Рузвельт о Сталине и его споре с Черчиллем

Взаимоотношения президента США Ф.Д. Рузвельта и И.В. Сталина обросли легендами. На самом деле их уважительные взаимоотношения не были  равнозначны теплым отношениям между странами. Не при преемнике Рузвельта Трумэне началась разработка атомной бомб и подготовка её применения!

У президента США был сын Эллиотт – можно сказать, Рузвельт-младший. И он оставил после себя самую знаменитую фотографию Ялтинской конференции. Ту самую – три лидера сидят. Ее знает весь мир.

Менее известно, что Эллиотт Рузвельт оставил мемуары. В них много интересного. Они интересны тем, что взгляд американского «сына» вполне объективен. Никаких обязательств хвалить или не замечать чего-либо у него, понятное дело, не было.

К слову сказать, Сталин относился к Элиоту Рузвельту подчеркнуто уважительно. Об этом он сам пишет, и вы прочитаете это чуть ниже. Менее известно, что Сталин дал очное интервью после войны именно Элиоту Рузвельту. Для иных западных журнал истов схема была.. попроще. Они передавали список вопросов и получали список письменных ответов. Со Сталиным они не встречались, интервью были заочными.

Предлагаю вашему вниманию фрагмент мемуаров Рузвельта-младшего. Он просто потрясающий. К сожалению, узнал его после написания книги «Сталин. После войны», а то бы обязательно использовал. Кстати, интервью Сталина Э. Рузвельту в мою книгу вошло…

 1943 год. Тегеранская конференция. Второй день заседаний. Сталин и Черчилль поспорили о судьбе нацистских преступников…

«Я не получил приглашения [на обед], но, в то время когда подавали первое, один из русских, стоявший за спиной Сталина, заметил меня у бокового входа и, наклонившись к Сталину, шепнул ему что-то. Увидев, что маршал посмотрел в мою сторону, я в замешательстве поспешно ретировался, но он сразу встал и пошел за мной. Прибегнув к жестам, он совершенно ясно выразил желание, чтобы я присоединился к обществу; переводчик подтвердил это любезное приглашение по-английски; как он объяснил мне, маршалу не было известно, что его секретарь не пригласил меня. Маршал взял меня за руку и привел обратно в комнату; для меня освободили место между Иденом и Гарриманом.

…К концу обеда Дядя Джо поднялся, чтобы предложить тост по вопросу о нацистских военных преступниках. Я не могу точно припомнить его слова, но он произнес примерно следующее:

— Я предлагаю выпить за то, чтобы над всеми германскими военными преступниками как можно скорее свершилось правосудие и чтобы они все были казнены. Я пью за то, чтобы мы объединенными усилиями покарали их, как только они попадут в наши руки, и чтобы их было не меньше пятидесяти тысяч.

Как ужаленный, Черчилль вскочил с места. (Кстати, премьер-министр во время всех тостов пил только свой излюбленный коньяк. Поглощая каждый вечер солидную дозу этого напитка, он хорошо натренировался для беседы такого рода. Все же я подозреваю, что в данный вечер даже этот заядлый пьяница владел языком хуже обычного.) Его лицо и затылок побагровели.

— Подобная установка, — выкрикнул он, — коренным образом противоречит нашему, английскому чувству справедливости! Английский народ никогда не потерпит такого массового наказания. Я пользуюсь этим случаем, чтобы высказать свое решительное убеждение в том, что ни одного человека, будь он нацист или кто угодно, нельзя казнить без суда, какие бы доказательства и улики против него ни имелись!

Я взглянул на Сталина. Видимо, этот разговор очень его забавлял, но он оставался серьезным; смеялись только его глаза. Он принял вызов премьер-министра и продолжал поддразнивать его, очень вежливо опровергая все его доводы и, по-видимому, нисколько не беспокоясь по поводу того, что Черчилль уже безнадежно потерял самообладание.

Наконец, Сталин повернулся к отцу и осведомился о его мнении. Отец давно уже еле сдерживал улыбку, но, чувствуя, что атмосфера начинает слишком накаляться, решил обратить дело в шутку.
— Как обычно, — сказал он, — мне, очевидно, приходится выступить в качестве посредника и в этом споре. Совершенно ясно, что необходимо найти какой-то компромисс между вашей позицией, м-р Сталин, и позицией моего доброго друга премьер-министра. Быть может, вместо казни пятидесяти тысяч военных преступников мы согласимся на меньшее число. Скажем, на сорок девять тысяч пятьсот?

Американцы и русские рассмеялись. Англичане, ориентируясь на своего премьер-министра, который приходил все в большую ярость, сидели молча с вытянутыми лицами. Сталин оказался на высоте положения, подхватил предложенную отцом компромиссную цифру и начал опрашивать всех сидевших за столом, согласны ли они с ней.

Англичане отвечали осторожно.
— Данный вопрос, — заявляли они, — требует и заслуживает внимательного изучения.
Американцы отвечали в более шутливом тоне. Они говорили:
— Давайте прекратим эту дискуссию. До Германии ещё очень много миль; до победы над нацистами ещё очень много месяцев.

Я надеялся, что Сталин удовольствуется первыми ответами и переменит тему раньше, чем очередь дойдет до меня, но ему, бесспорно, присуща настойчивость. Он обратился с этим вопросом и ко мне. И я, несколько нетвердо держась на ногах, встал с места.

— Как сказать, — ответил я и перевел дух, стараясь соображать быстро, несмотря на действие паров шампанского. — Не слишком ли академичен этот вопрос? Ведь когда наши армии двинутся с запада, а ваши будут продолжать наступление с востока, вся проблема и разрешится, не так ли? Русские, американские и английские солдаты разделаются с большинством из этих 50 тысяч в бою, и я надеюсь, что такая же судьба постигнет не только эти 50 тысяч военных преступников, но и ещё сотни тысяч нацистов.

И, сказав это, я собрался снова сесть. Но Сталин, сияя от удовольствия, обошел вокруг стола и обнял меня за плечи.

— Превосходный ответ! Тост за ваше здоровье! — Я вспыхнул и уже готов был выпить, так как по русскому обычаю полагается пить даже за свое собственное здоровье, — как вдруг я увидел, что перед самым моим носом кто-то гневно потрясает пальцем.

— Вы что же, хотите испортить отношения между союзниками? Вы понимаете, что вы сказали? Как вы осмелились произнести подобную вещь? — Это был Черчилль, взбешенный не на шутку.

Потрясенный тем, что премьер-министр и маршал пикировались прямо над моей головой, я молча уселся на свое место.
К счастью, обед вскоре окончился, и я пошел за отцом в его комнату, чтобы извиниться. Шутка сказать, испортить отношения между союзниками!

Отец хохотал во все горло.
— Не волнуйся, — успокаивал он меня, — ты ответил совершенно правильно. Прекрасный ответ. Уинстон просто потерял голову, увидев, что никто не принимает его слова всерьез. Дядя Джо так допек его, что Уинстон готов был обидеться на любые слова, особенно если они понравились Дяде Джо. Не огорчайся, Эллиот.

— Но ты ведь знаешь… я меньше всего…
— Брось, — сказал отец и снова рассмеялся. — Ведь и Уинстон проспится и забудет все.

Но мне кажется, что он этого так и не забыл. За многие месяцы, что мне пришлось впоследствии провести в Англии, я уже ни разу не получал приглашения на вечер в Чекерс [загородный дом премьер-министра]. Очевидно, Черчилль ничего не забывает».

(Источник: Рузвельт Э. Его глазами / Пер. с англ. А.Д. Гуревича и Д.Э. Куниной. Под редакцией И.Е. Овадиса — М.: Государственное издательство иностранной литературы, 1947 г.)

Странен предмет спора, как странно и поведение Черчилля. Почему? Да потому, что Сталин подавлял его своим авторитетом и это видели окружающие.

Кроме того, Уинстон Черчилль, всегда пивший много и не пьяневший, непозволительно пьянел именно при Сталине (подобное было в августе 1942г. на банкете в Кремле, о чем подробности в моей книге «Сталин. Вспоминаем вместе»).

Авторитет страны – это всегда авторитет личности, её возглавляющей.

Без этого не бывает.