Захар Прилепин. Ополченец – это схима или свобода?

Так называемые ополченцы внешне зачастую похожи на монахов, сложно не обратить на это внимание.

Можно переодеть их в монашеские одеяния – и они станут, в сущности, неотличимы.

Объяснение этому простое. Отправляющийся на войну человек, даже предполагающий, что останется жив, в любом случае кладёт на чашу весов самое главное, что имеет – жизнь.

Но жизнь эта раскладывается на прочие многочисленные составляющие.

«Ополченец» лишает себя т.н. личной жизни: вести таковую на позициях невозможно.

Отсюда прекрасное определение воюющих людей стариком Хэмом: «мужчины без женщин». Очень точно. Женщины, конечно, попадаются, но подавляющее большинство бойцов живёт в аскезе. Молодые, между прочим, полные сил мужики.

Есть, конечно же, всякие исключения, но, скажем, в моём батальоне треть личного состава – молодые ребята, не имеющие ни жён, ни детей. Другая же треть, даже если находятся в браке или в отношениях, жён и подруг своих не видят за их географической отдалённостью: у кого-то вторая половина в Луганске, у кого-то в России, у кого-то – на Украине.

«Ополченцы», как правило, не поддерживают и всех прочих семейных отношений: их любимые матери и отцы, бабушки и дедушки, дяди, тёти, племянницы и крестники находятся где-то там, в другой жизни.

Помимо этого «ополченец» лишает себя основных мирских прихотей: он не смотрит бокс, футбол и хоккей за неимением телевидения. Не играет в компьютерные игры, не посещает спортивных мероприятий, городских праздников, не ходит по грибы и по ягоды, не принимает гостей, не катается на лодке по заливу, не жарит шашлыки с товарищами (если только то или иное животное не подорвётся на мине).

Ест он, как правило, одно и то же, без изысков.

С книжками, кстати, тоже проблемы. То есть ограничивается и интеллектуальная жизнь: она, пожалуй, даже мешает.

«Ополченец» не имеет возможности посидеть вечером в кафе за интеллектуальной беседой – он проводит почти всё своё время среди себе подобных, обсуждая по большей части снабжение и питание, тактико-технические качества вооружения, в самом лучшем случае – погоду, но и то в связи со службой.

Кроме того, «ополченец» (как правило, хотя и не всегда) лишает себя карьеры и прочей «вертикальной мобильности»: большинство «ополченцев» никогда не станет профессиональными военными, теряя при этом за годы войны многочисленные стартовые возможности – они не учатся, не строят бизнес, не растут. Они воюют. Или в лучшем случае ожидают очередного обострения на своём посту.

«Ополченец» выполняет плюс-минус одинаковые действия, связанные с физическим трудом и перенагрузками. Он лишён того, что в нынешнем мире именуется волшебным словом «комфорт». В целом ему всегда некомфортно. Тот или иной дискомфорт – его образ жизни.

«Ополченец» куда чаще гражданского человека теряет друзей в самом прямом смысле, то есть эти друзья исчезают физически и навсегда. Цена его одиночества и его хандры несколько более высока.

«Ополченец» переживает другие нервные перегрузки, соприкасаясь с кровью и разрывами предметов, могущих нанести ему смертельные ранения.

«Ополченец» не копит, не строит свой дом, у него ничего нет – зарплата в 16 тысяч позволяет только питаться и не рассчитывать более ни на что.

Всё это он делает совершенно добровольно.

Неприязнь городской снобистской публики ко всем этим «ополченцам» ясна: для них «ополченцы» – антилюди, которые живут антижизнью.

Для взрослеющих детей, которых выводят опытные ребята на московские площади под определёнными лозунгами, «ополченцы» – воплощённые чужие. Ведь дети «воюют» за всё то, чего «ополченцы» себя осознанно лишили.

Воюя, «ополченец» невольно соблюдает ряд священных заповедей, хотя как минимум одну может и нарушить.

Те же, для кого «ополченец» является античеловеком, «воюют» на площадях за право вдохновенного нарушения сразу нескольких других заповедей, даже не задумываясь об этом, но помнят почему-то по большей части только про «не убий».

Видимо, они более всего боятся, что кто-то «убьёт» конкретно их, лишив их права на «свободу».

При этом я вовсе не говорю, что «ополченцы» хороши и являются для всех примером.

Нет, равно как и монахи, они никакого примера не являют – никто не обязан, а многие и не в силах воспроизводить такой образ жизни (хотя иногда всё-таки не помешало бы).

Но определённую долю уважения всякий народ должен иметь: и к своим солдатам, и ко всем облачённым в монашески одежды.

Смеяться и тыкать пальцем в монаха – дурной тон, не правда ли? Называть его недоразвитым по той причине, что многие реалии современного мира для него элементарно неясны, тоже ведь не стоит?

При всём том что никакому «ополченцу», равно как и монаху, не выдаётся индульгенция на пожизненный сияющий ореол над его головою.

Да он и не обязан быть хорошим для всех вас: а зачем?

Может (и должен ли) в послевоенной жизни воевавший человек остаться тем же, что и был на войне? Нелепо этого требовать: в равной степени мы не можем ждать этого от монаха, оставившего своё монашество, или священника, не имеющего сана.

Он – любой из них – свободен от своих обязанностей.

Снял форму – и стал таким же, как остальные.

Свободен той самой свободой, за которую «воюют» взрослеющие городские дети на столичных площадях.

Но всё-таки «ополченец» воевал за какую-то другую свободу.

Если точнее, он и был свободен.

Потому что свободен тратящий, теряющий и нагой.
➡ Источник: http://publizist.ru/blogs/110093/19147/-