Между Сталиным и Хрущевым. Рассказ сына Георгия Маленкова

Сын знаменитого советского государственного деятеля Андрей Маленков рассказал о том, почему Хрущев невзлюбил его отца и почему тот считал Горбачева «пустобрехом».

Георгий Маленков.

В 1957 году Молотов, Маленков, Каганович и «примкнувший к ним Шепилов» попытались сместить Никиту Хрущева с должности руководителя страны. Однако на июньском пленуме их объявили «Антипартийной группой», сняли с постов и отправили куда подальше.

Георгия Маленкова критиковали еще в 1955. Тогда он лишился портфеля председателя Совмина, был назначен министром электростанций, но остался членом Президиума ЦК КПСС. Теперь, в 1957, его вывели из состава ЦК и сослали в Казахстан. На долгих 11 лет. Сначала — директором электростанции в Усть-Каменогорске, затем — в Экибастуз.

Видный государственный деятель, соратник Сталина, два года после его смерти Маленков руководил Советским Союзом. После июньского пленума ЦК 1957 года имя Георгия Максимилиановича оказалось под запретом: любые сведения о нем вымарывались, портреты уничтожались…

Об успехах и поражениях, о характере и личной жизни политика рассказал его сын Андрей Маленков.

Вместе с дочерью-историком Андрей Георгиевич работает в архивах и в этом году планирует выпустить третье издание книги об отце. Публикация рассекреченных документов, проливающих свет на политические процессы ХХ века, позволит больше узнать о третьем руководителе Страны Советов, иначе оценить личность Маленкова. Ведь до сих пор вокруг его имени больше небылиц, чем правды.

Приговор Ежову

— Один из мифов: отец — активный участник массовых репрессий, — говорит Андрей Маленков. — Июньский 1937 года Пленум ЦК ВКП(б) потребовал введения «троек» (секретарь обкома, прокурор, руководитель НКВД области), по существу — террора. И уже в августе Ежов начал эту кампанию. «Наверх» полетели запросы: сколько людей уничтожить, сколько — выслать. Иные руководители на местах предлагали расправиться с 10 тысячами. Но абсолютным чемпионом был Хрущев, просивший «добро» на 40000 по Москве и области. Всего в 1937 году пострадали около 600 тысяч человек. И это, конечно, совсем не те цифры, которые приводил Солженицын. Репрессированных в период коллективизации, к слову, было гораздо больше. А в голодомор тридцатых и вовсе погибло 7 миллионов. Ужас в том, что репрессии были абсолютно неоправданными на фоне общего улучшения ситуации в стране: снято ограничение при поступлении в вузы, связанное с социальным происхождением, реабилитирован миллион колхозников, отменены карточки… И вдруг эта… Форменная истерия. Охота на ведьм. Уже с Украины Хрущев отправляет Сталину телеграмму: республика ежемесячно представляет списки на 18-20 тысяч, Москва утверждает 2-3 тысячи, помогите исправить положение, любящий Вас…

Николай Ежов

Наконец нашли решение, как это все остановить. Следов от «тройки» ведь не оставалось. Люди просто исчезали. И среди них — немало коммунистов. А их осуждать нельзя: надо сначала исключить из партии. После чего они могут подать апелляцию. Многие этим правом пользовались. Да только большая часть жалоб не рассматривалась. Отец тогда заведовал отделом руководящих партийных органов ЦК ВКП(б) и объехал с коллегами 25 регионов. По материалам поездки отец сделал доклад на январском пленуме ЦК: «Об ошибках парторганизаций при исключении коммунистов из партии, о формально-бюрократическом отношении к апелляциям исключённых из партии и о мерах по исправлению этих недостатков». И продолжил сбор данных о злоупотреблениях и безобразиях, творимых НКВД. Все факты он изложил в письме Сталину. И вождь вызвал Маленкова к себе: «Это вы писали?.. Вы действительно так думаете?..» По сути, это был приговор Ежову. В результате десятки тысяч человек были восстановлены в партии, а значит, спасены. Чиновники всех уровней, которые не рассматривали апелляции, клеветали сами или не реагировали на чужую клевету, — уволены. Ежова же Маленков и Берия арестовали. В кабинете отца. Но сделать это было вовсе не просто. Ежов занимал очень высокое положение, пользовался влиянием Политбюро даже среди сторонников Сталина. «Может, сначала создать комиссию», — предложил Молотов. Но отец приказал вскрыть сейфы Ежова. А там — папки на членов Политбюро. И даже на Сталина. «А на вас почему-то дел нет», — удивился вождь и показал на Молотова, Хрущева и Ворошилова…

К слову, Берию на пост заместителя главы НКВД Ежова подобрал отец. Он предложил Сталину семь кандидатур — вождь сделал выбор. О Берии сложилось не совсем правильное мнение: в тот момент он сыграл положительную роль. А уникальная картотека на 2 млн человек, составленная отцом, очень помогла во время войны: в нее вошли объективные данные на коммунистов, кандидатов в члены ВКП(б), беспартийных специалистов. Подобрать кандидатуру на тот или иной пост в стране не составляло большого труда.

Георгий Маленков — номер второй, так и не ставший первым

Доверяй, но проверяй

Сталина отец считал гениальным. О нем ведь даже противники отзывались лестно: Керенский сравнивал с Петром I, Бухарин в гневе — с Чингисханом. Отношения отца с вождем были ближе, чем просто у коллег по партии. Тем не менее дистанция соблюдалась. Сталин очень ценил профессионализм. Например, записывая что-то за ним, Маленков иногда говорил: «Иосиф Виссарионович, здесь, наверное, не так…» Это могла быть стилистическая ошибка, неудачное слово, неправильная конструкция предложения. Сталин ревностно относился к подобным замечаниям. Тем не менее лез в справочники, проверял: «Да? Ну что ж, вы правы». Оба были чрезвычайно взыскательны к языку. Сталин ведь замечательно писал, очень ясно. На мой взгляд, лучше Ленина.

Маленкову Сталин доверял. Но… проверял. В 1946 году появилась информация, что в самолетостроении проблемы. Вождь тут же решает: вести бюро будет не Маленков, а Андреев. Отца отстранили от дела, но оставили зампредом Совмина. А месяца через три Сталин как ни в чем не бывало сказал: «Что-то у Андрея Андреевича не очень ладится, давайте-ка вернем Маленкова». К слову, во время войны отец отвечал за оснащение армии новой боевой техникой, а авиации — самолетами и моторами, и в 1943 году был удостоен звания Героя Соцтруда.

Алексей Кузнецов.

Еще один миф в биографии Маленкова — его участие в «Ленинградском деле». В 1949 году в ЦК поступил сигнал о подтасовке выборов. Отец поехал разбираться — информация подтвердилась. Ленинградское руководство, которое это допустило, направлено на учебу. Все! Больше отец ничего не делал. Хотя до сих пор муссируется вопрос об участии Маленкова в судьбе секретаря организации Алексея Кузнецова, которого расстреляли. Но он был «человеком Маленкова». Они очень дружили, Кузнецов — единственный, кто мог позвонить отцу в любое время дня и ночи. И папа всячески пытался его спасти…

Почему вокруг биографии отца столько небылиц? Многие годы его деятельность была очень успешной. В самые критические моменты войны он как член комитета по обороне (ГКО) выезжал на фронт: в Ленинград, Сталинград, на Курскую дугу… Был председателем комитета по ракетной технике.

5 марта 1953 года Маленков занял пост председателя Совета министров СССР. За два года народ успел полюбить Георгия Максимилиановича. Как и Сталин, он считал, что государство должно быть над партократией. А ставленник партократии Хрущев стремился к её всевластию. Отец с коллегами («Молотов, Маленков, Каганович и примкнувший к ним Шепилов», — Ред.) хотел перевести ЭнЭс (Никиту Сергеевича, — Ред.) в министры сельского хозяйства, изменить курс с его авантюрами. Вроде простецкий, даже в чем-то комедийный персонаж, Хрущев был очень искусен в интригах. Кажется, тут ему не было равных. Дворянское образование отца, напротив, сыграло с ним злую шутку. Он не умел действовать теми методами, которыми пользовался Хрущев… Я-то хорошо помню его. Видел десятки раз. Мы жили в соседних домах на Грановского, дети Маленкова приятельствовали с детьми Хрущева. Лена, моя ровесница, умерла от волчанки. Раду, порядочного человека, в нашей семье очень любили. Сергей тогда был совершенно другим… Юля… Когда отца выслали из Москвы, мы уже, конечно, не общались. А вот с детьми Буденного, жившего тут же, отношения сохранились навсегда. Его дочь Нина — моя первая любовь…

Летом 1957 года Георгий Маленков «за участие в антипартийной группе» был снят со всех государственных постов и назначен директором Усть-Каменогорской ГЭС Алтайэнерго в Восточно-Казахстанской области. Спустя год его весьма экзотическим способом перевели на аналогичную должность в Экибастуз, где он пробыл десять лет. И все потому, что в Усть-Каменогорске он стал чересчур популярен. Отца вызывали в Москву, пытались предъявлять разные обвинения. Не получилось… Тогда Хрущев начал делать мелкие пакости. Вплоть до попытки покушения: однажды на операционном столе Маленкова чуть не зарезали «хирурги»… Думаю, и партбилет специально выкрали, чтобы проще было исключить из партии. Таким человеком был Хрущев. Только когда на встречах стали закидывать гнилыми помидорами, Хрущев понял, что кресло под ним качается. Его помощник позвонил отцу и предложил вернуться в Москву с восстановлением во всех должностях. При условии, что Маленков открыто поддержит курс ЭнЭс. Отец ответил: «К этому господину у меня вопросов нет». И остался в Экибастузе еще на четыре года.

Все вместе: Анастас Микоян, Никита Хрущев, Иосиф Сталин, Георгий Маленков, Лаврентий Берия, Вячеслав Молотов. 1946…

Золотая клетка

Ссылку отец принял спокойно. Это не значит, что он не переживал. Да, Маленков потерпел поражение, сожалел о несделанном. Но у него была потрясающая выдержка, и он не воспринимал случившееся как падение. С присущей ему основательностью, даже с удовольствием начал работать на электростанции. И как энергетику ему там было интересно. Мама, когда приехали в Экибастуз, даже сказала: «Наконец я почувствовала, что это мой дом». Даром что в Москве остались хоромы на Грановского и госдача в Горках-10. Не самая роскошная, — всего 17 га — но со своим лесом, оврагом, лисьей норой… Нас в семье было трое: сестра Воля, я и Георгий. Родители очень много делали для нашего развития. Все стены в доме и теннисный корт на даче были завешаны географическими картами. В своей физической лаборатории мы проводили опыты. В столярной мастерской учились делать табуретки и шкафы. На огороде каждому выделялись грядки, и мы за ними следили. А для колоссальной библиотеки на даче был выстроен специальный дом.

Ради нас мама организовала в Москве первую английскую спецшколу в Сокольниках: хотела, чтобы ее дети были воспитаны в той культуре. Мы с братом окончили ее серебряными медалистами, получив классическое дворянское образование: умели танцевать, фехтовать, стрелять, скакать верхом. И при этом все время были под наблюдением. Да, молодые охранники играли с нами на даче в волейбол, учили нас стрелять. Но выполняли и свою работу. А мне с детства было неуютно в золотой клетке. С большим трудом добился разрешения ездить в школу на метро, а не на машине с водителем. Поступив в университет, хотел переселиться в общежитие. А как ходить на свидания в компании с офицером, просто не понимал.

Даже после 1957 года люди обращались к отцу за помощью. Его авторитет и связи позволяли решать производственные вопросы, много он делал для электростанций. Работников без образования заставлял учиться. А вот к званиям и наградам был хладнокровен. Противился, когда город хотели назвать в его честь.

Жилье от Андропова

С Валерией Алексеевной, моей мамой, отец прожил 68 лет. Они встретились на фронте в Гражданскую. И всю жизнь так любили друг друга, так были дружны, что не задумывались о штампах. В 1920 году расписываться было не принято. Венчаться — уже тоже. Хотя отец всегда с уважением относился к религии, был крещен при рождении. Но никогда не афишировал это и, по-моему, был верующим вольнодумцем.

В мае 1968 отец стал персональным пенсионером союзного значения. У власти уже был Брежнев. Незлобный, я бы даже сказал — благодушный человек, который решил, что о Маленкове лучше молчать. Так родители и жили: тихо, скромно. Пенсия была не очень большой, но им хватало. Вернувшись в Москву из Казахстана, они сначала поселились у сестры Воли, потом переехали в Удельную, перестроив там маленький бабушкин дом, затем — в купленную мамой кооперативную квартиру в Лефортово. И только Андропов, став генсеком, дал отцу «двушку» на Фрунзенской набережной. Хорошие отношения у них остались с Венгрии в 1956, когда Юрий Владимирович работал послом. Страшный там был путч. Совсем не демократическая революция. Людей вешали на столбах. Об этом мы тоже не все знаем…

В восьмидесятые я занимался вопросами жизнеобеспечения атомных подводных лодок, разрабатывал технологии аварийного выхода с глубины. Однажды отец спросил: а может, сделать госпрограмму «Защита организма человека в экстремальных условиях»? И при мне позвонил Андропову: «Юрий… Мы с сыном можем подготовить… — Это интересно. Готовьте. А я буду присылать за материалами помощника, Шарапова». К сожалению, Андропов был уже болен и вскоре умер. Но нам удалось спасти какие-то разработки, кому-то помочь. Отец добился присуждения звания Героя Соцтруда вирусологу Чумакову…

Георгию Максимилиановичу было уже за 80. Но он любил приехать в Удельную, взять ружье и пойти с гимназистским другом на охоту. Не помню, чтобы хоть раз кто-то был убит. Но стрелял отец хорошо. Он вообще был сильный, крепкий. Мог терпеть боль. И физическую, и моральную. Помню, в 1957-м были с ним в поездке: он награждал родную Оренбургскую (тогда — Чкаловскую) область орденом Ленина. Зима. Все занесено. Дорог нет. Поехали в район на бронетранспортере — жуткая тряска спровоцировала приступ мочекаменной болезни. Вечером я сидел в зале — ничего не заметил. А отец выступил, зашел за кулисы — и упал в обморок. Владеть проявлением своих чувств больше свойственно мужчинам. Но этим умением обладала и наша обаятельная мама: десять лет руководства МЭИ не прошли даром. Однако самой волевой в семье была бабушка. Человек-кремень. И при этом — удивительно милосердная. Вернувшихся после отсидки она кормила, одевала, устраивала на работу. У уголовных авторитетов даже закон был: в Удельной не воровать — там живет мать Маленкова.

Пустобрех Горбачев

Отец любил английские фильмы, хорошо знал литературу. По вечерам в семейном кругу он читал Эдгара По, Шекспира, Марка Твена, Чехова, Лескова… При этом когда-то он мечтал стать физиком и до конца жизни интересовался науками. А мама хотела быть архитектором… Но они были людьми долга и верили, что удастся построить справедливое общество. И в коммунизм верили. Всю жизнь у меня с отцом были разногласия в оценке Ленина, эта тема была табу. Но за неделю до смерти я спросил, не считает ли он отрицание Бога вождем революции его фундаментальной ошибкой. Отец ответил, что считает.

Он не вел дневников. Не писал воспоминаний. Не надо знать то, что знать необязательно: такова была его позиция. Но в конце жизни они с мамой одновременно попали в больницу. Она с болезнью Паркинсона была уже фактически парализована, у него случился инфаркт. Днем с ним была сестра Воля, а ночами мы посменно дежурили с братом. И вот тут отец начал рассказывать. Спонтанно. То, что считал нужным. Об осажденном Ленинграде и Курской дуге. О Мотовилихе и Сталине. У отца был художественный вкус. Его эпизод обязательно был ярким, контрастным. Я запоминал, записывал. Потом что-то проверял у Дмитрия Николаевича Суханова, помощника Маленкова. Ему было уже за 90, но память оставалась кристальной…

Отец пошел на поправку, а мама умерла. Он не видел этого, не хотел верить, когда кто-то сказал. Даже выйдя из больницы, продолжал с нами «вести игру», что мама где-то рядом. Вот здесь что-то сломалось в его железной натуре. Без мамы он выдержал только три месяца. И ушел внезапно. В 1988. У руля был Горбачев. Быстро поняв, что толка не будет, отец назвал его пустобрехом и уже не менял своего мнения. Ельцинский режим и вовсе был самым неудачным в истории: впервые — демографический провал, смерть — как в ГУЛАГе, дезориентация людей, потеря смысла жизни… К счастью, Георгий Максимилианович этого уже не застал. Все-таки Господь очень милостив к отцу: разгрома страны он просто не перенес бы.