Изборский клуб: Революция – русская мечта

Александр НАГОРНЫЙ, заместитель председателя Изборского клуба

Уважаемые коллеги!

Так получилось, что мы начинаем рассматривать тему Октябрьской революции 1917 года, великой и социалистической, уже сейчас, в начале лета, — и рассматривать, прежде всего, в двух ракурсах. Во-первых, её влияния на нашу страну и на мир в целом. А во-вторых — причин, по которым был уничтожен Советский Союз и созданная им мировая система социализма, «красный проект», который на протяжении многих десятилетий противостоял западному неолиберальному проекту.

Несомненно, социализм — как идея и как политическая реальность — продолжает существовать и бороться. Но это пока оборонительные сражения, поскольку сохранившиеся в ряде стран мира правящие коммунистические партии функционируют в рамках глобального либерального рынка и пока не являются ясной политической альтернативой доминирующей системе империализма.

Конечно, компартия Китая в русле неизбежного обострения своих противоречий с США рано или поздно придётся занять позицию лидера социалистических сил, но это дело будущего. Пока же и КПК, и другие компартии работают в матрице Западного мира, внешне не претендуя на иную всемирно-историческую перспективу.

Но нам необходимо ради будущего взвесить и суммировать наследие Великого Октября и советского образца, советского проекта. Но пока самое, пожалуй, главное — это реставрация капитализма на территории Российской Федерации и на всём «постсоветском пространстве», причём порой — в самых диких и отвратительных его формах, неофашистских, неонацистских.

Я имею в виду не только Украину или республики Прибалтики, где эти реакционные политические процессы идут на фоне социально-экономической деградации, и не только бывшие союзные республики Закавказья и Средней Азии, где те же, по сути, националистические процессы смягчаются формами традиционного общества, — я имею в виду и период 90-х годов прошлого века, когда либерально-рыночный фашизм господствовал в России и продолжает лелеять перспективы реванша.

Октябрьская революция 1917 года — мы уже касались этой темы на одном из наших «круглых столов», посвященных феномену её идеолога и вождя Владимира Ильича Ленина, — была уникальным явлением, поскольку позиционировалась как прорыв в будущее — в социалистическое и коммунистическое будущее, предсказанное Марксом и Энгельсом, — отсталой аграрной страны, более чем на три четверти населенной крестьянами, не имевшими ни земли, ни средств производства, необходимых для ведения минимального товарного хозяйства.

Такой социалистической революции, вопреки тезисам «классического марксизма», ни тогда, ни потом не произошло в куда более развитых и прогрессивных странах мира. А в России она не просто произошла — она победила и помогла стране под названием Советский Союз: многонациональной, многоукладной, многоконфессиональной, — в кратчайшие сроки проделать путь от деревянной сохи до атомной бомбы и космических ракет, одержать Победу 1945 года, во многих сферах науки и техники выйти на передовые рубежи развития человечества.

Великий Октябрь, кроме всего прочего, можно считать кульминацией и апофеозом деятельности русского народа, который вряд ли будет им превзойдён в обозримом будущем. В советском опыте мы находим пролог и воплощение того ценностного ядра русской цивилизации, который можно назвать Русской Мечтой.

Однако уже в середине 50-х годов начался, а в 80-х—90-х годах ХХ столетия был окончательно завершён и оформлен практически не имеющий в истории человечества аналогов по своим масштабам и глубине социально-культурный регресс и распад советского общества, который выглядит чуть ли не закономерной коррекцией прорыва совершённого в ходе реализации ленинско-сталинского «красного проекта».

Так ли это? Каковы причины, закономерности, следствия и перспективы «короткого» ХХ века, который уместился в период 1917-1991 годов, для России? Эту проблематику я предлагаю обсудить в рамках нашей дальнейшей дискуссии.

Сергей ЧЕРНЯХОВСКИЙ, доктор политических наук, профессор МГУ

Для начала приведу данные социологических опросов, проведенных в марте-апреле 2017 года «Левада-центром». Положительно оценили Октябрьскую революцию 48% респондентов, отрицательно — 31%. При этом выяснилось, что почти половина считает революцию тогда лучшим вариантом для России, а за оружие на стороне «красных» сейчас взялось бы в 5-6 раз больше, чем на стороне «белых».

Если же сравнивать исторические траектории соответствующих обществ, заданные тремя великими революциями «модерна»: Английской XVII века, Французской XVIII века и Великой Октябрьской, то в первом случае данная траектория имеет вид линии, во втором — синусоиды с общим восходящим трендом, а у нас — гиперболы с явным разворотом вниз. При желании это можно даже выразить соответствующими математическими формулами.

Но для нас важно, как эта траектория будет вести себя дальше. И здесь, на мой взгляд, есть три возможных варианта. Либо она продолжает падение, как самолёт в пике и разбивается — причём не только Россия—СССР, а вся цивилизация, как это мы видим сейчас на примере Украины. Либо начинаются синусоидальные колебания вокруг некоей «средней линии», с выходом на «плато» гораздо ниже «пика», то есть мы попадаем в огромный исторический тупик на десятилетия, на века, как это описано у Стругацких и видно, скажем, в республиках Средней Азии. Либо произойдёт «отскок» с подъёмом на новую высоту.

И понятно, что сейчас мы стремительно приближаемся к некоей «точке бифуркации», после которой вся система перейдёт в один из названных выше режимов, а два других станут достоянием «альтернативной истории».

На этот счёт никаких иллюзий быть не должно, и нужно понимать, что основные объективные задачи Великого Октября: обеспечение социального прогресса при соблюдении социальной справедливости, несмотря на войну и прочие препятствия, были решены уже к середине 70-х годов, когда в Советском Союзе было построено общество модерна: индустриальное, в основном урбанистическое, практически с полным циклом научных исследований и производственных технологий.

Я очень сдержанно отношусь к понятию «справедливости», потому что для египетского феллаха «справедливость» одна, для американского рабочего она другая, для Сороса — третья.

И в советском обществе после указанного рубежа общественный консенсус по содержанию данного понятия начал таять. С прогрессом, то есть с развитием, тоже стало не всё ладно, а принцип свободы в этих условиях вообще стал играть разрушительную роль — и буквально через десять-пятнадцать лет советское общество стало восприниматься им самим в целом как несправедливое, несвободное и отсталое.

Речь зашла уже не о том, чтобы «перегнать Америку» или хотя бы «догнать» её, а о том, чтобы к этой самой Америке «прицепиться» — «хоть тушкой, хоть чучелом» — и всё тогда решится само собой, «невидимой рукой рынка». Что из этого получилось, все мы сейчас хорошо видим и знаем. Было разрушено общество социальной демократии, в котором мы жили, что запустило процесс уничтожения практически всех «точек роста» постиндустриального общества, общества «сверхмодерна», которые надо было развивать.

Это как атомоход, у которого перестал давать нормативную мощность реактор, распилить на части по отсекам и на каждый отдельно поставить паруса — далеко не уплывёшь. Всё это сварить заново или даже достроить свой отсек, заделав самые зияющие дыры, — адская работа.

Возвращаясь собственно к Октябрьской революции, повторю, что это была, во-первых, русская технократическая революция, обеспечившая переход от цивилизации постоянства к цивилизации прогресса на основе превращения науки в непосредственно производительную силу; а во-вторых, это была социальная революция, переход власти в руки производящих классов на демократической основе, где «вертикаль власти» выстраивалась «снизу-вверх».

И эта революция повлияла не только на Россию, но и на весь мир, поскольку «перевела стрелки» исторического развития капитализма на «запасной путь», о котором говорится в третьем томе «Капитала» Карла Маркса. И сегодня капитализм существует лишь постольку, поскольку он перестаёт быть капитализмом, поскольку он перенимает достижения социализма.

Александр ЛЮБИНИН, доктор экономических наук

Хотел бы обратить внимание участников дискуссии на три момента, которые, как мне представляется, принципиальны. Во-первых, революция в октябре 1917 года была направлена на окончательное разрешение давно перезревшего аграрного вопроса, который в условиях Первой мировой войны тесно сомкнулся с вопросом о мире.

Это — тот ключевой вопрос, который не разрешила Февральская революция, вследствие чего социальное умиротворение в России не могло наступить ни при каких условиях. Неудовлетворенными, как и прежде, оставались жизненные требования крестьянства — самого многочисленного класса, который нёс основную тяжесть участия России в мировой войне.

Но даже победа в этой войне ничего крестьянам не обещала и никаких послаблений не гарантировала, подвигая к насильственному переделу земельной собственности. Земельный вопрос, измучивший и обозливший крестьянство, решительно и без промедления был снят с политической повестки дня именно революционными актами большевистской власти, отвечавшими сокровенным чаяниям подавляющего большинства населения нашей страны. Они затем привлекли в ряды Красной Армии миллионы крестьян, что, в конечном итоге, обеспечило победу большевиков в Гражданской войне.

Во-вторых, для Ленина и большевиков всемирный, а не национальный лишь характер социалистического переустройства общества был аксиомой, но не догмой, а руководством к действию. Поэтому тезисы о том, что Октябрьская революция была осуществлена якобы вопреки «классическому» марксизму, выглядят, по большому счёту, столь же странно, как и удивления по поводу того влияния, которое эта революция оказала на весь мир, а не только на Россию. Это была первая революция, которая вдохновлялась не только религиозными и нравственными, но, в первую очередь, научными соображениями, которые во многом оправдались.

В-третьих, неоспоримый исторический факт заключается в том, что сто лет назад наша страна оказалась единой в стремлении к социализму. Уже символом Февраля был отнюдь не триколор, а красный флаг и красный бант. На выборах в Учредительное собрание более 90% голосов получили социалистические партии, пусть и расходящиеся между собой в том, как они видят социализм и каким путём предполагают к нему идти.

В силу определенных характеристик русской цивилизации, в социально-экономической обстановке, обусловленной падением монархии и маловразумительной тяжелейшей войной, общественное мнение России развернулось в сторону социализма, оказавшись в этом отношении впереди самых развитых в социально-экономическом отношении стран мира. Для социалистической революции это давало уникальный шанс, использовать который большевики считали своим общественно-политическим долгом.

Но реализация задачи построения социализма в отдельной стране в условиях капиталистического окружения содержала внутреннее и опасное для дела социализма противоречие, в полной мере созревшее к середине 70-х годов и ставшее впоследствии главной причиной его гибели.

То, что необходимо было делать в условиях существующего в России хозяйственного уклада и в сжатых границах отпущенного исторического времени для обеспечения суверенитета страны, требовало методов, которые не могли быть по своей сути вполне социалистическими. Необходима была сверхмобилизация населения — пусть даже как временная, продиктованная особыми внешними обстоятельствами мера в стране, которая хочет быть социалистической.

Но не постоянной практикой, объявленного уже построенным, пусть и в основном, социализма. По определению социализм не должен лишать людей ни свободы выбора, ни возможности самовыражения, если те не носят асоциального характера и не задевают общественную нравственность. Командовать в этой сфере — значит, опускать планку самореализации индивида ниже того уровня, которого она, пусть и формально, достигает при капитализме. В конце 80-х гг. уже зримо проявившимися негативными результатами указанного выше противоречия в полной мере воспользовались противники всего советского в тесном союзе с противниками России.

В итоге советский социализм сошёл с исторической сцены, но он сохранил русскую цивилизацию, закрыв её, как щитом, на сложнейшем этапе борьбы за национальное существование, реализацией социалистического (антикапиталистического) проекта, деформировав при этом сам проект ради обеспечения суверенности страны.

Георгий МАЛИНЕЦКИЙ, доктор физико-математических наук, вице-президент Нанотехнологического общества России

Полностью согласен с тем, что Октябрьская революция и весь советский «красный проект» формировались и осуществлялись с опорой на достижения и выводы науки, передовой науки того времени. И это привело к тому, что под её влиянием революции произошли в огромном количестве стран, а мировая система социализма, включая страны социалистической ориентации, объединяла два миллиарда человек.

Можно сколько угодно говорить о том, что это была фикция, что в число «строителей социализма» у нас включали даже племена людоедов, но ведь не к людоедству мы их звали и вели. Наоборот, даже самые архаичные, отсталые общества благодаря Октябрьской революции и Советскому Союзу по всему миру получали структуры индустриального общества: промышленность, массовую культуру, массовое образование, всеобщее здравоохранение и так далее, вплоть до оружия массового уничтожения. Слово «массовый» здесь очень важно, оно ключевое на самом деле.

И второй момент: на что было ориентировано наше общество по итогам революции. Оно было ориентировано на максимальное знание и на вселенскую миссию человечества. И ещё очень важная вещь. Лейтмотивом здесь, наверное, были слова Циолковского о том, что наша планета, Земля — колыбель человечества, но нельзя же вечно жить в колыбели. Ленин, Сталин, Луначарский, Богданов, Красин — это были люди, опиравшиеся на знания, ориентированные на исследование реальности во всех её проявлениях.

Известно, например, что ленинский план ГОЭЛРО опирался на исследования российских геологов, гидрографов, экономистов, инженеров. Сталин огромное количество времени провёл в беседах с академиком Владимиром Вернадским.

Поэтому страна оказалась готова к большим проектам: к ядерному проекту., к космическому проекту, а до того — к коллективизации и индустриализации. Во время войны наши учёные, управленцы, инженеры, рабочие смогли превзойти — в тяжелейших условиях! — своих коллег из объединённой под свастикой Третьего рейха Европы, дав военную технику нужного количества и качества, дав образованных солдат и офицеров, которые могли эту технику эффективно использовать, дав им продовольствие, обмундирование, боеприпасы, медицинскую помощь, транспорт…

Ничего подобного никакая «Россия, которую мы потеряли» дать не могла, не будем здесь за деревьями терять из виду лес. И надо признать, что без использования опыта революции мы обойтись не сможем. Мы чуть не потеряли свою оборонную промышленность, мы фактически теряем образование и здравоохранение.

По уровню медицинского обслуживания несколько лет назад Россия была на 124 месте, а по средней ожидаемой продолжительности жизни мужчин — на 130-м. Наши школьники имеют, по мировым стандартам, уровень знаний уже ниже среднего.

И у нас отобрали науку. Никто из «властной вертикали» — кроме Сергея Глазьева, у которого нет инструментов влиять на реальные процессы, идущие в государстве и обществе, — не говорит нам о том, что существующие технологии производства достигли предела, что больше нет возможности существенно поднять уровень жизни людей, — не только у нас в стране, а весь мир топчется на уровне начала 70-х годов.

Поэтому сейчас вновь оказываются востребованы высокие гуманитарные технологии и нас, конечно же, я думаю, что и Россию, и мир ждёт новая революция, революция антиолигархическая и в огромной степени возврат к идеям Октября.

Константин СЁМИН, журналист, телеведущий ВГТРК

Первой, первейшей задачей большевиков было, конечно, изменение сознания людей после того, как прежнее время закончилось, а новое ещё не началось. И это было сделано — самое удивительное, что это было сделано! В октябре 1917 года началась не русская революция, а революция действительно мировая, которая продолжается и сегодня, причём в ней русский народ сыграл одну из ведущих ролей.

И именно этой печатью он в мировой истории особым образом теперь отмечен. И когда мы сегодня отказываемся от революционного наследия, сшибаем таблички, рушим памятники — это такое историческое членовредительство и попытка самоубийства. Не только в России — везде, где был русский, советский мир: в той же Германии, в той же Польше, на той же Украине и так далее.

Высшей точкой развития советской цивилизации, понятно, что точка отсчёта для этого развития была революция, стал момент, когда на русском языке говорило почти 350 миллионов человек по всему миру. Никогда до этого и никогда я боюсь после этого, по крайней мере, при нашей жизни этого уровня достигнуть будет нельзя. Это если смотреть на происходящее даже через узкие окуляры эгоистического национального сознания.

«Крот истории», о котором писал Карл Маркс, роет хорошо, и никто не знает, где он появится в следующий раз: может быть, снова в России, а может быть, и не в России. Некоторое время назад, незадолго до того, как вот этот околофашистский переворот случился в Турции, где глобалисты сцепились с тамошними реакционерами, я посещал Стамбул, разговаривал с турецкими марксистами, с турецкими левыми. Там мощнейшее коммунистическое движение, страна расколота пополам. И вот примерно то же самое, что я говорю вам сейчас, я слышал от них.

Революция неизбежна. Вопрос только в том, какой будет её цена. Постоянные заклинания, мантры эти про исключительно эволюционный путь развития, про необходимость отказаться от революций — это всё чепуха, которая не просто отрицается всем ходом развития природы и человечества, но и не имеет под собой никаких даже нравственных оснований.

Нам со всех сторон кричат, что революция — это всегда кровь, это всегда жертвы. А про жертвы эволюции — почему-то молчат. Ну, представьте себе, что не было революции в 1917 году — пусть даже только Октябрьской. И вот, что было бы на руинах Российской империи после окончания Первой мировой войны, какая резня бы шла — не революционного, а  «эволюционного» характера, кто-нибудь себе представляет?

А сколько стоит нам эволюция без революции сегодня? Сколько не родившихся людей? Сколько погибших в «локальных» конфликтах? А сколько будет стоить такая «эволюция», если завтра какое-нибудь тактическое ядерное оружие будет размещено в 500-600 км от Москвы? Сколько будет стоить милитаризации Украины? Сколько будет стоить милитаризации Прибалтики без всякой революции?

Недавно мне на глаза попалось высказывание, уже не скажу, чьё именно: «Каждый раз, когда мы проливаем слезинку по поводу жертв революции, мы должны иметь мужество и совесть для того, чтобы хотя бы одной слезой оплакивать и тех, кто оказался жертвами эволюции, потому что революции не возникают из воздуха». Такая вот причинно-следственная связь.

Если подводить очень краткий итог моему выступлению, то Великая Октябрьская социалистическая революция — она действительно великая. Это величайшее достижение нашей цивилизации. Без Октябрьской революции невозможно представить себе красный флаг над Берлином. Без Октябрьской революции невозможно представить себе Юрия Алексеевича Гагарина. И без Октябрьской революции невозможно представить себе Изборский клуб, за «круглым столом» которого сидят более или менее образованные люди, изъясняющиеся более или менее связно литературным русским языком.

Геннадий ЖИВОТОВ, заслуженный художник России

Да, Стасов был «отцом» не только новой русской музыки, но и нового русского изобразительного искусства. Художники, начиная с Федотова, описывали реальную картину того ужасающего положения народа, которое было в России. Не было никакого «потерянного рая» на картинах Перова, Репина, всей стасовской когорты «передвижников»!

Параллельно шла линия литературы. И вся великая русская литература была зеркалом, по определению Ленина, русской революции.

Блок говорил: «Побойтесь Бога, господа помещики и капиталисты, мелкие и большие буржуа! Как вы себя вели с этим народом? Забыли, как насиловали и пороли девок в своих барских усадьбах? Как показывали свою власть: тыкали в нос нищему — мошной, а дураку — образованностью?»

Революция была подготовлена, она была взлелеяна, она была нарисована, она была пророчески предвидена художниками. Вспомните Петрова-Водкина с его «Купанием красного коня»!

Революция буквально взорвала сознание. Изобразительное искусство вырвалось на улицы, к народу: крестьянам, которые были и солдатами, и рабочими. Ведь рабочие — это недавние крестьяне, которые вчера пришли в город.

Улицы наполнились революционным искусством. Конечно, все эти авангардисты были недоучками, они не прошли шестилетний курс образования в Академии художеств. Какие-то мастерские, объединения, частные студии выдали на-гора множество всяких явлений в искусстве. Все это было взрощено революцией. Революция вспахала народное сознание. И молодое советское государство, не создав еще толком административных органов, объявило план монументальной пропаганды. Могучие народные силы влились в это.

Дмитрий Филиппович Цаплин — яркий пример плодов революции. Крестьянин Саратовской губернии страстно захотел стать скульптором, и его поддержала Советская власть. Цаплина отправили учиться в Европу, и зарубежные газеты вскоре с удивлением написали о «гениальном русском мужике с Волги», который нашел скульптурное «выражение для социалистической жизни». Цаплин буквально завоевал Париж, а затем и другие европейские столицы.

Многие говорят сейчас, что до 1913 года Россия расцветала. Ах, «серебряный век», Сомов, Бенуа, Добужинский… Но всё это — манерно-изысканные художники, художники душных комнат, где наркотики перемешивались с упадническими смертоносными тенденциями в искусстве.

Искусство царской России было аристократическим, и народу оно было не нужно. Народ не понимал тех картин. Даже музеи, Третьяковка и Эрмитаж, были для очень узкого круга людей. Третьяковка была более демократична, но не настолько.

Революция сломала все сословные и цеховые перегородки. Мейерхольд со своими постановками вылез на улицы, художники косяками пошли в театры – революционный вихрь объединял всех людей искусства. Великая поэзия была великой, потому что она была напоена революцией. И Есенин, и Маяковский неотторжимы от революции, хотя у революции было много и приживалок, как у Есенина — Мариенгоф или у Маяковского — чета Бриков.

Есенин был настолько живописен, он был художником, о нём нельзя говорить только как о поэте. Почему Есенин сам не стал рисовать? Ведь его всё время окружали художники! Мой учитель в Строгановке Комарденков иллюстрировал обложки есенинских сборников стихов. Комарденков знал и Маяковского, который был и поэтом, и художником: вспомним его «Окна РОСТА»!

Искусство вырвалось из гостиных «Серебряного века»! Дейнека, Фаворский, Филонов, Греков, Пластов — всё это художники, выросшие из революции.

Идеология революции, воспетая искусством и взращенная в русских художниках, уже советских художниках, стала притягательной звездой будущего счастья, которое может установиться на всём земном шаре, на всей планете.

Мы тогда выигрывали прежде всего образами, но мобилизация государства требовала дисциплины. Чтобы как-то упорядочить процессы, были созданы союзы художников, композиторов, писателей. Партия, которая была скелетом, хребтом нового государства, направила революционную стихию в гранитные берега Большого сталинского стиля.

Да и народу авангард не совсем лег на душу. Ему больше импонировала кустодиевская манера — она больше ложилась на крестьянское сознание человека улицы, рабочего, солдата. Крестьяне искали не мёртвых художественных схем, а истину: вспомните ходоков у Ленина!

Авангардисты Альтманы, Штеренберги и прочие были убраны, как убран был и «Чёрный квадрат» Малевича. Почему? Чтобы ответить на этот вопрос, я не стал бы рассматривать «Черный квадрат» как произведение изобразительного искусства, хоть он и написан маслом. Давайте лучше посмотрим на искусство с социально-классовой точки зрения. Тогда станет очевидным, что буржуазия, взяв власть в ходе английской, а затем французской буржуазных революций, все опошлила, все размыла, как серная кислота растворила все высокое. Биржа и рынок влезли в искусство, и началась эта цепочка: импрессионизм, постимпрессионизм, сезаннизм, фовизм, кубизм… В конце концов, всё это рухнуло в «Чёрный квадрат».

Биржа перемолола Ван Гога, Сезанна, Моне, создала из них мифы, повесила на них лейблы и ценники, на которых сейчас значатся сотни миллионов долларов. В данном контексте «Чёрный квадрат» — вершина всего этого маразма и одновременно — бунт против него.

«Чёрный квадрат» независимо от желания или нежелания самого Малевича стал символом троцкизма. Его «Черный квадрат» — это дверца той черной угольной топки, в которую готовы были бросить Россию троцкисты. И не случайно в 1930-х годах вместе с Троцким был убран и «Черный квадрат».

В эпоху «перестройки» его вытащили из запасников и активно использовали в проектах, подрывающих духовные основы советского строя. И сегодня «Чёрный квадрат» используют все для той же цели — бросить Россию в топку мирового процесса. Запад по-прежнему хочет использовать Россию как топливо, и в прямом, и в переносном смысле: и как поставщика углеводородов, и как горючее для мировой войны.

Современные провокаторы от искусства: гельманы, кулики и прочие, — включают «Чёрный квадрат» в свою игру по развалу смыслов. Предметами «искусства» у таких «художников» становятся консервная банка, унитаз и фекалии. Это один из способов навязать людям извращенную систему ценностей. Таких способов в западных лабораториях создали немало, и они держат мир в жутком наваждении, в мороке, по сути, приближая его к безумию «Чёрного квадрата».

И сегодня это безумие продолжается. В московском метро развернута ужасная, мерзкая акция. По стенам вдоль эскалаторов станции «Парк культуры», на рекламных щитах, разбросаны куски произведений авангардистов. При этом в авангард 1920-х годов «кураторы» от искусства пытаются вживить Коржева, Лактионова, его солнечное, святое «Письмо с фронта»! Все расчленить, все опошлить, наляпать, смешать фрагменты – разбить целостность, убить душу!

К нашему несчастью, все это началось не вчера. Авангард 1960-1970-х, как осетрина второй свежести, появился, когда партия ослабила внимание к искусству, надзор за ним. Начала заводиться диссидентская плесень. Все эти кабаковы и булатовы отлично устроились: они часть времени в зимние месяцы тратили на создание хорошо оплачиваемого государством продукта, делая иллюстрации к книгам, а для своего иронического авангарда они уже отыскали другого заказчика в лице дипломатических представительств зарубежных стран. Причем они шли уже проторенной дорогой: в свое время ходил по посольствам и Михаил Булгаков.

В этом контексте я всегда говорю: почему такого явления не было, например, во Владимире? Да потому, что там не было дипкорпуса, посольств и консульств. Поэтому там спокойно работал Союз художников России, который делал прекрасные выставки уникальной владимирской школы живописи.

В «оттепель» появился и Глазунов, и деревенщики в литературе. И были люди, были писатели, которые ощущали эти процессы, понимали. Вспомните знаменитый роман Шевцова «Тля»!

Постепенно шло разложение Союза художников, несмотря на то, что государство очень щедро оплачивало их работу. Пластов вспоминал, что как-то он стоял на природе и писал этюд. К нему подошел крестьянин и спросил: «Сколько ты за это получаешь?» Пластов не мог ему этого сказать, потому что он понимал, что разница оплаты труда была бешеной.

Я сам после поездки в Афганистан, где оформлял Дом дружбы в Кабуле, получил такую сумму, на которую можно было купить три автомобиля! Но там был хоть какой-то риск, многие художники просто отказались ехать в воюющую страну. Но и за мирные натюрморты, сделанные в тихой московской мастерской, художники получали огромные деньги от государства!

Большие деньги порождали клановость, творческие союзы опустились до союзиков. Они оторвались от большой жизни, хотя по-прежнему посылали художников по всем городам и весям огромного Советского Союза. Я, благодаря своему старшему товарищу, художнику-фронтовику Анатолию Петровичу Болашенко, побывал в четырех изумительных поездках. А для моего друга художника Геннадия Ефимочкина такие поездки стали образом жизни. Создав сотни акварелей на Братской ГЭС, в Мурманске, на Чукотке и Курилах, он последние двадцать лет переносит их на холсты, воссоздавая Красную Атлантиду.

Но большинство художников перед 1991 годом были настроены иронично-скептически, смотрели на Запад и думали, что там их ждут золотые горы. По мастерским тогда поползли скупщики, они многое приобретали и увозили на Запад. И у меня многое купили, ведь, по сути, и я – жертва диссидентства. Я тогда в основном занимался печальными картинками на тему образа жизни советских людей: стоит девушка у окна химического комбината, смотрит вдаль…

Я понимал, что что-то надо улучшать, надо больше динамики, не должно быть кумовства. В нашей группе в Строгановке процентов семьдесят были блатные. А люди талантливые, но без связей, должны были по семь раз поступать в Строгановку! Причем ребята эти были хорошо подготовлены, имели за плечами отличные художественные училища, которые, благодаря революции, были созданы по всей стране.

Революция распространила культуру по всем городам, по всем провинциям. В каждом городе были или Дом пионеров, или училище, во многих городах появились отделения Академии художеств. И вот, молодые люди с хорошей школой приезжали в столицу, а здесь уже была другая настроенность: школа – это ерунда, нужно найти что-то такое…

В революцию все было ясно: государство четко формулировало свою идеологию. Оно дало платформу, дало надежду, дало мечту художникам, оно гарантировало свою чистоту и праведность. Это подобно тому, как Перикл дал духовные силы своим Фидиям.

И весь ужас нынешнего положения в том, что нет идеологии. Все болтается каким-то непонятным, как эта погода. Нет идей, нет модернизации, нет единства. Все чувствуют разницу состояний, а мы продолжаем идти по тем же тропам, которые приведут нас в ад. Наступаем на грабли неравенства! Если кто-то безумно богат, то для него все должно быть другое, чем для человека, который сам картошку окучивает. И совершенно разные зрительные образы.

Я вот окучиваю, я вижу землю и свою тяпку, а он вообще о ней не думает. Он сидит на своей яхте с мобильником, единственным его орудием труда. Поэтому и нет идеологии. Откуда же тогда появится мобилизующее энергетическое искусство?

Но идеология должна быть обязательно!

Революция дала эту цель, эту звезду пленительного счастья, она дала всем художникам надежду, что счастье и рай возможны. Рай – в единении, который я лично испытываю, идя на демонстрации. Я это состояние очень люблю Мне приятно, что все люди, которые со мной в этой шеренге или в той шеренге, такие же, как я, мои братья и сестры. Мы идём совершенно свободно — единый народ, единое тело.

Когда художник отрывается от этого тела, с ним начинает твориться неладное. Я недавно попал на выставку Серебряковой. И вижу: какие-то жалкие пейзажи, какие-то дохлые портретики. Я подумал: «Боже мой, что это? Неужели это моя Серебрякова?» Обратился к смотрительнице: «Да Вы попали на конец экспозиции!». Это были работы парижского, эмигрантского периода. И даже портреты близких Серебряковой людей, Шаляпина и прочих, были какими-то жалкими. Я был со спутником, пришлось оправдываться и объяснять, что это — эмиграция.

И вот, наконец, начало экспозиции. Какое наслаждение, какое высочайшее искусство, какая мощь сильной руки! Я вижу шуршание этой пастели, этих купальщиц, этих жниц! Конечно, это все идеализация, но это, безусловно, великое европейское, мировое искусство. И любимый муж здесь! Когда человек на Родине, когда человеку светит звезда Родины, он достигает высочайшего уровня своего творчества.

Так было и со скульптором Цаплиным, потому что все его величие в Европе было напоено мечтой о возвращении в Россию. За границей он не продал ни одной своей работы, хотя их вожделели многие покупатели. Он все вернул на Родину, хотя, вы представляете, что значит перевезти гигантские скульптуры? Какие сложности, материальные, дипломатические и прочие его ждали? Но была идеология, был смысл, и государство его опекало.

Нет идеологии — и ничего нет. И сейчас на Земле есть Афины, и называются они так же, как и много веков назад. И Парфенон стоит на старом месте, но в современной Греции нет того величия, нет того качества, не создаются шедевры.

Наша революция вспахала всё поле искусства, а не только художников того направления, которые готовили революцию. Корин и Пластов — из династий иконописцев. Они славили Советскую власть и стали её основой в искусстве, чистом и праведном.