Голосования используются при двух различных условиях: i) при принятии решений и ii) при назначении уполномоченных лиц.
https://ic.pics.livejournal.com/ss69100/44650003/2329457/2329457_600.jpg
Абсолютным большинством людей употребление такого средства, как голосование, считается признаком высокоцивилизованного, разумного сообщества. Но так ли это в действительности? Что об этом говорит наука, то есть диалектический метод материализма (диаматика)?

Голосование — это коллективный выбор. Выбор решения или выбор человека, которого необходимо наделить теми или иными полномочиями. Голосование о назначении уполномоченного лица даже называется соответственно — «выборами».

Сначала следует разобраться, что такое выбор вообще.

На первый взгляд выбор представляется единственным способом разрешить неопределённость в индивидуальной и общественной практике. Некоторые даже умудряются распространить данную категорию на область мировоззрения, дескать, выбирал кем стать по убеждениям: националистом, либералом, коммунистом.

Как будто мировоззрение является предметом свободного выбора, а не результатом и воплощением палитры общественных отношений человека, преломленных через исторически обусловленное качество его личности, в том числе её особенности (задатки, темперамент, уровень знаний, культура мышления, развитость волевого начала, воспитание и так далее).

Легко заметить, что процедура выбора применяется человеком только в том случае, если он не знает, что или как делать, при этом имеется множество вариантов. Если субъект твёрдо знает, что и как делать, выбор невозможен. В такого рода ситуациях ошибочно говорят — выбор очевиден, хотя на самом деле никого выбора нет и быть не может.

Если человек не имеет в распоряжении никаких представлений о вариантах того, что и как делать, выбор тоже невозможен.

Следовательно, неотъемлемым спутником выбора является незнание, некомпетентность субъекта. Познание же рассеивает неопределённость, которая является условием для запуска процедуры выбора.

Значение и роль выбора видны хотя бы по тому, что его можно осуществить без участия разума вообще, например на основе жеребьёвки или руководствуясь эмоцией. От выработки решения выбор отличает прежде всего наличие заведомо данных вариантов, которыми он и ограничивается.

Таким образом, выбор не только является проявлением невежества субъекта, но и принципиально ограничивает его волю заранее данными вариантами. Отсюда очевидно, что если ситуация выбора и его варианты задаются внешними враждебными субъекту силами, то выбор всегда будет предпочтением лучшего из худшего, действием в чуждых частных интересах.

Таким образом, с точки зрения диаматики выбор есть разновидность слепой (как правило, по невежеству) зависимости субъекта от обстоятельств или внешних сил, выражающейся в предпочтении одного из нескольких заранее данных или подсунутых ему вариантов.

Стало быть, противоположностью ситуации выбора является не безвыходность и принуждение, как это рисует обыденное сознание, а осмысленное решение, в идеале научно выработанное, основанное на диаматическом исследовании ситуации.

Выбору противостоит целесообразность в виде единственно правильного решения.

Тому же обыденному сознанию ситуация выбора представляется примерно такой: витязь у вещего камня с картины Васнецова или запутанный в лабиринте пещер человек, которому предстоит выбрать направление дальнейшего хода. Причём субъект выбора находится в цейтноте. Именно такая картина ассоциируется с выбором.

Буржуазная, то есть антинаучная, психология в аспекте пропаганды концепции выбора предлагает различные игры разума: «Если будет пожар и можно спасти лишь кого-то одного, то кого спасешь — жену или одного ребенка?», «Если суждено умереть одному человеку, кого ты выберешь — мать или сестру?» и тому подобные.

Грубо говоря, нам предлагают провокацию — вместо выяснения сущности выбора как такового, перенесение на всю практику жизни поведения в экстренной ситуации или решения бессмысленного псевдонравственного вопроса. Это чистой воды спекуляция, призванная запутать, а не просветить.

Так, к примеру, заплутавший в лабиринте пещер человек определяет направление хода не исходя из наличия туннелей перед собой, а сообразно своим навыкам ориентирования и руководствуясь исследованием признаков, указывающих на волю. Из огня спасают всех жертв пожара не в порядке «самого правильного выбора», а сообразно конкретной обстановке.

Обыденное мышление, на котором и играют вульгарные пропагандисты, не улавливает то, что выбор принадлежит сфере случайного, абсолютной субъективности. Каким бы смысловым содержанием при данных условиях ни был наполнен выбор, он ничем не отличается от употребления жребия.

В реальной жизни решения, которые в силу особенностей ситуации внешне выглядят как выбор, принимаются на основе интересов, целей, навыков, а не потому что кто-то увидел в таких ситуациях «варианты».

Обыденное мышление смешивает действие вообще и выбор. Всякий выбор является действием, но далеко не все действия совершаются на основе выбора. В решении надеть кепку или шапку, поехать на работу на автомобиле или пойти пешком никакого выбора нет, так как отсутствует проблемная ситуация с неопределённостью. Рассматривая подобное бытовое поведение, научных выводов сделать невозможно.

В связи с обозначенным смешением действия вообще и выбора крупное значение в стимулировании обыденных заблуждений о выборе играет также насаждение ложного понимания того, что такое желание. Бытует представление, что желания обусловливают выбор, в частности выбор тех или иных решений, поступков.

На самом же деле слово «желание» применяется к эмоции, которая как бы оформляет на уровне чувств в психике человека направленность его поведения. Под личиной желания могут скрываться как научно обоснованные цели, объективная необходимость или потребности, так и частные интересы, навязанные установки, капризы, инстинкты, привычки и вообще любой произвол болезненного рассудка или страстей.

Желания могут быть неисполнимыми в принципе, могут быть погашены разумом. Желания бывают высокими, высоконравственными и низкими, антиобщественными.

Механизм желаний в психике человека предшествует действию и обслуживает его волевой импульс. Высококультурный человек сам формирует систему своих желаний на основе работы интеллекта. Низкокультурный человек становится рабом стихии навязанных желаний, дурных привычек и неподавленных инстинктов.

Коммунист, например, желает свержения власти капитала и завоевания власти работающим классом, установления его диктатуры для последующего построения коммунизма, желает победы коммунизма во всём мире. Эта эмоция обслуживает волевой импульс коммуниста к его поведению, а именно — к борьбе.

С другой стороны, например, капиталист желает максимального увеличения своего денежного богатства или акционерного состояния. Эта эмоция обслуживает его волевой импульс к эксплуатации, угнетению, заказным убийствам, развязыванию войн и так далее.

И то и другое — желания, но лишь как чувственная форма, эмоция, под которой скрываются принципиально разные явления, обусловленные качеством мировоззрения и нравственным портретом личности. Под желанием коммуниста скрывается научно обоснованное убеждение и альтруизм, а под желанием капиталиста скрываются животные атавизмы — корыстный интерес, эгоизм.

Желания и их сила играют известную роль в мобилизации воли. Например, правильная система желаний коммуниста задаёт боевой настрой, повышает революционный дух, стойкость, твёрдость поступков и так далее.

Но при этом желания не являются обязательным условием включения волевого начала. В большинстве случаев человек действует, то есть включает волевой аппарат, без желания, часто преодолевая себя, свои привычки, предрассудки и, собственно, желания.

Таким образом, употребление термина «желание» в аспекте теории выбора само по себе ни о чём не говорит, это просто эмоция, элемент нормальной психической жизни человека. Желания могут играть ключевую роль в ситуации выбора, а могут вообще никакой роли не играть. В большинстве случаев при капитализме, например, перед пролетарием возникает ситуация выбора вопреки его желаниям, выбирать приходится лучшее из худшего тоже без энтузиазма и желания.

Диаматическое понимание выбора вообще, выбора в индивидуальном порядке, как правило, особых протестов не вызывает даже у марксистски неподготовленных людей. Сложнее дело обстоит с выбором коллективным, то есть с голосованием.

Ситуация выбора перед некоторым сообществом людей точно так же возникает только в том случае, если это сообщество в целом не знает, что или как делать, и при этом ему даны несколько вариантов. Точно так же спутником коллективного выбора является незнание, некомпетентность субъектов, массовое невежество.

Все эти суждения в общем-то находятся на поверхности, даже общеизвестны, однако притом в общественном сознании, в том числе в пролетарской среде, голосованиям нередко отводится чуть ли не решающая роль.

Людей, которые возводят возможность и право выбора в наивысшую ценность, называют демократами. Демократы уверены, что свобода состоит в выборе. И даже выбрав по счастливой случайности правильное решение, демократы страдают тщеславным представлением, что могли выбрать и другое решение, а значит, были якобы свободны. Свобода выбирать — одна из наиболее живучих глупостей, присущих практически всем не только необразованным, но и односторонне начитанным лицам.

Несмотря на весь пафос воспевания свободы выбора демократами, даже им не приходит в голову свободно выбирать формы фюзеляжа самолётов, на которых они летают, лекарственные средства, которые они принимают при болезнях, материалы, из которых построены их дома и так далее.

Там, где наука рассеяла неопределённость, даже для самых отъявленных демократов не остаётся права выбора. Но вместо научного познания в остальных сферах, особенно в общественной, они упорно требуют применять выборность. В этом, конечно, прослеживается явная заинтересованность.

Отсюда вопрос: когда и как появились демократы?

Первые демократы были зафиксированы наукой при разложении первобытного коммунизма. Когда частные отношения собственности породили имущественное расслоение, наиболее просвещённые и хитрые, но наименее нравственные члены общины ввели в практику такою форму облапошивания соплеменников, как принятие решений по большинству. Они начали проводить свои частные интересы под видом волеизъявления большинства.

Следовательно, племенная демократия была не просто одним из первых массовых обманов, но и одной из первых форм власти — навязывания частной воли обособившейся группы всему сообществу.

Правда, такая форма власти с углублением общественного разделения труда себя быстро изжила подобно развёрнутому фантику в процессе поедания конфеты и была отброшена в пользу деспотизма, тирании, абсолютизма, в которых уже доминировал не обман, а насильственное принуждение. За сферу обмана стала отвечать религия и церковь.

Следующее в истории проявление демократов приходится на период империализма рабовладельческих государств. Стремительное нарастание общественных противоречий в рабовладельческом обществе, в том числе из-за гигантских окружённых варварами подконтрольных территорий с бунтующими коренными жителями, привело к крайнему обострению классовой борьбы. В этой ситуации находка первобытных хитрованов пришлась ко двору патрициям.

Так деспоты-рабовладельцы из страха потери власти приняли личину мудрствующих демократов. Рабовладельческая демократия опять же позволила реализовывать частные интересы под видом волеизъявления всех «свободных граждан». Блеск голосований, теперь уже при выборе представительных органов, значительно продлил тиранию господствующего слоя рабовладельцев-магнатов, несколько притушил огненную стихию классового недовольства средних слоёв.

Несложно догадаться, что и в фазе позднего феодализма, феодального империализма, наиболее дальновидные аристократы «внезапно» заделались просвещёнными демократами. Вместо античного права выбора только у «свободных граждан», представительные органы феодальных государств формировались голосованием на сословных принципах. Феодальная демократия, так же как и племенная и рабовладельческая, была очередной формой облапошивания стоящих на пороге кровавого бунта и передела собственности масс, всё меньше верящих ожиревшим попам.

(Из сказанного несколько выбивается так называемая афинская демократия, возникшая непосредственно из родового общества. Благоприятное положение, стремительное развитие, расцвет богатства афинского полиса при сильном влиянии родовых пережитков сделали возможным установление демократии как простого способа подсчёта количества сторонников той или иной группы аристократов, заменяющего вооружённую разборку. В этом смысле афинская демократия стояла ближе к племенной и вовсе не является «классической»).

Ну и, наконец, полный разгул демократов начался с установлением буржуазных политических порядков.

Буржуазия, как самый беспринципный и трусливый эксплуататорский класс, реализовывает свою тиранию, как правило, посредством демократической, то есть выборной, государственной власти. Отказ от выборного формирования органов власти является для капиталистов исключением.

К тому же при капитализме технологическим развитием уклада жизни был в значительной степени разрушен таинственный покров псевдомудрости церкви, поэтому процедура одурачивания эксплуатируемого большинства потребовала активного внедрения старого безотказного способа — демократии.

Демократия как форма воплощения власти образована двумя противоположными началами — просвещённой подлостью имущего меньшинства и дремучим невежеством неимущего большинства. Система демократии построена так, что электорату предлагается выбирать из того, что ему предлагают, при условии полной дискредитации диаматической теории познания. Если человек владеет диаматикой, то его волнует не что и как выбрать, а то, какую необходимо реализовывать модель общественного устройства и развития с точки зрения объективных требований прогресса.

Вместе с появлением и развитием политических форм демократии, платными мыслителями, теоретиками, философами велась разработка теоретических начал и основания демократии.

Поэтому, как уже говорилось выше, возникла и внедряется концепция отождествления выбора и свободы. Есть выбор — есть свобода. Чем шире выбор, тем якобы полнее свобода. Эта же аргументация пускается в ход против коммунизма — коммунисты, дескать, хотят лишить свободы выбора, свободы личности, свободы…, а здесь мы вставим: «частной собственности».

С научной точки зрения истинная, а не мнимая свобода состоит в достижении необходимого уровня знаний для принятия конкретных решений, разрешения конкретных проблемных ситуаций. Стало быть, свобода опирается на научное познание прежде всего сущности общества и его прогресса.

Поэтому свобода есть осознанные действия человека, обеспечивающие ему всестороннее развитие личности и использование своих природных задатков во благо себе и обществу. Свобода воли, следовательно, означает принятие компетентных решений, гарантированно ведущих к необходимому прогрессивному результату.

Некоторые спросят, можно ли назвать свободным человека, который принимает относительно эффективные решения, ведущие к антиобщественному результату? Человек является проявлением общества, поэтому его развитие и раскрытие личности объективно лежит лишь в русле общественного прогресса.

Умные и талантливые люди, совершающие реакционные поступки, пытающиеся тем самым затормозить прогресс, ставят себя позади развития, вредят обществу. Можно ли вредителя и пакостника назвать свободной личностью? Вредительство никогда не открывает новых горизонтов в отличие от свободы, базирующейся на познании.

Понятие свободы и его отношение с выбором замечательно раскрыты Энгельсом:

«Гегель первый правильно представил соотношение свободы и необходимости. Для него свобода есть познание необходимости. „Слепа необходимость, лишь поскольку она не понята“.

Не в воображаемой независимости от законов природы заключается свобода, а в познании этих законов и в основанной на этом знании возможности планомерно заставлять законы природы действовать для определённых целей.

Это относится как к законам внешней природы, так и к законам, управляющим телесным и духовным бытием самого человека, — два класса законов, которые мы можем отделять один от другого самое большее в нашем представлении, отнюдь не в действительности. Свобода воли означает, следовательно, не что иное, как способность принимать решения со знанием дела.

Таким образом, чем свободнее суждение человека по отношению к определённому вопросу, с тем большей необходимостью будет определяться содержание этого суждения; тогда как неуверенность, имеющая в своей основе незнание и выбирающая как будто произвольно между многими различными и противоречащими друг другу возможными решениями, тем самым доказывает свою несвободу, свою подчинённость тому предмету, который она как раз и должна была бы подчинить себе.

Свобода, следовательно, состоит в основанном на познании необходимостей природы господстве над нами самими и над внешней природой; она поэтому является необходимым продуктом исторического развития.

Первые выделявшиеся из животного царства люди были во всём существенном так же несвободны, как и сами животные; но каждый шаг вперёд на пути культуры был шагом к свободе».

Таким образом видно, что наиболее глубоким является понимание выбора как разновидности несвободы.

Для общества в целом познание законов природы так или иначе приводит к известному подстраиванию общественной практики под них, так чтобы они действовали на пользу обществу. Это и есть проявление свободы.

Но как быть с индивидуальной свободой человека, познавшего законы общественного развития, но не способного в одиночку изменить общественную практику? Очевидно, что свобода в подлинном смысле свойственна только зрелому коммунистическому обществу, но как достичь свободы отдельному человеку здесь и сейчас?

Во-первых, свободы вне общества и вопреки обществу быть не может. Свобода является порождением общественных условий, она сама есть эти условия, реализующиеся в деятельности конкретных людей. Во-вторых, значит, сегодня нам предоставлена свобода в борьбе, в борьбе за коммунизм.

Иными словами, истинная свобода сегодня просвечивает в том свободном от эксплуатации и глупостей времени, которое продуктивно тратится человеком на революционную работу.

Дух свободы проявляется также в безусловно общественно полезных достижениях и элементах коммунистических отношений. Например, если человек разрабатывает лекарство от рака. Это благородное дело, которое носит печать свободы. Или, например, альтруистическая забота и помощь в семье и среди друзей — в этом просвечивает дух свободы.

Правда, в первом примере свобода купируется капиталом тем, что лекарственные средства являются товаром со всеми вытекающими последствиями, а во втором примере свобода может купироваться тем, что альтруизм направлен на людей, совершающих антиобщественные поступки.

Все иные понятия свободы — ложны.

Большинство людей под свободой понимает ощущение освобождённости от чего-либо. Это не свобода, а лишь повод задуматься о её сущности.

Так, в основе всех демократических процедур лежит не свобода, а полное или относительно полное равноправие лиц, задействованных в данном отрежиссированном концерте.

Если равноправие признаётся достаточным, то есть отсутствуют имущественный, половой, образовательный, территориальный и иные существенно стесняющие волю участников цензы, а также способ принятия решения считается целесообразным (по большинству, большинством в 2/3 или любой другой вариант), то демократия считается состоявшейся.

Самым вредоносным «достижением» теоретиков демократии является внедрение устойчивой иллюзии, что если будет обеспечена абсолютная чистота, свобода и равноправие субъектов голосовательной процедуры, то её результаты однозначно послужат интересам эксплуатируемого большинства или даже делу общественного прогресса, то есть коммунизма.

Совершенно очевидно, что последствием демократических выборов, будь то выбор решений или выбор наделённых полномочием лиц, управляет тот, кто инициирует голосование, формируя предлагаемые на выбор варианты. Если среди вариантов есть научно выработанное решение, которому большинство отдало предпочтение, то такое голосование можно считать прогрессивным и полезным.

Но в эксплуататорском обществе такое не происходит или происходит в исключительных случаях по недосмотру или слабости господствующих классов. В целом же демократия представляет собой форму одурачивания с выбором лучшего из худшего.

Но даже если предположить абсолютную чистоту демократической процедуры, наличие среди вариантов научно обоснованного решения, скованность всех враждебных сил, то она все равно содержит чудовищные пороки в силу невежества голосующих.

Более конкретно. Равенство субъектов в наличии права выбора ознаменует голосование. Известно, что право — это искусственное приравнивание заведомо неравных субъектов. По своей природе право состоит в применении равной меры к единственной определённой стороне людей.

В данном случае все голосующие равны как обладатели голоса (одного или нескольких — неважно). Это право, как и всякое право, есть право неравенства, потому что люди фактически неравны — мнение человека имеет ценность только в том случае, если оно отражает объективную действительность разрешения проблемной ситуации, по поводу которой организовано голосование. В ином случае мнение человека становится деструктивным.

Даже если варианты выбора в голосовании не подсунуты враждебными силами, а являются следствием простодушного невежества, даже если в них было внесено правильное решение, то расстановка голосов определяется следующими факторами, разделяющими людей. Голосующие распадаются на классы, в соответствии с уровнем осознания своих интересов.

Далее распадаются на группы по уровню мировоззрения. Если есть научная позиция, то образуется таким образом две фракции — разрозненная ненаучная и монолитная научная, борьба которых только и имеет значение для исхода процедуры.

Известное значение приобретают навыки убеждения агитаторов, различные манипуляции, уговоры, игра на привычках, страхах, предубеждениях и вообще стихия настроения. Вся эта объективная разность людей создаёт наиболее благоприятные условия для манипуляторов, карьеристов, обманщиков.

В отличие от права, наука признаёт равенство людей только в одном — в том, что они люди, их социальное равенство. Это выражается известной формулой: «От каждого по способностям, каждому по потребностям».

Выработка научно обоснованного решения и признание его всеми субъектами означает отсутствие права вообще. Но это не «бесправие», а диктатура объективной необходимости. Это и есть по-настоящему свободное поведение свободных людей.

«Действительная история Человека разумного начнется лишь тогда, когда ПОНИМАНИЕ окончательно вытеснит из психики КАЖДОГО индивида господствующий ныне принцип случайного ВЫБОРА товара, президента, невесты, профессии, основанного на рекламе, эмоциях, гаданиях и… „авось“» («О теоретических проблемах социального равенства»).

Отсюда становится понятнее, почему при Сталине с каждым годом всё меньше внимания удалялось голосованиям. Голосования утрачивали своё значение по мере строительства коммунизма. Выборы в СССР были лишь политической проверкой одобрения масс и возможностью укрепить дисциплину среднего звена партии.

А выборы внутри партии вообще были пустой формальностью, так как побор кадров осуществлялся предметной оценкой со стороны компетентного в марксизме руководства.

Однако если демократия к коммунизму отношения не имеет, почему марксисты в прошлом называли себя социал-демократами? В некотором смысле — по недоразумению.

Так, марксисты начали свою деятельность в XIX веке в основном в условиях феодальных государств, которые в лучшем случае использовали феодальные формы демократии, стеснённые сословными рамками.

Поэтому естественно, что ближайшей целью пролетарского движения было свержение власти аристократов, завоевание хотя бы буржуазной демократии в союзе с мелкой буржуазией. В этом смысле марксисты были за демократию и могли с оговорками называться демократами.

Кроме того, марксисты были за демократию с точки зрения порядка организации органов диктатуры рабочего класса, называя её пролетарской.

Но следует понимать, что пролетарская демократия — это не содержание власти, что означало бы дать приоритетное право голосовать пролетариям и тем самым бы осуществились цели коммунистической борьбы сами собой.

Пролетарская демократия — это наиболее понятная широким пролетарским слоям форма воплощения власти. Содержание власти рабочего класса определяется не голосованиями, а научной программой его авангарда — коммунистической партии. То есть и в этом случае демократия служила как бы ширмой для проведения политики, только политики, соответствующей интересам трудящихся и научным целям коммунизма, а не наоборот, как в случае демократии эксплуататорских классов.

Однако при этом, Маркс и Энгельс называли себя коммунистами, а не социалистами или демократами.

В примечаниях к «Манифесту» Энгельс указывал, что термин «социалистическая демократия» в 1840-х годах придумали Ледрю-Роллен и Луи Блан для обозначения наиболее левых республиканцев во Франции. Но этот термин не прижился.

В 1869 году Либхнетом, Бебелем и их сторонниками в Эйзенахе, без участия Маркса и Энгельса, была учреждена Социал-демократическая рабочая партия Германии.

Название «социал-демократическая», по-видимому, было списано с наименования лассальянской газеты «Social-Demokrat» и казалось тогда модным. А уже оттуда название, главным образом через работы Плеханова, утвердилось и в России. Название РСДРП приняли без особых обсуждений слова «социал-демократическая», как известно, без участия Ленина.

И Маркс («Критика готской программы»), и Энгельс (предисловие к сборнику «Статьи на международные темы из газеты Volksstaat»), и Ленин (Апрельские тезисы и доклад на VII съезде) указывали на ненаучность наименования «социал-демократия» или нелепость понятия «социальная демократия» как такового.

Поэтому прицепившееся к марксистам название «социал-демократы» можно считать случайной нелепостью, если не иметь в виду, что до выработки и апробации принципов большевизма организационно к марксистам открыто примыкали мелкобуржуазные элементы, что и сказывалось на названии как бы общего движения.

*

Эксплуататорские классы всегда составляли микроскопическое меньшинство по отношению к эксплуатируемым массам народа. Их власть всегда держалась и держится прежде всего за счёт невежества, страха, слабости, неорганизованности эксплуатируемых. Дезорганизация и слабость пролетариата создаётся в значительной мере искусственно, за счёт взаимной конкуренции на рынке труда, национального, расового, религиозного, профсоюзно-цехового разобщения буржуазией.

Но вместе с этим есть одна форма идиотического единства, которая работает на пассивность пролетариата не хуже разобщений — демократия.

Идея равенства обладателей права голоса, а также то, что ситуацию в стране якобы можно переменить простым опусканием бюллетеня в урну, оказывают завораживающее воздействие на обывателя, тешат его тщеславие. Правда после выборов плебс каждый раз оказывается в дураках.

Поэтому при капитализме, с одной стороны, наблюдается культивирование теории демократии, выбора и вульгарного понимания свободы. С другой стороны, катастрофически падает вовлечённость масс в выборные процедуры.

В нашей стране установлены буржуазно-демократические порядки, граждане самым демократическим образом наделены привилегией выбирать лиц в высшие органы власти, однако демонстрируют апатию и отсутствие интереса к своему политическому существованию в подобном виде.

Маркс писал, что английские избиратели ещё в XIX веке потеряли интерес к выборам, стали равнодушны к такого рода политике, результаты которой сводятся в большинстве случаев лишь к тому, чтобы помочь тори прогнать вигов или помочь вигам одолеть тори, хотя и те и другие служат одним хозяевам. Видимо поэтому в XX веке английские олигархи запустили в парламент социал-демократов, чтобы хотя как-то разнообразить выборный спектакль.

Так и российский избиратель инстинктивно чувствует, что решение того или иного вопроса не зависит от парламента, от их выбора, что власть так или иначе находится в руках враждебного трудящемуся народу класса. В этом проявляется в том числе правильное отношение к выбору вообще.

Всё прямо по Энгельсу: если предлагают ситуацию неуверенности, имеющую в своей основе незнание, ситуацию выбора как будто произвольного между многими различными и противоречащими друг другу возможными решениями, то это доказывает лишь нашу несвободу, подчинённость в этой ситуации.

В этом смысле выборные органы РФ изжиты политически. Массы отвернулись от них. Кто-то пассивно накапливает классовую ненависть, кто-то надеется на улучшение своего положения по воле «порядочных депутатов и чиновников», Путина и тому подобное, и пока только единицы работают в русле борьбы за коммунизм.

Таким образом, демократия, являясь продуктом невежества, вызывает в массах своего рода политическую апатию. Выборная форма участия в общественной жизни, как правило, чревата разочарованием и блокирует осознание необходимости реальной классовой борьбы.

Поэтому использование выборов в качестве инструмента классовой борьбы должно быть максимально выверенным, обеспеченным реальным наличием организованного революционного класса.

Известно, что рабовладельческая демократия была демократией для рабовладельцев, что обеспечивалось тем, что правом избирать и быть избранными обладали только свободные граждане. Известно, что феодальная демократия была демократией для аристократов, что обеспечивалось тем, что правом избирать и быть избранными фактически обладали только высшие сословия.

Известно, что буржуазная демократия является демократией для буржуазии…, но мало кто может объяснить почему, ведь во многих странах правом избирать и быть избранным наделены все граждане, в том числе пролетарии.

Ленин указывал на следующие моменты, обеспечивающие буржуазных характер демократии:

«…рабочие и все трудящиеся голодны, раздеты, разорены, измучены не только капиталистическим наемным рабством, но и 4-летней грабительской войной, а капиталисты и спекулянты продолжают владеть своей награбленною „собственностью“ и „готовым“ аппаратом государственной власти…

Возьмем, например, свободу собраний и свободу печати. Шейдеманы и Каутские, Аустерлицы и Реннеры уверяют рабочих, что теперешние выборы в Учредительное собрание в Германии и в Австрии происходят „демократически“.

Это ложь, ибо на деле капиталисты, эксплуататоры, помещики, спекулянты держат в своих руках 9/10 лучших зданий, которые пригодны для собраний, и 9/10 запасов бумаги, типографий и прочее.

Рабочий в городе, батрак и поденщик в деревне на деле отстранены от демократии как этим „священным правом собственности“ (охраняемым господами Каутскими и Реннерами, к которым перешел, к сожалению, и Фридрих Адлер), так и буржуазным аппаратом государственной власти, то есть буржуазными чиновниками, буржуазными судьями и прочее.

Теперешняя „свобода собраний и печати“ в „демократической“ (буржуазно-демократической) республике немецкой есть ложь и лицемерие, ибо на деле это есть свобода для богачей покупать и подкупать прессу, свобода богачей спаивать народ сивухой буржуазной газетной лжи, свобода богачей держать в своей „собственности“ помещичьи дома, лучшие здания и т. п.».

Сегодня для большинства пролетариата развитых стран нет принципиальных проблем ни с голодом, ни с холодом, ни с типографиями, ни с помещениями. Что же остаётся? Только банальное невежество, низкий уровень политического сознания, засоренность мировоззрения оппортунизмом.

Именно это и делает демократию при капитализме буржуазной, то есть подконтрольной буржуазии, а вовсе не фальсификации выборов и не порочные выборные законы, как утверждают оппортунисты.

В свою очередь демократия после революции, при организации органов диктатуры работающего класса, несмотря на монополию коммунистической партии, не является обманом масс, так как содержание мероприятий такой диктатуры направлены на общественный прогресс и объективно служат всему обществу.

Такого рода демократия, как некоторая форма воплощения власти, является компромиссом низкому общему уровню культуры мышления граждан, старым привычкам и ликвидируется по мере утверждения научного мировоззрения.

Ведение просветительской и разъяснительной работы в отношении сущности выбора, демократии, свободы имеет крупное значение в деле пропаганды марксизма. Разумеется, мы не должны тешить себя надеждой переубедить обычного избирателя или обывателя этим или другими подобными трактатами.

В целом мы не нацелены найти способ завоевать «среднего человека», написать работу, которую можно вручить любому или практически любому, чтобы она его идейно перековала. Такого способа, по нашему мнению, не существует. Невозможно адаптировать марксизм под запросы публики.

https://ic.pics.livejournal.com/ss69100/44650003/2329852/2329852_900.png

Сейчас же наиболее тяжёлый, но вместе с тем наиболее спокойный этап — этап борьбы за овладение теорией марксизма достаточным количеством людей.