Стабильность царя Николая I

Изображение: Б. Покровский,«Обряд казни на Семёновском плацу», 1849 год.

Как «весна народов» 1848 года навсегда изменила Россию

Почему российский император Николай I испугался европейских революций 1848 года? Из-за чего писателя Федора Достоевского приговорили к смертной казни, а драматурга Александра Островского заставили переписывать свою пьесу?

Призрак бродит по Европе

«Господа, седлайте коней, во Франции революция!» — этими словами в конце февраля 1848 года император Николай I остановил бал, обратившись к собравшимся на нем офицерам. Свержение короля Луи-Филиппа I и провозглашение в Париже республики были для Петербурга весьма неприятным сюрпризом. Дальнейшие события подтвердили худшие опасения российского двора: к началу марта волнения из Франции перекинулись на другие европейские государства.

В Бадене, Гессен-Дармштадте и Саксонии под давлением улицы к власти пришли либеральные правительства. В Мюнхене и Берлине развернулись настоящие уличные бои, и испуганные монархи пообещали созвать германский парламент для разработки конституции. В середине марта восстала Вена — после этого революционная волна, получившая название «весны народов», быстро распространилась на Италию, Венгрию и Чехию.

Возмущение, паника и ужас — так можно охарактеризовать реакцию официального Петербурга на события февраля-марта 1848 года в Европе. Николай I всерьез боялся, что европейский революционный вал захлестнет сначала Царство Польское, а затем и всю остальную Российскую империю.

Конечно, никаких реальных оснований для подобных опасений не было. Страна третий десяток лет пребывала в полудремотном состоянии николаевского царствования, и никакая смута России не грозила. Первоначальный воинственный порыв царя (чтобы задушить революцию в зародыше, он приказал готовиться к интервенции в Европу) вскоре сменился озабоченностью за безопасность границ России и сохранение внутренней стабильности.

Реакцией на мнимую угрозу со стороны Запада стал манифест 14 марта 1848 года, в котором были такие формулировки: «запад Европы внезапно взволнован ныне смутами, грозящими ниспровержением законных властей… Мы готовы встретить врагов Наших, где бы они ни предстали… Разумейте языцы и покоряйтеся: яко с нами Бог!»

В европейских столицах истеричный и агрессивный тон царского манифеста вызвал лишь недоумение, а в самой России послужил сигналом к ужесточению правил и без того зарегулированной внутренней жизни. Император был искренне убежден, что только сохранение российской самобытности, сформулированной в уваровской формуле «православие, самодержавие, народность», могло защитить его государство от революционной заразы с «гниющего» Запада. Знаменитый историк Сергей Соловьев в те дни пророчески заметил: «Нам, русским ученым, достанется за эту революцию». И действительно, за отсутствием в стране доморощенных смутьянов и прочих «карбонариев», власть принялась рьяно искоренять крамолу в науке, литературе и журналистике. Так началось печально известное «мрачное семилетие» — последний, самый унылый период правления Николая I.

«Теперь в моде патриотизм, отвергающий все европейское»

В первую очередь была резко усилена цензура. В марте 1848 года власти обратили внимание редакторов столичных газет и надзирающих за ними цензоров на «предосудительный дух многих статей» и предупредили об ответственности за «всякое дурное направление статей журналов, хотя бы оно выражалось в косвенных намеках». Иллюстрируя тогдашнюю общественную атмосферу, историк русской литературы и журналистики Павел Рейфман в книге «Из истории русской, советской и постсоветской цензуры» приводит цитату из дневника цензора Александра Никитенко:

«Наука бледнеет и прячется. Невежество возводится в систему… Теперь в моде патриотизм, отвергающий все европейское, не исключая науки и искусства, и уверяющий, что Россия столь благословенна Богом, что проживет без науки и искусства… Люди верят, что все неурядицы на Западе произошли от того, что есть на свете физика, химия, астрономия, поэзия, живопись».

Власти пытались всячески ограничить ввоз иностранных книг, университетам запретили выписывать журналы и газеты, а в 1849 году всерьез обсуждалась идея о закрытии всех университетов как потенциальных рассадников вредных и опасных идей.

Апофеоз николаевского «мрачного семилетия» — печально знаменитое «дело петрашевцев». Вина этой небольшой группы молодых людей заключалась лишь в том, что они вместе читали и обсуждали вольнодумные труды западных философов, а также известное письмо Белинского Гоголю. Но этого оказалось достаточно, чтобы приговорить их всех (в том числе будущего великого писателя Федора Достоевского) к расстрелу. Лишь в самый последний момент, перед исполнением приговора, осужденным объявили о смягчении наказания — вся церемония их публичной казни была инсценировкой.

В книге советского литературоведа Александра Западова «История русской журналистики XVIII–XIX веков» приводится отрывок из воспоминаний писателя Михаила Лонгинова, как нельзя лучше характеризующий состояние русского общества времен заката николаевской эпохи: «Громы грянули над литературой и просвещением в конце февраля 1848 года. Журналистика сделалась делом опасным и в высшей степени затруднительным. Надо было взвешивать каждое слово, говоря даже о травосеянии или коннозаводстве, потому что во всем предполагалась личность или тайная цель. Слово "прогресс" было строго воспрещено, а "вольный дух" признан за преступление даже на кухне. Уныние овладело всей пишущей братией».

Разгром периодической печати — лишь звено в цепи полицейских репрессий Николая I, которыми он надеялся не допустить в России европейскую «весну народов». К 1850 году цензура взялась за театры. Одним из первых под удар попал драматург Александр Островский, чья пьеса «Свои люди — сочтемся» вызвала неудовольствие самого императора. Его разозлил финал, в котором не было должным образом наказано зло. Автора вызвали к попечителю Московского учебного округа и сделали ему соответствующее внушение. Как пишет Рейфман, «Островский, ошеломленный такой "проработкой", выражает через попечителя благодарность министру просвещения за советы, обещает принять их в соображение в будущих своих произведениях, "если он почувствует себя способным к продолжению начатого им литературного поприща"».

«Держи все, держи все…»

Разумеется, ни к чему путному такая политика привести не могла. Как известно, любая сложная система в процессе своего развития неизбежно испытывает кризис, если она не способна меняться и адекватно отвечать на вызовы времени. Николай I был неглупым человеком и понимал необходимость перемен, но в то же время боялся пойти даже на минимальные уступки общественным запросам. Образно говоря, он пытался проветрить комнату, не позволяя открывать не то что окно, но даже и форточку. Гипертрофированная самоуверенность и апломб императора, его полный отрыв от реальности и почивание на лаврах прошлых успехов сыграли с ним дурную шутку. Его стремление «подморозить» Россию и противопоставить ее остальной Европе привело к тому, что к началу Крымской войны страна оказалась в полной международной изоляции.

Известная фраза Ленина о «гнилости и бессилии» николаевской России, проявившихся в ходе конфликта, вполне справедлива. У нас сейчас мало кто знает, что в Европе Крымскую войну больше принято называть Восточной войной — боевые действия велись не только в районе Крыма. Англо-французская эскадра безнаказанно обстреливала Одессу, Мариуполь, Таганрог, Соловецкий монастырь на Белом море и высадила десант для захвата Петропавловска-Камчатского. Совершенно беззащитной перед угрозой британского вторжения была Аляска.

Кстати, именно тогда впервые возникла идея продать ее Соединенным Штатам. Неприятельский флот крейсировал в Финском заливе недалеко от Кронштадта, всего в тридцати километрах от Петергофа, любимой загородной резиденции Николая I — трудно представить более зримое воплощение бесславного и позорного финала его царствования.

Государь скоропостижно скончался вскоре после получения известия о разгроме русских войск под Евпаторией. Как известно, перед смертью он с горечью сказал наследнику: «Сдаю тебе мою команду, к сожалению, не в том порядке, как желал, оставляя много хлопот и забот… Держи все, держи все…»

По складу своего характера и воспитанию новый император Александр II вовсе не был либералом, но он понимал, что Россия отчаянно нуждается в преобразованиях. Александр II смог без труда отодвинуть от власти ретроградов из окружения своего отца — после поражения в Крымской войне потенциальные противники реформ были посрамлены и деморализованы.

Прежнее поколение сановников и царедворцев, помнивших еще Отечественную войну 1812 года и состарившихся в николаевскую эпоху, окончательно отстало от жизни. Они отказывались понимать, как за это время изменился мир, что могущество страны теперь определялось не столько размерами территории и военной мощью, сколько развитием экономики и умением применять технологические новшества (железные дороги, телеграф, паровые машины).

Как отмечает современный историк Игорь Христофоров, во второй половине 50-х годов XIX века на сцену вышло «новое поколение правящей элиты, хотя выросло оно еще в прежней системе, где это были чиновники "второго эшелона", молодые и амбициозные ученые, журналисты, инженеры, наконец, просто умные люди, не желавшие "прислуживаться". Они прекрасно знали, как николаевская система устроена и работает, понимали все ее слабые и сильные стороны... Но при этом, по сравнению со своими "отцами", они все же были другими».

С отменой крепостного права в 1861 году начались знаменитые Великие реформы Александра II. Однако модернизация явно запоздала как минимум на несколько десятилетий и к тому же была непоследовательной и половинчатой. В результате спустя полвека непреодолимые противоречия между бурным социально-экономическим развитием России и ее отсталой неэффективной политической системой (которую ни Александр II, ни его сын и внук так и не решились реформировать) привели страну к острейшему системному кризису и революционному взрыву 1917 года.

https://cont.ws/@lapsha71/616742