Антисоветизм убивает.

Почти год назад мы отмечали печальный юбилей: двадцатилетие расстрела «Белого Дома». Многие еще помнят, как в центре Москвы стояли танки и обстреливали боевыми снарядами здание Верховного Совета. Методично обстреливали, как на полигоне – ведь ничего этим танкам не угрожало: у защитников Верховного Совета не было противотанковых средств. Белый Дом к тому времени был уже отключен от всех коммуникаций, поэтому противопожарная система не работала, и черный дым от горящего здания был виден во всей Москве.

Сколько людей погибло тогда – сейчас уже не установить. «Официальное» число погибших тогда составляет 124 человек, но реальное, скорее всего, много больше. Помимо танков в операции принимали участия БТР и БМП внутренних войск, не говоря уж, о снайперах.Если учесть огромную скученность защитников Белого Дома, а равным образом, то, что среди них было очень мало людей, представляющих себе, как следует вести в подобных условиях, то можно понять, что при стрельбе на поражение число погибших будет немалым.

Но есть вещи, которые поражают еще больше, чем танковая война в центре Москвы. В то время, когда около Белого Дома гибли люди, в нескольких сотнях метров от него шла совершенно иная жизнь. Ездили машины, ходили автобусы, спешили по своим делам пешеходы. Им не было никакого дела до того, что твориться совсем недалеко. Надо было «делать бизнес», ковать железо, пока горячо, стараться отхватить кусок покрупнее – пока есть такая возможность. Где-то вчерашние гопники становились миллионерами, а младшие научные сотрудники начинали рулить многомиллиардными компаниями. В этой вечной гонке за успехом какие-то стреляющие танки занимали ничтожное место – ведь перестрелки в «новорусской» «бизнес–среде» 1990 не были чем-то экзотическим.

Впрочем, некоторые из граждан, напротив, старались подойти поближе, вплоть до проникновения за оцепление, чтобы посмотреть на творившееся «шоу». В самом деле, где еще можно увидеть столь занятную картину – оживший фильм «про войну». Такое представление, и бесплатно!

* * *

Всего за два года с небольшим до «Черного октября» 1993 года, на том же месте произошли совершенно иные события. В августе 1991 года некий «Государственный Комитет по Чрезвычайному положению» отстранил от власти президента СССР Горбачева («по причине болезни»). Это событие вошло в историю под странным названием: «августовский путч». Странным потому, что данной событие если на что и было похоже, так не на путч. Несмотря на то, что в состав пресловутого ГКЧП вошли все силовые министры СССР, происходящее имело самое отдаленное отношение к тому, что обыкновенно вкладывается в понятие «военный» или «вооруженный переворот». С одной стороны были, кончно, грозные заявления (хоть и с трясущимися руками), маршалы и генералы – а с другой, удивительная беззубость новоявленной «хунты». С самого начала «демократические» силы только и делали, что «набирали» очки, а «путчисты» даже не потрудились их арестовать.

Вершиной абсурда стала пресловутая «оборона Белого Дома». Тут история опровергла известную истину: В отличие от будущей трагедии, тут все представляло чистый фарс. «Баррикады», сооруженные «защитниками демократии», были настолько карикатурны, что достаточно было милицейского приказа, чтобы их разрушить. «Защитники» имели незначительное количество стрелкового оружия. И те немногие, кто тогда разбирался в ситуации, понимали, что никакой военной силы они из себя не представляют. Но никакого штурма не было. «Страшные заговорщики» испугались безоружных людей. А дальше – все пошло по накатанной: испуганные «путчисты», возвращение Горбачева, триумф Ельцина, миллионные митинги, «Рок на баррикадах»… Разрушение памятника Дзержинскому, арест участников «путча» («демократы», в отличие от «путчистов» тут не церемонились), запрет КПСС… Распад советского союза, начало приватизации, массовое падение граждан к нищету…

Все это дает огромный соблазн считать произошедшее чисто политическим спектаклем, особенно на фоне событий октября 1993 года. Тогда «новая власть» прекрасно показала, как надо действовать в условиях угрозе своему существованию (замечу, в 1993 году речь шла не о угрозе социальному строю даже или стране, а об угрозе конкретным персонам). Мысль о том, что власть, обладая вполне конкретными инструментами насилия, может отказаться от их применения, тем более, когда речь идет о факте ее выживания, тем более, что власть не обладает достаточной легитимностью (как ГКЧП) – кажется невероятной. Тем более, что во власти находились отнюдь не «травоядные» интеллигенты, а представители армии, МВД и КГБ.

Но странным «август 1991» выглядит только их 1993 года, равным образом как в 2003 или 2013. Но в 1991 году никто никакой странности не видел. Граждане, собравшиеся на защиту «Белого Дома», вовсе не считали, что власти неизбежно начнут по ним стрелять из танковых пушек. Ну, или хотя бы использовать снайперов. Тогда это казалось невозможной дикостью — даже от «путчистов».

Несколько раз живая цепь людей останавливала колонны бронетехники – и это при том, что танкам или БТР достаточно было просто продолжать движение – что допускалось всеми уставами. Но советские солдаты не понимали: как это можно давить советских граждан, не говоря уж о том, как это можно в них стрелять. Да, «августовский путч» был самым странным путчем в истории, при котором ни одна сторона не думала о применении массового насилия. Максимум, чего ожидали – это арестов, задержаний, в крайнем случае, разгона омоновскими дубинками (кстати, бывшими недавним «нововведением» в связи с «демократизацией СССР») – но не стрельбы и массовых убийств. Тем троим «жертвам путча», которые умудрились погибнуть при «защите Белого Дома» пришлось немало постараться, чтобы добиться этого.

Но не только октябрьские события 1993 года являют собой столь удивительный контраст с советскими временами. Можно вспомнить о знаменитом и нашумевшем разгоне митинга в Тбилиси 9 апреля 1989 года, на котором против митингующих были использованы военнослужащие, вооруженные аж саперными лопатками (!). Тогда это вызвало шквал возмущений по всей стране, в газетах требовали осудить виновных и не допустить более повторения столь вопиющего случая насилия. Как пишет С.Г. Кара-Мурза: «…На трибуне прочно утвердились академики — и сразу стали удивлять. На I съезде депутатов СССР один из них в связи с событиями в Тбилиси надрывно призывал, чтобы никогда в будущем лопата сапера не была занесена над головою интеллигента…». И как удивительный контраст выглядело то, что произошло, когда «интеллигенты» все же освободились от страха перед занесенной над головой «лопатой сапера». Спустя всего два года уже в освободившейся от коммунистов Грузии в стране разразилась полноценная война между грузинами и осетинами. Война шла с применением не только стрелкового оружия, но и тяжелой бронетехники и артиллерии. В результате чего переход к национальной резне было остановлено лишь вмешательством России и вводом российских миротворцев.

Фраза об «интеллигенте», над которым была занесена пресловутая «лопата» не является чисто риторической фигурой: гражданская война в Грузии началась после прихода к власти потомственного грузинского интеллигента и борца с коммунизмом Звиада Гамсахурдиа. Впрочем, одной Южной Осетией этот потомственный интеллигент не ограничился: он умудрился развязать гражданскую войну уже в самой Грузии. И если бы не его смерть в конце 1993 года, то кто бы знает, что еще смог сделать этот доктор филологических наук…

В общем, можно приводить этот список дальше. Просто поразительно, как резко изменялось отношение к человеческой жизни после той границы, когда от советского общества переходили к обществу антисоветскому. Карабах, Приднестровье, Таджикистан… Несмотря на то, что везде постоянно подчеркивался мирный характер перехода от социализма к капитализму, особенно мирным он не был. Правда, советская власть, действительно, крайне настороженно относилась к применению насилия (подобно пресловутым «путчистам»), зато «противоположная сторона», напротив, полностью «слетала с катушек». «Угнетаемые» и «преследуемые» «совком» борцы за демократию – правда, во многих случаях эта «демократия» оказывалась с «национальным уклоном» — придя к власти, не останавливались ни перед чем: ни перед уничтожением по национальному признаку, ни перед обстрелом городов из систем залпового огня.

Практически в мгновение ока слетали казавшиеся еще недавно незыблемыми нормы. Еще вчера сосед с соседом здоровались и в гости друг к другу ходили, а теперь начинают резать друг друга по национальному признаку. Интересно, что число межнациональных браков росло вплоть до 1990 года, то есть, до этого времени национальная идентичность казалась если не вторичной, то вполне совместимой с иными критериями жизни. А после стала определяющей, до такой степени, что лица иной национальности, пусть и десятилетиями живущие рядом, стали врагами.

Дело, кстати, не ограничилось только национальной сегрегацией. Еще более значимой стала сегрегация по социальному признаку. Как раз к последнему случаю можно отнести и октябрь 1993 года. Именно этим объясняется столь странное отношение большинства москвичей к защитникам Белого Дома. Ведь действительно, со стороны «вписавшихся в рынок» и во много большего числа старавшихся «вписаться», эти самые защитники выглядели не менее враждебно, чем какие-нибудь армяне для азербайджанцев. Вместо того, чтобы стараться «делать бизнес», эти странные люди старались устроить какую-то «бучу» в центре столицы, какие-то демонстрации и шествия, захваты со стрельбой и прочую, крайне вредную для бизнеса деятельность. Причем, надо сказать, что пугала не стрельба, как таковая – в период «первоначального накопления капитала» стрельба не была чем-то из ряда вон выходящим. Пугала абсолютная «некоммерческая» направленность всей деятельности сторонников Верховного Совета. Они не собирались «заколачивать бабки». Про высокопоставленных участников этой драмы со стороны Руцкого-Хасбулатова речь не идет – эти то изначально собирались заниматься именно подобным процессом. Но вот простые защитники – те, кого не выпускали из горящего здания по депутатским мандатам, и которые готовы были стоять до последнего – так вот они, для большинства москвичей выглядели «последними из могикан».

Да и не только со стороны москвичей. Огромное число зрителей по всей стране отнеслась к данному событию подобным образом. Причем число даже не олигархов – а просто тех, кто смог добиться хоть сколько-либо достойного положения среди «новой жизни». И все равно, они считали вышедших на сторону Белого Дома если не явными врагами, так некими сумасшедшими чудаками, которые «дурью маются». Сейчас, когда масштаб и значимость трагедии стали понятными, а равным образом, стал очевидно значение ельцинской политики для населения страны, об этом, разумеется, стараются умалчивать – создавая миф о некоей значительной поддержке Верховного Совета со стороны населения. Но в октябре 1993 никакой масштабной поддержки не было и быть не могло! Слишком уж ассоциировался Верховный Совет с ненавистным «совком», слишком велико была инерция ожидания новой, сытой и богатой капиталистической жизни, чтобы так внезапно позволить каким-то там «совкам» прервать этот ожидаемый путь к Раю.

* * *

Отрезвление приходило очень медленно, и даже в 1996 году многие из граждан, месяцами не получавших зарплату, голосовало за Ельцина. Впрочем, разговор тут идет не о том. Речь идет о том, что следует обратить внимание на нехитрую зависимость: переход на антисоветские принципы полностью изменял отношение человека к насилию, не важно, на какой основе оно осуществлялось – национальной или социальной. Дело в том, что в основе антисоветской идеологии (метаидеологии) была заложена установка на изначальное неравенство людей.

Это кажется странным, потому что антисоветизм зародился в обществе, которое достигло максимального равенства в истории, и его идеологи и носители не были выходцами из некоей аристократии, но происходили из самого что не на есть народа (даже представители номенклатуры были, в большинстве, «начальством в первом поколении»). Поэтому ожидать, что советские люди воспримут идеологию, разительно отличающуюся от того, что их окружает, кажется странным.Но странность имеется лишь на первый взгляд. Мир диалектичен, и очень часто то, что составляет наибольшую силу, как раз и способствует наибольшей слабости.

Как раз малая раздельность советского общества и привела к росту идеи неравенства. Если бы в нем существовала аристократия, сквозь зубы разговаривавшая с «быдлом» и презрительно бросающая нищим объедки со своего стола, если бы ездили в за тонированных машинах толстомордые потомки олигархов, проедающие за один обед годовую зарплату учителя, если бы висели таблички «только для белых» и «собакам и нижним чинам вход воспрещён», а детей евреев травили бы целым классов, потому что «жиды» — то вряд ли это способствовало мысли о том, что неравенство есть благо. Унижение и со стороны унижаемых, и со стороны посторонних наблюдателей – омерзительно. Но в СССР не было унижения, и даже немногочисленное начальство не особенно выделялось среди остального населения (ну, были члены Политбюро, ради которых перекрывали улицы – но сколько их было, этих членов!).

Поэтому мерзость общественного разделения совершенно не осознавалась советскими людьми. А вот неравенство людей в возможностях – прекрасно осознавалась. Что поделаешь – люди разные, и по своим возможностям (один может петь тенором, а другой – нет), и по месту в обществе (один работает академиком, другой – ассенизатором). Отсюда один шаг до идеи о неравноценности человека. Вполне естественный шаг, на самом деле – ведь если один делает больше, а другой меньше, то почему он должен иметь одинаковое значение? Таким образом создавалась удобренная почва для формирования разного рода идей, основанных на неравенстве. От национальных – во многих республиках «инородцы» от русских до армян по понятным причинам оказывались горожанами, а «коренные жители» — селянами, отсюда противопоставление «естественных» селян, «которые вкалывают» – и действительно, сельский труд более тяжелый) урбанизированным «паразитам», которые землю не пашут (овец не пасут), а живут лучше. До социальных во всей своей красе: «почему сосед-алкоголик живет в такой же квартире, как и я, хотя он только лопает, а я работаю!», «почему инженер, сделавший море открытий должен получать меньше, чем водитель автобуса?», «почему эти паразиты из НИИ, что только чаи гоняют должны иметь зарплату выше, чем честный труженик?» и т.д.

И невдомек было, что в сложной системе общественного производства невозможно оценить, кто делает больше, и академика и ассенизатор одинаковы важны для него. А армянин-инженер или русский-врач нужен для того, чтобы жизнь коренных овцеводов не скатилась к средневековому уровню (с продолжительностью в 40 лет). Что поделаешь – понимание системных особенностей не входит в пресловутый «здравый смысл», а на практике все прелести разделенного общества можно узнать только сидя полгода без зарплаты, когда твое начальство проезжает мимо тебя в свежекупленном «Мерседесе». Или еще лучше – когда «коренные» сжигают твой дом и выгоняют тебя из страны, как «оккупанта» (и наплевать, что через год они будут жрать траву и лечиться молитвами и амулетами). Но тогда будет уже поздно.

А пока советское общество обеспечивало мирное и сытое существование, ничто не мешало идеям разделенного общества завоевывать жизнь. Советская власть не давала этим идеям оформиться во что-то «материальное» – вроде «эскадронов смерти», уничтожающих неполноценных. Более того, за попытки пропаганды национальной нетерпимости полагались реальные сроки. Тот же Гамсахурдиа, что впоследствии сказал «…Осетинский народ — мусор, который надо вымести через Рокский тоннель…», «пострадал от советской власти» путем двух лет ссылки в Дагестан (!!!). Но именно то, что эта язва не имела столь явных признаков, не давало людям повода к организации сопротивления ей. Ну, писал человек про величие грузинской (или еще какой-либо) культуры, про ее мировое значение – но пока не было национальных чисток это все воспринималось только как одно из мнений. Человек имеет право иметь свое мнение по национальному вопросу – не так ли? Правда, во многих странах существует несколько иное понимание, и там высказавших определенным образом по поводу той или иной национальности, можно просто оказаться исключенным из общества — но в СССР не нужно было об этом задумываться. Тут за всех «работало» государство…

* * *

А потом это государство рухнуло. И общество оказалось один на один со сформировавшимися антисоветскими концепциями. Оказалось, что внятного противодействия им не существует. Ну, хорошо, можно считать, что все люди – братья, но вот армяне, осетины, евреи, русские – список можно продолжить – не люди, а мерзкие «паразиты, сидящие на шее нации». И возразить этому было тяжело – потому, что сама идея о равенстве людей вызывала огромное сомнение. И начала расползаться огромная язва насилия, вначале еще при формально существующей – но уже никому не нужной и никем не признаваемой советской власти, а затем – уже при новом, «свободном и демократическом» обществе. Там, где он не принимал формы национальной розни – принимал форму розни социальной. Мы уже забыли про замерзающие города 1990 годов – замерзающие не по причине каких-нибудь природных или технических катастроф, а исключительно по причине «спора хозяйствующих субъектов». Где-то (в основном, на Кипре и прочих офшорах) ковались состояние новых «эффективных» граждан – а «неэффективные» сидели в шубах около холодных батарей и «наслаждались» «веерными отключениями». От этой эпохи осталось немало поселков этих «неэффективных», брошенных так же, как бросались дома беженцев от очередного «восстановления национальной справедливости» и «исторической правды».

Антисоветизм убивал. Убивал, несмотря на все заявления и публичные увещевания в абсолютном миролюбии, в отказе от «тоталитарной идеологии» и «преданности идеи демократии» (понимаемой как: «Демократия – это власть демократов!»). Метаидеология, зародившаяся в недрах совершенно иного общества, оказалась губительна для жителей бывшего СССР. И в этом плане переход от антисоветской к «банальной» буржуазной, капиталистической идеологии уже есть прогресс. Буржуазное общество хотя бы полагает насилие необходимым только в случае получения прибыли и приводит к ограничению конфликтов, если потери от них значительно превосходят будущие прибыли. Оно давно уже осознало необходимость ограничения «атлантов», в своем желании «расправить плечи» готовых разнести в щепки всю планету. Как говориться, «на безрыбье и рак рыба», а там есть надежда на зарождение и распостранение новой солидарной идеологии.

Но все равно, надо понимать, что антисоветизм еще очень силен. Несмотря на время, прошедшее с конца СССР, он еще способен брать реванш. В свое время С.Г. Кара-Мурза сказал, что антисоветчик готов «Сжечь свой дом, чтобы испечь яичницу» (то есть разрушить огромную систему, чтобы получить маленькую прибыль.) . Но, по видимому, он ошибался – никакой «яичницы» антисоветчику не надо, ему надо отделить «агнцев от козлищ», в смысле, «эффективных» от неэффективных, и даже если ради этого придется разрушить свою страну, то это является лишь незначительным препятствием. И тогда мало никому не покажется…