Путин и «внутренний Крым»

Источник: um.plus

Президентские выборы-2018 назначены на 18 марта, прежде всего, потому, что именно в этот день Севастополь и Крым воссоединились с Россией. В новейшей – постсоветской – истории для нашей страны не было события более важного, эпохального. И решением действовать именно так в марте 2014 года Владимир Путин перевёл себя из статуса одного из мировых лидеров в фигуру исторически знаковую – собирателя русских земель.

Самоубийство СССР погрузило Россию в состояние, когда наша страна управлялась извне настолько, что шаг в сторону не просто воспринимался как преступление, но в принципе был невозможен. Ален Безансон писал, что необходимо понять, является ли Россия частью, отстающей от Европы, или чем-то совсем иным, и в зависимости от этого выстраивать отношения с ней. Советские реформаторы, вроде Александра Яковлева, шли дальше и откровенно называли русских варварами, тысячу лет пребывавшими в состоянии тотальной жестокости и насилия.

Собственно, Запад так и не смог до конца определиться, что есть Россия – недоЕвропа или, как писал Освальд Шпенглер, нечто совсем чуждое. Но, так или иначе, 90-е прошли под социально-политическим гнётом, когда российская власть полностью управлялась с Запада, и делалось всё, чтобы она осталась на своём месте (позорные выборы-1996 продемонстрировали это в полной мере).

Но не ручное управление стало самым позорным в то время, а абсолютный ментальный, цивилизационный коллапс, когда народу стирали идентичность. Как большевики после своего прихода создавали нового советского человека, так и западные кураторы лепили нового россиянина. Но если в первом случае для того существовала подготовленная база (вся русская философия твердила о грядущем торжестве правды и справедливости, о построении Града Китежа на земле), то в случае 90-х основательного фундамента для того не было.

И вот тут Запад допустил две серьёзных ошибки, в единстве своём кажущихся парадоксальными.

Во-первых, унижение России превратилось в публичную экзекуцию, а, во-вторых, несмотря на это, добить нашу страну не получилось. То, что накапливалось «варварскими» тысячелетиями, не удалось вытравить за десять шальных лет (или удалось частично). И в народе, и даже во власти вызрели реваншистские настроения.

Пресловутой последней каплей стал разгром сербов в Югославии, когда Россию, исконно считавшейся защитницей славян в Европе, даже не поставили в известность о начале военной операции, и Евгений Примаков, летевший в Вашингтон через Атлантику, развернул свой самолёт. Дно унижения было пробито.

Россия застыла в ожидании былинного героя, который огнём и мечом, а ещё правдой дал бы ответ унизительной политике Запада. В искусстве этот образ лучше всего отразился в образе Данилы Багрова из «Брата-2». И, к слову, именно в этом фильме прозвучало и пророческое «вы мне, гады, ещё за Севастополь ответите», и главный вопрос 90-х: «А где твоя Родина, сынок?»

Дальше вопреки тому, как то представляют сейчас многие, путинская Россия не стала брать курс на открытое противоборство с Западом – отнюдь. Путин – и особенно Медведев – не раз предлагали США и, прежде всего, Европе максимально тесное сотрудничество, идею которого резюмировала путинская формула «Единая Европа – от Лиссабона до Владивостока». Да, подчас отношения России и Запада, как принято говорить, теплели (особенно, когда между ними был проводник в лице Германии Герхарда Шрёдера), но, тем не менее, США как гегемон западного мира неизменно давали понять: они не воспринимают Москву ни как партнёра, ни как угрозу, равноценную той, что наша страна представляла собой во времена Холодной войны.

При этом западное давление нарастало в попытке окончательно решить российский вопрос. Россия, с одной стороны, теряла влияния в регионах, где традиционно была сильна, а, с другой, представлялась в свете вновь усилившейся русофобии. Потерянное Москвой ещё в 90-е постсоветское пространство отрывалось окончательно – итогом тому стала краткосрочная российско-грузинская война 2008 года. Именно тогда, обстреливая мирные города и надеясь блокировать Рокский туннель испуганными жителями, совершая провокацию, Саакашвили попытался выставить Россию агрессором. Это ему не удалось, что признали все международные комиссии – виновной была признана Грузия. Но образ России как агрессора во всей полноте вылепился уже тогда – за 6 лет до Крыма.

И вместе с тем внутри самой России, страны без идеологии, всходили плоды посеянного в 90-е. Утрата идентичности диагностировалась во всех сферах – от социального сектора до искусства. Страну по-прежнему терзали бесконечные реформы по западному образцу и тотальный франчайзинг. Русский человек всё более превращался даже не в клон, а в пародию на западного собрата, точно итальянские джинсы шили в Калуге – с торчащими нитками, грубой тканью и неаккуратно налепленными брендами. Это не было похоже на космополитизм, потому что нового европейского россиянина не хотели держать за своего в Европе, да и он сам, в силу историософской пропасти между двумя мирами, не мог в одночасье стать таковым.

В людях вызревал Внутренний Запад – состояние на грани между желанием стать частью большого дивного мира и невозможностью это сделать в силу личных и коллективных особенностей. Русская идентичность – со всеми её многовековыми традициями от соборности, совестливости до общества как семья – расшаталась и подверглась кончающим её насмешкам.

И тут началась Украина. Евромайдан прочертил границу между двумя, действительно, братскими народами, между частями одного целого – и этот удар был похлеще того, что был нанесён России в Косово. Несостоятельны размышления тех, кто заявляет, будто Москва на тот момент контролировала Киев – свидетельством обратного были, например, торговые войны России и Украины: две страны пытались договориться между собой. Евромайдан же окончательно вырвал и без того расшатавшийся кусок.

Потеря влияния, распад целого, утраченная идентичность внутри страны – с таким набором подходила Россия к 2014 году. Окончательная сдача Западу (не Украине, подчёркиваю, потому что той как самостоятельной единицы уже не существовало) Крыма ставила бы и Россию, и Путина лично в положение разгромленных, отказавшихся от каких-либо притязаний на статус даже не сверхдержавы (об этом забыли давно), а самостоятельной единицы в принципе. Москва фактически бы расписалась в том, что тысячелетняя история её подошла к концу, а идентичность отныне становилась бы исключительно чуждой, рабской.

И в то же время возвращение Крыма и Севастополя могло дать обратный эффект – стать адреналиновым ударом в самое сердце России, ударом, её бы пробудившим. При этом речь шла о территории не только геополитически, стратегически важной, но о символе, точке сборки, где на протяжении многих веков сходились линии культурной, духовной, военной мощи России.

В таких условиях Путин и принял историческое решение. По сути, решение, не имевшее альтернатив. Вряд ли данное объяснение может быть приемлемым для Украины, но и происходившее в этой стране в вопросах национальной идентичности также вряд ли можно назвать приемлемым. А вот Запад потому и отреагировал столь остро на крымский вопрос, так как, с одной стороны, сам спровоцировал Россию на принятие кардинального решения, а, с другой, получил удобнейший повод для разворачивания всего арсенала.

Меж тем, Крым достался России не как военный трофей, не как выкупленная территория – нет, он достался ей даром, на добровольных началах. Крайне важно, что воссоединение оказалось бескровным. Это своего рода чудо, аванс, но и в то же время колоссальная ответственность – проверка России Крымом.

Чувство, родившееся в людях тогда, пожалуй, было самым сильным за последние десятки лет. Его, пожалуй, можно сравнить лишь с тем, что испытывали советские граждане, запустив человека в космос. И важно, что чувство это было обжигающе искренним, потому что люди впервые, наверное, за много лет ощутили торжество правды – правды как истины и справедливости. Воссоединение Севастополя и Крыма с Россией вообще было очень русским по своей природе: оно произошло во многом не благодаря, а вопреки обстоятельствам в момент максимального давления – так Сталинград развернул ход Великой Отечественной войны.

А вот выбор двух миллионов людей, напротив, делался не против, но за. Севастопольцы и крымчане голосовали не против Украины, но за Россию – по сути, они делали цивилизационный выбор, предпочтя цивилизации Западной Русскую. И потому столь сильным оказалось чувство от воссоединения для миллионов россиян, наконец, получивших ответ на тот балабановский вопрос: «А где твоя Родина, сынок?» Внутреннему Западу было противопоставлено более мощное состояние – Внутренний Крым, и оно не только дало стране колоссальный энергетический заряд, что, впрочем, уже великое достижение, но и впервые в новейшей истории примирило разные лагеря.

Однако, повторяю, воссоединение Севастополя и Крыма с Россией накладывает колоссальную ответственность. Это не праздник, который всегда будет с тобой – наоборот, это труднейший путь, который только предстоит пройти, и он будет сложнее того, что было осуществлено весной 2014 года.

То, что происходит сейчас, спустя три с половиной года после воссоединения, лишь подтверждает эти слова. Мы наблюдаем столкновение крымской свободы и российского бюрократизма, непонимание крымчанами россиян и россиянами крымчан – всё это маячки, сигнализирующие, что интеграция важнейшего элемента, неслучайно названного Владимиром Путиным сакральным центром России, не может происходить сугубо в законодательной или социально-экономической плоскости, где также есть серьёзные противоречия и проблемы. Важнее органично соединить Россию постсоветскую с её деформированной идентичностью и Россию крымскую с идентичностью также нарушенной, но в иных условиях.

Мало только построить физический Крымский мост, необходимо возвести мост и духовный, социокультурный, связавший бы Россию с её важнейшей метафизической составляющей. Только так можно преодолеть изоляционизм, согласно которому, Крым есть остров (по выражению Василия Аксёнова), но и Россия есть остров (по выражению Вадима Цымбурского). У двух этих элементов – малого и большого – схожая судьба и схожие задачи; решение их даст ответ не только нашей стране, но и Западу, делающему всё, чтобы разрушить восстановленное единство. Ведь точка сборки при должном давлении легко может стать точкой разборки.

Президент, несомненно, понимает это. Однако его усилий мало – необходима мобилизация каждого: от чиновников на местах до простых крымчан и «материковых» россиян. Воссоединение нельзя рассматривать как геополитический или как экономический шаг – взгляд должен быть устремлён в саму суть вещей, в метафизику процесса. То, что произошло в марте 2014 года, может как дать России шанс на обретение собственной идентичности, так и разрушить её до основания, если она глобально не окажется готовой к подобным изменениям. Данный вопрос встанет не только на президентских выборах-2018, но и в последующие шесть лет – он будет ключевым для создания образа будущего.

И это вопрос не президентского, и даже не социально-экономического, геополитического выбора, но выбора цивилизационного. Пора, наконец, окончательно ответить на вопрос: «Кто есть мы и что есть Россия в основе своей и в нашем сознании? Каковы те векторы, по которым нам предстоит двигаться в ближайшем будущем?» Внутренний Крым неизбежно столкнётся – уже сталкивается – с Внутренним Западом, и как три года назад крымчане делали свой цивилизационный выбор, так и сейчас, после энергетического удара КрымНашем, остальные россияне должны сделать его. От этого зависит не только будущее президента, но и, прежде всего, наше – личное и коллективное – будущее.

Автор: Платон Беседин