Александр Балтин: Шукшин
1
…под калиной красной развернувшаяся трагедия, – где вор, решивший завязать после отсидки, столь народен, столь густ душою, тянущийся куда-то ввысь, не поймёшь куда, что любим народом – по-хорошему, с состраданием и пониманием любим…
Подлинно – дух народа отливается в перлы Шукшина, причём невозможно сказать, в какой из творческих ипостасей он выше – режиссёр? актёр? писатель?
Образ-остров Стенька Разин предельно соприроден Шукшину: образ мощи и остров силы, с перегибами и неистовством, с жаждой одолеть любую несправедливость, и сам вершащий оную; на жуткие пытки реагирующий смехом – столь силён в нём, яростен дух.
Шукшин выстраивал язык, как кладут печь, или ладят избы: идеально входящие друг в друга фразы, суммарно раскрывающиеся поэтическими перлами…
Так и в рассказах, согретых таким переливающимся живою плазмой юмором: вот «Срезал», где местный, глубинный якобы мудрец, а на деле глупенький простак, и впрямь считает, что интеллектуально одолел столичных зазнаек.
Вот попяра, у которого кулак с пивную кружку, какого, коли ножиком ткнуть, ничего не будет – поболит и пройдёт.
Сколько их – типажей Шукшина: узнаваемых, простых и сложных одновременно, запутанных в жизни, в бессчётных узлах её ситуаций…
Вкусно ладится прозаический строй, и дед, стонущий на печи с перепоя, отвечающий внуку на логичное – Вот и не пили бы! – Мал ты ещё! должОн я раз в месяц отметиться! – словно знает чёрный корень правды: как же русскому человеку без крепкого яда, дарящего счастье…
…Лопахин проходит дорогами войны, тая за пазухой души сложную мудрость: так просто излагаемую.
Любавины возникают семейно: в полный деревенский рост: кряжи людской породы, не согласные с меняющимся миром, не могущие противостоять изменениям.
Крепость и красота даже негативных образов, сплетённых из тугих вервий языка, психологии, шаровых мотивов земной сути.
Всё ладилось у Шукшина.
Комедия ли «Печки-лавочки»?
Крепкая супружеская пара, едущая на юг – впервые покидает гнездо алтайской деревни, впервые оказываются муж и жена в купе…
Сцены деревенского прощания: онтология быта, застолье, льющиеся ленты песен – подано всё практически в документальной манере: с той обстоятельностью и силой, что сумма кадров сразу уходит в историю страны; сам путь насыщен массою анекдотических подробностей, мило сверкающих на солнце жизни; и фильм, хоть и окрашенный в комедийные тона, так мощно переливается плазмой бытия, что не определишь его жанр…
Бытийное повествование…
Фрагмент народного эпоса, который складывал Шукшин всей своей жизнью: даже образом своим…
Из глуби глубин вырвавшийся в Москву, поступивший в легендарный ВГИК (что доказывает, между прочим, сколь сильны были в СССР социальные лифты)…
Ныне – тройной памятник у ВГИКА – Тарковский, Шпаликов, и – Шукшин в телогрейке, с пачкою беломора, сидит, глядит на проходящих…
В его фильмах – особая композиция кадры: полновесная, никогда не перегруженная избыточностью деталей, всегда живописная…
В последовательности его кадров – особая поэзия, что началось с кинодебоюта Шукшина: фильма «Живёт такой парень»…
Ну да, живёт себе, шоферит, словно заезжая в будущие рассказы, не претендуя на что-то глобальное, и вместе – тая в душе нечто, что может раскрыться мощным подвигом, или сокровенною правдой…
Подвигом и раскроется действо фильма.
…неуспокоенность русской души!
Вот Андрей Ерин – маленькой мастерской столяр, сообщает жене, однажды вернувшись домой, что потерял 120 рублей.
Ругань и горе уймутся, и через неделю муж принесёт домой микроскоп, выдумав, что вручили ему… вместо премии.
Его жизнь изменится: он, столяр, будет погружаться в миры, скрытые от физического зрения; и душа ликует – возможным расширением сущего…
Кончится бытово.
Кончится трагически: ибо субстанции сплетаются волокнами: жена отнесёт ненавистный микроскоп – по имени которого и назван рассказ – в комиссионку.
Но – то, что простец, представитель плазмы народной – тянется лучшим краешком души к высшему зафиксировано так мощно и славно, что дух захватывает…
Чудики и пьяницы – ревнители и искатели правды: сложно сплетается орнамент русских душ.
Внешне простой лад прозы Шукшина – глобален: он, живописуя и показывая бессчётных своих персонажей, погружается к самым источником людского бытования на русской земле.
Народ любил Шукшина – без рекламы и пиара, они не нужны были ему – размашистому и прекрасному выходцу из народа, отмеченному такою силою дара, что плоды его продолжают работать, только набирая с годами значения и света.
2
Шукшин народный, из мужиков – сказавший за них: мычащих, чешущих затылок с бормотанием: этого… того; Шукшин любимый народом, так точно ощущавший пульс жизни, будто сам был его кровяным сгустком.
Он и был.
Он выше, – как режиссёр, актёр, или писатель?
Кому-то хочется перечитывать, иным пересматривать.
Чаша Шукшина слишком полна.
Хитрованы мужички, всегда себе на уме; спор с огромным попярой, какого и ножиком пырни, ничего не будет; гроздья гостей этого мира, ничем не примечательных, таких особенных.
Глыбой надвигается национальный разбойник Стенька – истово воюющий, неистово гуляющий, не давший радости стонами палачам под жуткой пыткой.
Любавины – кругами, линиями, зигзагами идущие через отведённый им сгусток истории (в истории же все живут, только осознают сие не многие).
Стружкой сосновой должен пахнуть язык Шукшина, а он – хрустальный, он – ручьевой, и от прозрачной, студёной, живой воды душу ломит так сладко, так хорошо…
3
Многих современных актёров следовало бы именовать не "народными", а "простонародными", как ряд писателей, некогда превозносимых – "псевдонародными"; тем не менее существует подлинная, сколько бы ныне не подвергался осмеянию этот термин, народность – прорастающая из самых глубин, из гущи и дебри страны и витальных её возможностей, и Василий Шукшин лучшее тому доказательство.
Все ипостаси его деятельностью отмечены сим высоким знаком: и каждой было бы достаточно для величия, для того, чтобы остаться в истории культуры столько, сколько она будет продолжаться; но писательская высота Шукшина – особая: она от подлинного золота речи.
Как естественно фраза любого рассказа ложится в другую! Как просто и ясно выходят из недр жизни замечательные персонажи: хитрованы и простачки, скрипящие деды, и грезящие о космосе будущего мальчишки, праздные болтуны… и огромный, могутный телом поп, которого пырни ножиком – по желанию пьяного глуповатого мужичка – так поболит немного и зарастёт.
И юмор Шукшина – из деревень, от жизни, простой и необходимой, с её повседневным хлебом и подвигом ращения детей… Как срезал Глеб Капустин зарвавшегося московского интеллигента! и ничего, что философию перепутал с филологией, так даже забавней…
Простота, известно, хуже чего бывает, но у Шукшина – яркая ясность: будто воздух сгущается в волшебные рассказы, открывая новые и новые ипостаси жизни народной – той, каковою была в годы, отмеренные мастеру.
И – рассказ к рассказу – будто строится терем прозы, нет! Китеж всплывает из вод нынешнего дурновкусия и глупости, связей и торгашества премиями: Китеж, сияющий красками ума, юмора, доброты – а всё это проза Шукшина предлагает в избытке.
Но не только в рассказах великолепны мускула мастерства Василия Макаровича: и "Любавины", густо замешанная история рода, возвышаются над обилием разной мелкотравчатой и толсто-томной прозы; что за герои! какая великолепная гроздь характеров!
И Стенька бушует – оставшийся в веках, не прекратил ни бунта своего, ни разгула – проигравший победитель, пытаемый в конце так страшно, но смехом над палачами глумящийся, не дающий им насладиться стонами своими.
Василий Шукшин рядом с нами: вот они тома его, на многих полках; Василий Шукшин удивляется нам – как могли дойти до такой агрессивности, эгоизма, алчности; как могли дойти до не-чтения книг, или чтения макулатуры, как могли стать такими…
Изменитесь! Призывают тома великолепного Шукшина.
4
Емельян Любавин крепко и цепко глядит на мир, ему знакомый, изученный до прожилок.
Как вести хозяйство, как растить многих сыновей, как держать баланс между сытостью и жизнью впроголодь – коды сии ведомы Емельяну, и он рассчитывает передать их детям.
Однако, жизнь пойдёт не так, как угодно крепко посаженному в оную, пустившему в ней корни Емельяну.
Дядя и племянник Родионовы, командированные из уезда для организации в селе школы, оказываются агентами ГПУ, присланными выследить местоположение ярой, опасной, лихой банды; и события, завернувшиеся вокруг их приезда, выдёргивает, как колья из плетня, многое из привычной жизни.
…от неё вообще вскоре ничего не останется, и чья тут правда?
На чьей стороне Шукшин, мощно и размашисто дливший повествование?
Были сложности с публикацией, многие редакционные правки, цензурные купюры – и оправданность всего этого не очевидна.
Ибо самородный, могучий, писательский дар Шукшина должен был разрастаться ветвисто и роскошно; ибо фразы клались с тою плотностью, с какою строили избы.
Род приходит и род уходит, как известно из скорбной, сутулой книги Ветхого завета, но мощь живших на земле и ведших тугое хозяйство выкорчёвыванию поддавалась с трудом.
Известно, что семьи Байкаловых, Колокольников, Малюгиных до сих пор живут в Сростках, и именно их представители становились прообразами героев романа.
…и возникает затем колокольно звучащий «Я пришёл дать вам волю», где размах повествования точно координируется размахом Руси, взбунтовавшейся против вековечных устоев.
Ибо настояны оные на несправедливости: и борьба с нею будет вечной, такой же, как и сама несправедливость: констатированная во все периоды человеческой истории.
Стенька – очень шукшиновский герой, им любимый, им понимаемый…
Как бы ни пытали его, проигравшего, не будет стонать, только смеяться над палачами, заплечных дел умельцами.
В Шукшине самом было что-то от Стеньки, от бунта, от удальства русского: и именно это: коренное, талантливое, могучее и придавало его книгам – в том числе двум романам – высоту и объём, силу и величие…
5
Формулу народного характера едва ли вывести, как математическую: слишком много составляющих; можно, однако, давать максимальный вариант приближения к оной – через персонажей своих…
Что и получалось у Шукшина, по страницам которого разбросано столько занятных, забавных, серьёзных, угрюмых типажей…
…вот мающийся похмельем дед, отлёживающийся со стонами на печи, отвечающий внуку на его: Вот и не пили бы! – Мал ты ещё! ДолжОн я раз в месяц отметиться…
Негатив?
Или сугубо русское отношение к яви: в том числе к алкоголю, требующемуся, как примирительное средство с оной?
Вот огромный, рассуждающий поп – которого если и ножиком ткнуть, как предлагает собутыльник, то: У меня поболит и пройдёт, а тебя посадят…
Вот персонажик из рассказа «Срезал»: уверенный в своём интеллектуальном преимуществе; такой чудной, такой жалкий…
Смесь всего: страха, страсти, неистовства, мощи, разнородных творческих сил так густо выплеснута на страницах Шукшина, что, кажется, самую суть жизни познал он: вышедший из гущи её, огней и пламени, тягот и полёта, всего, всего…
Александр Балтин
Комментарий редакции
Основные тезисы статьи о Василии Шукшине:
1. Шукшин был многогранным талантом – успешным писателем, режиссером и актером.
2. Его творчество глубоко народно, отражает дух и характер русского народа.
3. Язык прозы Шукшина очень живой, естественный и поэтичный.
4. Персонажи Шукшина – яркие, узнаваемые типажи из народной жизни.
5. Юмор занимает важное место в произведениях Шукшина.
6. Шукшин поднимал глубокие философские и социальные темы через простые истории.
7. Его фильмы отличаются особой композицией кадра и поэтичностью.
8. Роман "Любавины" и повесть "Я пришел дать вам волю" о Степане Разине – значимые произведения Шукшина.
9. Шукшин вышел из народа и сумел достичь больших высот в искусстве.
10. Его творчество продолжает оставаться актуальным и любимым народом.
Вывод:
Василий Шукшин предстает как выдающийся деятель русской культуры, чье творчество глубоко укоренено в народной жизни. Его произведения отличаются аутентичностью, психологической глубиной и художественным мастерством. Шукшин сумел отразить сложный и противоречивый характер русского человека, его духовные искания и социальные проблемы. Творческое наследие Шукшина продолжает оставаться значимым и востребованным, являясь важной частью русской культуры XX века.