения, ведь «вымышлять приятно».

Всё пронизано интересом к таинственному и недоговорённому, к напряжённой внутренней жизни, к миру, где господствуют зло и страдания, и обречённость на страдания. Карамзин проповедуют христианское смирение перед этой роковой неизбежностью.

Утешаясь в любви и дружбе, человек находит «приятность грусти». Карамзин воспевает меланхолию – «нежнейший перелив от скорби и тоски к утехам наслаждения». В противовес старой героической классике, где воспевались воинские подвиги, слава, Карамзин выдвигает приятность вольной страсти», «любовь к красавицам», не знающую никаких преград: «любовь сильнее всего, святее всего, несказаннее всего».

Даже в своей сказке «Илья Муромец» он описывает не подвиги богатыря, а любовный эпизод в сентиментальном вкусе, а в повести «Остров Борнгольм» поэтизируется «беззаконная» любовь брата к сестре. Карамзину меланхолику «сумерки милее ясных дней», его «пленяют закатные часы», «когда светило дня на небе угасает»; «приятнее всего» ему «не шумная весны любезная весёлость, не лета пышного роскошный блеск и зрелость, но осень бледная, когда, изнемогая и томною рукой венок свой обрывая, она кончины ждёт».

Карамзин вносит в литературу запретные темы, такие как инцест или любовное самоубийство, с якобы автобиографической манерой повествования. Зерно разложения общества было посеяно…

Писатель, создавший культ дружбы, был чрезвычайно скуп на душевные излияния, поэтому представлять себе Карамзина «сентименталистом жизни» – значит глубоко заблуждаться. Карамзин не вёл дневников. Письма его отмечены печатью сухости и сдержанности.

Писательница Жермене де Сталь, изгнанная Наполеоном из Франции, посетила в 1812 году Россию и встречалась с Карамзиным. В своей записной книжке она оставила слова: «Сухой француз – вот и всё». Удивительно, что французская писательница упрекает русского писателя словом «француз», а всё потому, что она видела в северных народах носителей духа романтизма. Поэтому не могла простить сухости хорошего тона, сдержанной речи, всего, что отдавало слишком известным ей миром парижского салона. Москвич показался ей французом, а чувствительный писатель – сухим.

Итак, первая часть плана была исполнена, зерно дало корни, надо было идти дальше. Настало время переписывать историю, так как общество было подготовлено, проглотив наживку под названием «меланхолия» и «сентиментальность». Что означает отрешённость, равнодушие и бездействие… рабскую покорность.

Каждый народ должен знать свою историю. Но нужно сначала разобраться, кто и как эту историю создаёт.

В 1803 году император Александр I назначил Карамзина придворным историографом с жалованием две тысячи рублей в год. 6 июня Карамзин пишет своему брату Василию Михайловичу: «Хотелось бы мне приняться за труд важнейший, за русскую историю, чтобы оставить по себе отечеству недурный монумент».

Карамзин заботился только о прославлении своего имени. В предисловии к «Истории» Карамзин пишет: «И вымыслы нравятся. Но для полного удовольствия должно обманывать себя и думать, что они истина» – фраза, которая всё объясняет. Восстановить родословную своей Родины, восстановить картину давно минувших событий – важнейшая задача историка и гражданина.

Но Карамзин не изучал того, что находил в источниках, а искал в источниках, то, о чём ему хотелось рассказать, а если и этого не находил, то просто «дорисовывал» необходимое… «История государства Российского» – не научное, а политическое произведение.

Михаил Ефимов в своей работе «Карамзинская нелепа» пишет:
«Начнём с того, где возник замысел написания «Истории». В начале великой по своим злодеяниям французской революции 1789-92 гг. Карамзин оказывается в Западной Европе… «Если провидение пощадит меня, если не случится того, что ужаснее смерти, т.е. ареста, займусь историей».

«Источниковедческая база новых томов расширялась также и благодаря появлению мемуарных свидетельств вроде записок Андрея Курбского (перебежчика и изменника – первого русского диссидента), и Палицина и свидетельств осведомлённых иностранцев.

Последние несли важную, часто уникальную, неповторимую информацию, но отличались односторонностью, субъективизмом, а иногда и явной тенденциозностью, принимавшей подчас форму русофобии. К сожалению, гипноз имени Карамзина на русских профессиональных историков не рассеялся и по сей день…»

Итак, Русская история пишется на материалах, которые пропитаны неприязнью и ненавистью ко всему русскому. Карамзин никогда не относился к русской старине и святыне уважительно: «Иногда думаю, где быть у нас гульбищу, достойному столицы, и не нахожу ничего лучшего берега Москвы-реки между каменным и деревянным мостами, если бы можно было там ломать кремлевскую стену… Кремлевская стена нимало не весела для глаз».

Его собрат по новиковской ложе архитектор В.И. Баженов начал делать практические шаги к осуществлению этого варварского плана: кремлёвская стена и башни вдоль Москвы-реки были разобраны, и только указ Екатерины II об устранении Баженова от дел и о восстановлении архитектурного ансамбля помешал им достигнуть желаемого.

8 июня 1818 г. Арцыбашев в письме к Д.И. Языкову выражает своё впечатление от знакомства с книгой Карамзина:

«Третьего дня получил я «Историю» Карамзина, разрезал листы её с жадностью и принялся читать со вниманием. Что ж представилось глазам моим? Ей-ей, не верю ещё до сих пор сам себе – безобразное смешение посторонщины, недоказательности, безразборности, болтливости и преглупейшей догадочности!..

Тщетно целый век учёные старались очистить историю русскую от нелепостей! Является дурачина и вводит их ещё в большем свете… Вот тебе историограф и давно ожиданная история! Читай, народ русский, и утешайся!..

Что подумают о нас народы просвещённые, когда с критикой прочтут её? По милости старой ключницы, которая, сидя на печи, давила тараканов и всенародно рассказывала глупые сказки, сочтут и нас сказочниками. У меня сердце кровью обливается, когда я об этом подумаю».

Арцыбышев излагал свои «Замечания» просто и конкретно: он указывал том и страницу «Истории», приводил цитату из основного карамзинского текста, сопоставлял её с текстом карамзинских «Примечаний», цитировал опубликованные в тот момент источники и делал выводы: здесь Карамзин фантазирует, здесьискажает текст, здесь умалчивает, здесь говорит как о точно установленном то, что можно лишь предполагать, здесь такие-то данные можно истолковать по-иному.

Н.С. Арцыбашев пишет, что у Карамзина «поставлены годовые числа иногда на удачу». Николай Сергеевич отмечает и исправляет массу ошибок у историографа: «довольно красиво, да только несправедливо», «нам осталось дивиться г. историографу, что он не упустил и здесь прибавить от себя», «так великолепно испортил г. историограф слова харатейных списков». «Не надо фантазировать!» – такова его претензия к Карамзину.

В.П. Козлов, пишет: «Для характеристики текстологических приёмов Карамзина в “Примечаниях” представляет интерес и пропуски в опубликованных текстах. К ним он прибегал часто и широко, обозначая их, как правило, отточиями, а подчас и не отмечая свои конъектуры…

Иногда пропуски были связаны с теми частями источников, которые противоречили исторической концепции Карамзина… Допущенные сокращения вынуждали Карамзина проводить своего рода литературную обработку: ставить предлоги, местоимения, архаизировать или модернизировать тексты документов и даже вводить в них собственные дополнения (подчас без каких-либо оговорок). В результате в «Примечаниях» появлялся иногда совершенно новый, никогда не существовавший текст».

Так, по замечанию М.Т. Каченовского, описанные Н.М. Карамзиным похождения Марины Мнишек «могут быть чрезвычайно занимательны в романе, казаться сносными в биографии», но не годятся для Истории Государства Российского.

Друзья Карамзина отреагировали немедленно: они объявили Каченовского «нравственным защитником» Царя Иоанна Грозного. Знакомая история…

Карамзин закрепил в сознании современников и даже некоторых историков клевету, пущенную ещё немецкими авантюристами Таубе и Крузе, о том, что одна из жён Царя Иоанна Васильевича – Марфа Васильевна Собакина, дочь коломенского сына боярского – была якобы дочерью простого новгородского купца.

«…Кажется странным, – писал Ф.В. Булгарин, – что Маржерет, Петрей, Бер, Паерле, многие польские писатели и подлинные акты приводятся по произволу, в подкрепление мнений почтённого историографа, без всякого доказательства, почему в одном случае им должно верить, а в другом – не верить».

«До появления в свет IX тома «Истории государства Российского» – говорит Устрялов – у нас признавали Иоанна государем великим: видели в нём завоевателя трёх царств и еще более мудрого, попечительного законодателя».

Карамзин же выставляет Иоанна деспотом и тираном: «Судили Иоанн и сын его таким образом: ежедневно представляли им от пятисот до тысячи новгородцев; били их, мучали, жгли каким-то составом огненным, привязывали головою или ногами к саням, влекли на берег Волхова, где сия река не мерзнет зимою, и бросали с моста в воду целыми семействами, жен с мужьями, матерей с грудными младенцами.

Ратники московские ездили на лодках по Волхову с кольями, баграми и секирами: кто из вверженных в воду всплывал, того кололи, рассекали на части. Сии убийства продолжались пять недель и заключались грабежом общим».

Одни казни, убийства, сожжение пленных, приказ уничтожить слона, отказавшегося опуститься на колени перед царём… «Описываю злодейства Ивашки» – так писал Карамзин в письмах к друзьям о своей работе.

Именно эта личность являлась для него ключевой: «…Быть может, что цензоры не позволят мне, например, говорить свободно о жестокости Царя Ивана Васильевича. В таком случае, что будет история?» Ещё в 1811 году Карамзин писал Дмитриеву: «Работаю усердно и готовлюсь описывать времена Ивана Васильевича! Вот прямо исторический предмет! Доселе я только хитрил и мудрил, выпутываясь из трудностей…».

Сколько ненависти и презрения к русскому Царю. Карамзин сознательно искажает историю правления Иоанна IV, так как он истинный враг всего русского. Но особо «красочно» он описывает миф об убийстве Иваном IV своего сына.

Опять же, не принимая во внимание летописи, которые, говоря только о факте смерти: «…Преставися Царевич Иван Иванович всеа Русии...» и ничего об убийстве. Во всех летописях только слова «преставися», «преставление»… И нигде ни единого слова об убийстве!

Француз Яков Маржерет, который около 20 лет служил в России, вернувшись во Францию, написал свои воспоминания: «некоторые считают, что царь убил своего сына. На самом деле, это не так. Сын умер во время поездки на богомолье от болезни».

Но Карамзин обращает внимание только на враждебные иностранные версии и версии представителей антимосковской группировки, у которых даже даты смерти не совпадают с настоящей датой. А в наше время появились неопровержимые доказательства, что и царевич и царь были отравлены.

В начале 60-х годов были вскрыты гробницы царя Ивана, царевича Ивана и было обнаружено, что в их костях содержится большое число ртути и мышьяка, количество отравляющих веществ в 32 раза превосходит предельно допустимую норму.

И это доказывает факт отравления. Некоторые, конечно, говорят (например, профессор медицины Маслов), что Иоанн болел сифилисом и лечился ртутью, но никаких следов болезни в костях не обнаружено.

Более того, заведующая Кремлёвским музеем Панова приводит таблицу, из которой ясно, что и мать Иоанна, и его первая жена, большинство детей, включая царевича Ивана и царя Фёдора, второго сына царя, все они были отравлены, так как останки содержат огромное количество отравляющих веществ… Это так, для справки.

Историк Скрынников, посвятивший несколько десятилетий изучению эпохи Ивана IV, доказывает, что при царе в России осуществлялся «массовый террор», в ходе которого было уничтожено около 3-4 тыс. человек.

А испанские короли Карл V и Филипп II, король Англии Генрих VIII и французский король Карл IX самым жестоким образом казнили сотни тысяч людей. С 1547 по 1584, в одних только Нидерландах, находившихся под властью Карла V и Филиппа II, «число жертв… доходило до 100 тыс.».

Из них было «сожжено живьём 28 540 человек». В Англии Генриха VIII только за «бродяжничество» вдоль больших дорог «было повешено 72 тысячи бродяг и нищих».

В Германии, при подавлении крестьянского восстания 1525 г., казнили более 100 000 человек. И всё же, как это ни странно, Иван «Грозный» предстаёт, как ни с кем не сравнимый, уникальный тиран и палач.

И ещё, в 1580 году царь провёл ещё одну акцию, положившую конец благополучию немецкой слободы.

Померанский историк пастор Одерборн описывает это события в мрачных и кровавых тонах: царь, оба его сына, опричники, все в чёрных одеждах, в полночь ворвались в мирно спящую слободу, убивали невинных жителей, насиловали женщин, отрезали языки, вырывали ногти, протыкали людей добела раскалёнными копьями, жгли, топили и грабили.

Однако, историк Валишевский считает, что данные лютеранского пастора абсолютно недостоверны. Одерборн писал свой «труд» в Германии и очевидцем событий не был, но испытывал к Иоанну ярко выраженную неприязнь за то, что царь не захотел поддержать протестантов в их борьбе с католическим Римом.

Совсем по-иному описывает это событие француз Жак Маржерет:

«Ливонцы, которые были взяты в плен и выведены в Москву, исповедующие лютеранскую веру, получив два храма внутри города Москвы, отправляли там публично службу; но в конце концов, из-за их гордости и тщеславия сказанные храмы… были разрушены и все их дома были разорены.

И, хотя зимой они были изгнаны нагими, в чём мать родила, они не могли винить в этом никого кроме себя, ибо… они вели себя столь высокомерно, их манеры были столь надменны, а их одежды – столь роскошны, что их всех можно было принять за принцев и принцесс…

Основной барыш им давало право продавать водку, мёд и иные напитки, на чём они наживают не 10%, а сотню, что покажется невероятным, однако же это правда…»

Подобные же данные приводит и немецкий купец из города Любека, не просто очевидец, но и участниксобытий. Он сообщает, что хотя было приказано только конфисковать имущество, исполнители всё же применяли плеть, так что досталось и ему. Однако, как и Маржерет, купец не говорит ни об убийствах, ни об изнасилованиях, ни о пытках.

Но в чём же вина ливонцев, лишившихся в одночасье своих имений и барышей? Немец Генрих Штаден, не питавший любви к России, сообщает, что русским запрещено торговать водкой, и этот промысел считается у них большим позором, тогда как иностранцам царь позволяет держать во дворе своего дома кабак и торговать спиртным, так как «иноземные солдаты – поляки, немцы, литовцы… по природе своей любят пьянствовать».

Эту фразу можно дополнить словами иезуита и члена папского посольства Паоло Компани: «Закон запрещает продавать водку публично в харчевнях, так как это способствовало бы распространению пьянства».

Таким образом, становится ясно, что ливонские переселенцы, получив право изготовлять и продавать водку своим соотечественникам, злоупотребили своими привилегиями и «стали развращать в своих кабаках русских».

Михалон Литвин писал, что «в Московии нет нигде шинков, и если у какого-нибудь домохозяина найдут хоть каплю вина, то весь его дом разоряется, имение конфискуется, прислуга и соседи, живущие на той же улице, наказываются, а сам хозяин навсегда сажается в тюрьму… Так как московитяне воздерживаются от пьянства, то города их изобилуют прилежными в разных родах мастерами, которые, посылая нам деревянные чаши… седла, копья, украшения и различное оружие, грабят у нас золото».

Так вот в чём состояла вина Ивана IV. Так для кого писалась история Государства Российского? Тем более, что Пётр I у Карамзина чуть ли не святой, опять же, для кого? Для иноземцев – да. Но для Русской земли и Русского народа – отнюдь…

При Петре уничтожали всё русское и насаждали чуждые ценности. Это был единственный период, когда население империи сократилось. Россию заставили пить и курить, сбривать бороды, надевать парики и неудобную немецкую одежду. Считают, что на строительстве Петербурга погибло около 200 000 человек. А что Пётр тоже сына убил – не в счёт? Почему такие привилегии? За что? Ответ понятный.

Вот что пишет Карамзин: «Монарх объявил войну нашим старинным обыкновениям, во-первых, для того, что они были грубы, недостойны своего века; во-вторых, и для того, что они препятствовали введению других, еще важнейших и полезнейших иностранных новостей.

Надлежало, так сказать, свернуть голову закоренелому русскому упрямству, чтобы сделать нас гибкими, способными учиться и перенимать. Немцы, французы, англичане были впереди русских по крайней мере шестью веками; Пётр двинул нас своею мощною рукою, и мы в несколько лет почти догнали их.

Мы не таковы, как брадатые предки наши: тем лучше! Грубость наружная и внутренняя, невежество, праздность, скука были их долею в самом высшем состоянии, – для нас открыты все пути к утончению разума и к благородным душевным удовольствиям.

Все народное ничто перед человеческим. Главное дело быть людьми, а не славянами. Что хорошо для людей, то не может быть дурно для русских, и что англичане или немцы изобрели для пользы, выгоды человека, то моё, ибо я человек!

Но сколько трудов стоило монарху победить наше упорство в невежестве! Следственно, русские не расположены, не готовы были просвещаться. Мы же благодарны иностранцам за просвещение, за множество умных идей и приятных чувств, которые были неизвестны предкам нашим до связи с другими европейскими землями.

Осыпая гостей ласками, мы любим им доказывать, что ученики едва ли уступают учителям в искусстве жить и с людьми обходиться». Вот и весь сказ. Даже можно не и комментировать…»

И это было начало проекта по лишению нашего народа исторической памяти. Как же вороги хотят, чтобы мы, смотря на историю нашей Родины, на свои корни, стыдились их. Хотят, чтобы мы были уверены, что русские цари были похожи на грязных маньяков, которые устраивали публичные казни, а русский народ смотрел на это с умилением и с благоговением. Маразм…

Каждый россиянин может спросить себя: а так ли это на самом деле? И попытаться разобраться. Сам, а не «кто-то»! За нас это уже делали, и не раз. Хватит, пора начинать думать и осознавать свои корни, а, осознав, идти вперёд с гордо поднятой головой!

Мы этого достойны! Достойны все народы, населяющие нашу Родину, потому что мы – одно целое для неё. Мы все её дети. И только все вместе мы сможем отстоять её и вернуть её Великое прошлое. Ведь, осознай мы своё единство, и любой враг будет ничтожен. Так давайте поймём это, наконец, и не посрамим память наших Великих предков!

***

Источник