Александр Дугин: Путин ведет Россию прочь от Зла 1990-х

В эти дни исполняется 25 лет трагическим событиям 1993 года. Конституционный кризис, вылившийся в боевые действия в центре Москвы, стал одним из переломных моментов в истории новейшей России. 

По официальным данным, тогда погибло не менее 157 человек, и еще 384 были ранены. При этом существуют и более страшные свидетельства, согласно которым жертвы исчисляются тысячами — их вывозили грузовиками и баржами. Судьба многих пропавших без вести в октябре 1993 года до сих пор неизвестна.

Федеральное агентство новостей вспоминало трагедию вместе с непосредственным участником тех событий, философом, лидером Международного «Евразийского движения» Александром Дугиным.

— Александр Гельевич, расскажите о вашем участии в тех событиях. 

— В событиях 1993 года я участвовал на стороне защитников «Белого дома», в чем ни на секунду не сомневался и не сожалел никогда. Это был для меня абсолютно осознанный, глубинный, онтологический выбор. Люди, которые поддерживали Бориса Ельцина, были враги, предатели и мрази, а выступившие против них — истинные патриоты, герои. Они сражались за Святую Русь, за нашу историю, за нашу идентичность, за наш суверенитет — сражались с лицом, узурпировавшим власть, с подлой прозападной группой либералов, грабивших страну и чуть её не погубивших.

Все помнят контекст: реформы Ельцина, уничтожавшие последние остатки справедливости, не поддерживала большая часть населения. Тем не менее, Ельцин обладал почти диктаторской властью, но в юридическом смысле она была ограничена как Верховным Советом, так и в значительной степени вице-президентом. Тогда вокруг парламента сплотились евразийские патриотические силы, которые фактически ограничивали всевластие прозападной, проамериканской диктатуры либералов, представленной Ельциным.

Возник конфликт, ситуация вышла за правовое поле: либо надо было арестовывать Ельцина и его ближайшее окружение как предателей, либо насилие должно было обрушиться на головы защитников Верховного Совета. Ситуация в юридическом смысле была патовая, неразрешимая — и вопрос решился насилием, которое первыми применили сторонники Ельцина.

— Где вы в те дни находились?

— Я был и рядом с «Белым домом», и у Останкино. Я не принимал участия в вооруженном противостоянии, потому что у меня не было оружия. Но я был среди людей, которые пришли однозначно поддержать Дом Советов и его защитников. Я помню вечер накануне, когда казалось, что людям удалось прорвать осаду «Белого дома», что удалось прорваться и разблокировать его. Я был у Останкино, я помню, что там были десятки, а то и сотни тысяч людей, пришедших требовать прекращения информационного террора, чтобы второй половине политических сил — а это по сути был гражданский раскол нашего общества — тоже предоставили право слова. На это ответили залпами. Я находился под пулями, под огнем, как и все. Потом вместе со всеми вернулся к «Белому дому».

И когда к утру стало понятно, что начнется штурм, либеральные «чебурашки», на первый взгляд невинные и вполне миролюбивые, типа Григория Явлинского, с пеной у рта в ярости призывали «раздавить гадину», «осуществить решительный удар», «уничтожить», «вырезать». Либералы призывают к миру только когда над ними самими нависает угроза; когда же они становятся во главе, они превращаются в безжалостных, жестоких террористов, какими, собственно, и являются на самом деле т. н. сторонники «прав человека» и проповедники толерантности — это, как правило, люди нетерпимые. Мы слушали все это по радио. Из Останкино приносили трупы и раненых… Звучали сигналы «скорой помощи». Было понятно, что утром будет штурм.

Поскольку я в то время не принадлежал ни к какой организации, которая брала бы на себя ответственность, не был членом парламента, не получил автомата или какого-то другого оружия для защиты, я оттуда ушел — с огромным внутренним надрывом. Понимая, что это — конец, слушая, как лидеры «Белого дома» призывают к спокойствию и мирному сопротивлению, хотя мы же видели, как в Останкино пролилась кровь… Стало понятно, что с такими лидерами, которые не дают людям оружия, которые не обладают решимостью и единством противостоять террористическому истреблению оппозиции, сопротивление невозможно. Стало понятно, что мы проиграли. Так все и произошло.

Но для меня переломным был личный момент — это Останкино: когда я увидел, что ельцинская власть начала стрелять по безоружным людям, стало ясно, что террор запущен. А тем временем людей, которые требовали дать им оружия, призывали соблюдать спокойствие и конституционный строй.

Представьте себе — наступают на Брест гитлеровские войска, а им говорят соблюдать спокойствие… Мол, не отвечайте, не поддавайтесь на провокации, это всего лишь нацисты.

Не было полноценной обороны. И утром многие мужественные, по сути — святые люди стали жертвами резни, когда по парламенту начали стрелять из танков, людей стали уничтожать, расстреливать.

Для меня власть, которая коренится на расстреле «Белого дома», не то чтобы нелегитимна… Она просто основана на победе Зла. Так тоже часто бывает в истории. Но меня ничто не убедит, что всякая победа устанавливает духовные, моральные, исторические критерии выигравшей стороны. Тем более что я думаю, что 1990-е годы нашим народом абсолютно точно осуждены. Другое дело, что многие боятся сказать правду, назвать Ельцина и его сторонников преступниками, а принятые им решение, в том числе навязанную Конституцию, — нелегитимными.

Кстати, история никогда ничего не расставляет по местам сама по себе. Победа Добра и Зла — это не только битва на уровне фактов, это ещё и не менее напряженная и трудная битва на уровне интерпретации. На уровне фактов русские тогда проиграли. На уровне же интерпретации это не столь очевидно, и мы ещё можем и должны биться за торжество нашей интерпретации тех событий.

Итак: это было грубейшим применением террора, насилия против своего собственного народа, против института выборной власти вопреки всем законам и правилам. И происходило это под аплодисменты Запада. И это силовое противостояние завершилось в пользу Ельцина, в пользу либералов, а значит — в пользу Вашингтона. Это был фундаментальный провал народа и удар по интересам цивилизации Суши, России; это была победа сторонников цивилизации Моря. Все решила сила. Либералы оказались более жестокими, более собранными, они смогли настоять на физическом подавлении политического сопротивления, и с тех пор мы все ещё живем при либеральной диктатуре.

— В чем, на ваш взгляд, исторический смысл произошедшего?

— Для меня события 1993 года, как 1991 года, как и Донбасс — исторические эпизоды, к которым у меня личное отношение. Хотя многие хотели бы увидеть в них некое относительное явление, где можно занять одну позицию, а можно другую, для меня такого люфта, возможности выбора позиции так со временем и не образовалось. Я по-прежнему переживаю события 1993 года очень остро и считаю, что это были не конвенциональные силы — сторонники Верховного Совета и условная «партия Ельцина», делившие власть. Там были мы и они, Добро и Зло, свет и тьма. И тьма победила. И победила она не просто кого-то, а нас.

Конечно, я не идеализировал и не идеализирую лидеров Верховного Совета. Это в общем-то были неудачные политики, непоследовательные и в конечном итоге провалившие ситуацию. Но линия баррикад осени 1993 года для меня не изменилась. Были предатели, и были герои. Были сторонники совершенно убийственного, богомерзкого, дьявольского либерализма, которые стояли за Ельциным и за всеми силами, которые их поддерживали, — и был восставший народ, сплотившийся у «Белого дома», вокруг Верховного Совета. Были представители «пятой колонны», которые несли информацию о нашей агентуре в американское посольство, и были те, кто защищал рубежи нашей Родины — настоящие, искренние сыны России.

Победили предатели, победила русофобская проамериканская мразь, которые переписали историю, прилепили ярлыки «красно-коричневых» проигравшим. До сих пор, поскольку мы живем в государстве, основанном на их победе, а не на победе защитников «Белого дома», они пишут историю, распределяя роли, они говорят, что есть истина, что есть ложь и кто был кем.

За их победой над нами последовали события, которые релятивизировали, сделали относительным это столкновение, в частности Чеченская кампания, когда под сомнение было поставлено само существование нашего государства.

Из недр этой разлагающейся, омерзительной, русофобской, предательской ельцинской системы, которая победила в 1993 году, вырос полковник Владимир Путин, начавший восстанавливать суверенитет страны. И это действительно несколько оттенило остроту той трагедии.

Много было в дальнейшем действий, которые сгладили ситуацию. Ельцин не начал репрессии, хотя мог. Нанеся первый удар, пролив кровь защитников «Белого дома», он мог продолжить и дальше. Но он не пошел на это, а через какое-то время отпустил арестованных лидеров.

А потом Путин стал проводить прямо противоположную политику, хотя он был наследником Ельцина, наследником той силы, которая победила 1993 году. Так острота противостояния была снята.

Но, тем не менее, акт остается актом. Для меня люди, бывшие на стороне Верховного Совета в те трагические дни, — это братья, они наши, они — герои, они бились за правду. А те, кто был на стороне Ельцина, — ублюдки и предатели страны, они таковыми для меня и останутся. Я помню интонации немцовых, явлинских, венедиктовых, лужковых, помню их выступления в эфире: все те, кто стоял на стороне Ельцина, — пусть будут они прокляты!

— На ваш взгляд, преодолели ли мы 1990-е? Возможен ли в России либеральный реванш? Чувствуете ли вы подобную угрозу?

— 1990-е сложились в два этапа. Было две победы врагов России. Был 1991 год — победа над ГКЧП, которая обусловила распад СССР. И был 1993 год. Эти два события составляют семантику 1990-х.

С юридической точки зрения, мы живем в Российской Федерации, которая возникла в процессе распада Советского Союза. Мы живем в политическом контексте «победившего Ельцина». То есть, конечно, и с юридической точки зрения, и с конституционной, и с точки зрения границ, мы до сих пор живем в 1990-х. До какой-то степени, мы ещё там. У нас — Конституция, скопированная с западных образцов и навязанная народу… У нас — либеральный демократический строй… Те, кто победил тогда, не осуждены, не наказаны, их действия не подвергнуты серьезной критике.

Но одновременно с этим нельзя сказать, что мы полностью живем в 1990-х. Когда пришел Владимир Путин, он стал шаг за шагом уходить от них. Я написал много статей и книг на эту тему, показывая, насколько противоположным был и остается курс президента Путина на укрепление суверенитета, на укрепление территориальной целостности страны, которая распадалась в 1990-е, когда суверенитет был передан американцам и в стране было введено, по сути, внешнее управление. Тогда либерализм, который был достоянием меньшинства, навязывался большинству, а теперь он довольно ограничен в своих идеологических правах. Путин — это принципиально другой курс по всем параметрам. Это курс на патриотизм и суверенность.

Но с наследием 1990-х мы до конца не разобрались. Мы не перешли точку невозврата в 1990-е. Когда временно во главе страны встал Дмитрий Медведев, ситуация стала очень напоминать 1990-е. Известный либерал Николай Сванидзе, который процветал в 1990-е, тогда сказал, что при Медведеве стало «опять возможно дышать». Когда людям из 1990-х становится «возможно дышать», значит вонь в обществе становится невыносимой, и люди, стоящие на противоположном полюсе, задыхаются. Наверное, сейчас Сванидзе опять плохо дышится, зато нам — намного свежее.

Гражданский конфликт, который обозначился в 1993 году, а до этого в 1991 году, конфликт между сторонниками самобытного пути России и сторонниками превращения её в колонию Запада, не решен окончательно. Элиты остаются прозападными, в то время как общество и президент двигаются, в целом, совершенно в ином направлении. В этом противостоянии полной определенности нет.

Сейчас последний срок Путина заканчивается, Конституция у нас та же самая, та же самая в целом элита, а значит все может произойти снова. Несмотря на очевидный курс на суверенитет, ни в каком документе изменения идеологии по отношению к 1990-м не зафиксировано, ни в каких материалах, которые бы закрепляли курс страны на ближайшие десятилетия, не содержится решительных формулировок.

Поэтому 1990-е все ещё возможны. У нас, как и тогда, отсутствует социальная справедливость, у нас сохраняют посты многие представители либерального направления, либеральные нормы сохраняются, например, в образовании.

Поэтому я считаю, что хотя мы вышли из 1990-х, но мы легко туда вернемся. Действия по преодолению 1990-х ещё не перешли критическую черту.

Поэтому вопрос о событиях 1993 года — принципиальный. Мы не может делать вид, что тогда ничего не произошло, что тогда был «технический сбой», в котором не было ни правых, ни виноватых. Этот раскол — принципиальный. Это не раскол на «красных» и «белых». Это раскол на русских и нерусских, на патриотов и «пятую колонну». Этот раскол сохраняется, а значит, возврат в 1990-е по-прежнему возможен.