Феномен государственности и бред либерализма

https://ic.pics.livejournal.com/ss69100/44650003/1919686/1919686_300.jpgНовая монография А.Леонидова (Филиппова) «ФЕНОМЕН ГОСУДАРСТВЕННОСТИ», которая ещё только готовится к печати – это ответ на все либеральные провокации, причём исчерпывающий, полный и данный заранее. Пишу, как рецензент!

В небольшой по объёму и популярно написанной книжке раскрываются очевидности, которые в корне обесточивают весь либеральный бред, которым нас столько лет пичкают. На чем построено крушение СССР, попытки развалить Россию и вообще всякая антигосударственная подрывная деятельность?

Свои выводы Леонидов, как социопатолог, делает на массиве многолетнего изучения деструктивных общественных практик. Он подробно описывает реально-историческое становление государства, как института исторической практики. У государства есть две функции: предоставляющая и подавляющая.

Невозможно, говорит Леонидов, ни в древнем мире, ни сегодня представить себе систему, которая что-либо предоставляла бы человеку, но при этом никак его не подавляла, ни в чём не ограничивала. Такая система была бы абсолютно беззащитна и моментально растащена – так, что очень быстро ей стало бы нечего и неоткуда предоставлять.

Далее Леонидов рассматривает (вторя Гоббсу) абсолютно деструктивную роль анархической «свободы», хаоса до государства и в периоды крушения государств. Леонидов новыми материалами подтверждает вывод Гоббса о том, что анархия и смута страшнее всего.

Террор государства, пишет автор, всегда идеологический, следовательно, имеет критерии локации. В отсутствии или крайнем ослаблении государства начинается первичный, зоологический террор, который не управляется из единого центра, абсолютно безыдейный, и ведётся всеми против всех с целью перераспределения всех и всяческих благ и возможностей. Остановить этот первичный, аморфный и диффузный террор уговорами и лозунгами невозможно.

Его может остановить только государственный идеологический террор, сужающий рамки «ты виноват уж тем, что хочется мне кушать» до конкретизации представлений о виновности и наказуемости человека.

Следовательно, пишет Леонидов, рассматривая и отвергая все имевшие место в истории теории возникновения государства, государство – прежде всего организатор и вдохновитель тех или иных форм взаимного неистребления. Государство – есть практическое воплощение идеи о том, что люди не должны просто так, ни с того, ни с сего, без причины – убивать друг друга.

И если уж убивают – то по каким-то правилам, а не в силу эмоциональной несформулированной в обвинение вспышки.

Либералы, с точки зрения Леонидова, обманывают всех, когда изымают из сферы осмысления геноцид, истребление, убийство, рассуждая лишь о «плохой или хорошей жизни». Это, по мнению автора, «в высшей степени странно и нелепо». Человек на земле выбирает, в первую очередь, не между разными качествами жизни, а между жизнью – и гибелью, смертью. Этот выбор первичен, а качество жизни – уже второй вопрос, как по значению, так и в рамках последовательности решения.

Попытки рассматривать жизнь и быт, политику и социальную сферу в стране без учёта постоянно довлеющей угрозы тотального уничтожения, истребления её населения – с точки зрения Леонидова есть «сферический конь в вакууме». То есть – оторванное от реальности и бесплодное теоретическое построение.

Конечно, чисто теоретически, жизнь в окопе, во фронтовой землянке – хуже жизни в квартире со всеми удобствами. Но на практике то – вот что важно понять! – если человек сбежал из окопа, то и в квартире ему никто жить не позволит! Те, кому он сдал фронт обороны – придут и заберут ВСЕ его материальные активы, потому что для них что-то оставить побеждённому суть есть упущенная прибыль.

Государство у нас рассматривают как диван, с точки зрения удобства, а на самом деле оно – спасательное средство для утопающего в условиях шторма. Главное в нём – чтобы оно поддерживало на плаву, а условия комфорта и удобства – второстепенный вопрос.

Возникая в гиперагрессивной среде первобытного хаоса, зоологического террора всех против всех, государство изначально приняло уродливые формы, которые продиктовала ему сама реальность. Человек, которому отвратительно насилие, может действовать двумя способами:

1) Отречься от всякого насилия – и тем самым оказаться вне жизни, все всех значимых процессов, без всяких инструментов влияния на окружающих. Такой человек никого не обидит – но никого и не защитит.

2) Вооружится средствами идеологического насилия – то есть стать монстром, побеждающим монстров. В таком состоянии он оказывается носителем всего арсенала насилия: казней, пыток, всех видов орудий убийства и т.п. Но иного выхода у него нет: нечем ответить на нож, кроме ножа, нечем ответить на пулю, кроме пули. Отказ от уничтожения врагов идеи – ведёт лишь к тому, что эти враги, не встречая уничтожат носителей идеи.

Два пути отрицания насилия в христианской цивилизации, по мнению Леонидова – это монахи и монархи, монашеское и монархическое движения в ранней истории. Монах честно признаётся, что он вне жизни, что он – не от мира сего. Он признаётся в личной слабости, беспомощности, и уповает только на помощь высшей силы. Монах может служить для населения примером, образцом, хранителем знаний и грамотности, но он не может быть защитником.

Монастыри прячутся в пустынях – т.е. местах, наименее привлекательных с точки зрения добычи для грабителей. Они отгораживаются от мира стенами и пытаются создать за стенами свой собственный, альтернативный мир – потому что трезво осознают свою неспособность средствами ненасилия что-то изменить в «большом» мире.

Монархи – это большие и хорошо вооружённые монстры насилия, заляпанные и кровью, и вообще всей той грязью, которая неизбежна в практической деятельности.

Монарх, помазанный на царствие христианской церковью, т.н. «христианнейший монарх» (традиционный средневековый титул королей и императоров) – несёт в себе неразрешимое диалектическое противоречие.

- С одной стороны, его задача ликвидировать насилие человека над человеком, в этом его миссия, в этом смысл «помазания на царство», в этом христианство видит роль власти.

- С другой стороны, этого невозможно добиться, не осуществляя насилия над насильниками, не подавляя средствами террора внутренней агрессии человека.

А это значит, что словно в насмешку над крестом собора прямо под ним образуются и плаха, и застенок.

Монарх – не монах, он человек практического действия. Он должен организовать и вдохновить взаимное неистребление, создав и силой навязав правила общежития, сожительства в которых нет места беспричинному и неограниченному насилию. Но ведь именно такое насилие вмонтировано в саму природу человека, в структуру его первородного греха!

Чтобы прекратить насилие людей над людьми, монарх должен прежде всего, всеми средствами добиться безусловного ему повиновения. Не добившись этого, он не имеет не только власти, но даже и смысла существования.

Если – пишет Леонидов – я скажу вам те или иные правила поведения, но я для вас никто, не вызываю ни уважения, ни страха – то вы или не услышите меня или пошлёте на три буквы.

Скажу более – заостряет автор – послав меня в указанных обстоятельствах на три буквы, вы будете правы.

Потому что – ну немыслимо же и невозможно выполнять требования любого, кто умеет говорить, умеет облекать в слова свои требования и предложения!

Мало ли кто и что предложит вам сделать – не всякого же вы станете слушаться!

Но раз так – как без насилия и террора добиться законопослушания от всех? Именно от всех, включая амбициозных и гордых, а не только от легко внушаемых и слабовольных?

Государство, как инструмент взаимного неистребления сразу же приняло уродливые формы, которые, в смягчённом виде, сохраняет и поныне. Оно не могло пойти путём ненасилия, потому что всякое ненасилие сталкивается либо с прямым отрицанием, либо с лицемерием, притворным соглашательством, за которым – «Васька слушает, да ест».

Таким образом, абсолютизм власти исторически противостоит не демократии, как внушают либералы, а мрачной стихии взаимоистребительной анархии.

Абсолютизм политический неразрывно связан с Абсолютом, Абсолютной Идеей, что есть философское имя Бога.

Точно так же и тоталитаризм (единство и принудительность каких-либо норм и форм поведения для всех) онтологически противоположен не цветущей сложности свободной дискуссии.

Он противопоставлен всеобщему мордобою, крайнему примитивизму животности, в котором животные не подчиняются ничему, кроме тёмных инстинктов и прямого непосредственного насилия.

Деспотия возникает не сама по себе, не потому, что людям нечего было делать, кроме как посадить над собой параноиков и садистов. Деспотия исторически рождается как перегиб в обратную сторону при бегстве из инфернально-звериной свободы. Оптимальность человеческого бытия, не только политического, но и вообще любого общественного, находится, по Леонидову, между двух полюсов погибели:

1) Полюс огня

2) Полюс холода.

Эти условные имена Леонидов даёт стихии полной, звериной свободы и калечащей душу предельной диктатуры. Если человек, настрадавшийся от издержек чрезмерной «дисциплины», шарахнется в сторону свободы без границ, то он попадёт в дикие джунгли, в царство зоологической хищности, которое и является полнотой свободы.

Если наоборот, намучившись от хищников (в наши дни наловчившихся мимикрировать под парламентскими, судейскими, адвокатскими и пиаровскими регалиями) – он шарахнется в сторону «полюса холода», стремясь террором вождя «заморозить всю эту мерзость и гнусь» – он рискует попасть в царство вечных льдов чрезмерной деспотии.

Если всё можно – то это ад. И если ничего нельзя – тоже ад. Крайности смыкаются. Рай – посредине, но среднее состояние поддерживать очень сложно, ибо оно диалектически-противоречиво до неразрешимости. Ну в самом деле, какое же логическое продолжение у свободолюбия, кроме требования полноты и безусловности свобод?

Может ли оно обернуться требованием «поддерживать репрессии на стабильном уровне», на уровне «разумной достаточности»? Конечно же, нет. Свободолюбие потребует отмены всех и всяческих репрессий – и в итоге придёт к бандиту Дудаеву, который его и убьёт в самом прямом и грубом, физическом смысле слова.

Но и наоборот. Если умеренные репрессии дают результат, если они формируют прогрессивную среду, двигают вперёд и вверх, то как удержаться их стороннику от «увеличения дозы»? Законничество (противоположность свободолюбия) – если его логически продолжать, потребует закрепить в законе вообще любую мелочь, ибо «и мелочь важна».

Законники в Англии, вызывая ненависть своего современника Байрона, вешали людей за кражу чулка или булочки. А когда великий Байрон их справедливо проклинал – отвечали:

-Мы не делаем разницы между мелкой и крупной кражей, точно так же, как мы не делаем разницы между убийством лорда и убийством простолюдина. Таков основной принцип законности! Убийство есть убийство, кого бы ни убили, и кража есть кража, что бы ни украли!

Человек, бегущий от огня анархии, от обжигающего пламени распоясавшихся зоологических страстей и похотей свободы – попадает во льды бесчеловечного, немилосердного закона. Его там пытаются заморозить до состояния марионетки, робота – регламентируя деспотически каждый его шаг…

Но человек, бегущий из этой вечной мерзлоты – очень рискует перескочить черту оптимальности, и провалится в другую крайность: всеобщей вседозволенности, смуты и анархического беспредела, который граждане вершат над гражданами «горизонтально», обрушив вертикаль власти и помочившись на неё в знак презрения…

Человек в сильном государстве – уязвим перед карателями своего государства. А человек в слабом государстве – уязвим перед геноцидом, перед карателями других государств. Помогли ли индейцам их племенные свобода и демократия против англичан?

Родившись, как институт преодоления истребления людей людьми, государство вынуждено было вооружиться инструментами истребления, что сделало его уродливым и с виду – лицемерным. Но следует различать револьвер в руках бандита – от точно такого же револьвера в руках охранника. Разница не в револьверах (они, допустим, из одной заводской партии) а в намерениях их обладателей.

Либералы же, подчёркивая уродство государственных практик, и порой справедливо указывая на действительно безобразные факты – по сути, стремятся к разоружению часового. Декларируемая ими цель – безоблачная законность и ненасилие – недостижима, в силу природы человека, и они это знают лучше всех.

А раз знают, то их действительная цель – столкнуть общество, народ в стихию центробежной растащиловки и бешенного взаимного истребления. Такой народ, разделившийся в себе, становится лёгкой добычей иностранных хищников. Происходит хорошо известная нам по «реформам» 90-х годов подмена понятий:

Люди не хотят жить ПЛОХО. Имеется в виду, что жить-то они хотят, но только ХОРОШО.
А им говорят: ну, не хотите, так и не живите! То есть волю к улучшению жизни подменяют волей к смерти.

+++

Как бы ни были плохи дела в нашем государстве – делает вывод Леонидов – никто и никогда не освободит нас от перворожденной обязанности живого человека: защищаться от истребления иностранными государствами.

Мы можем сколь угодно возмущаться условиями, в которых живём – но при этом не забывать разницы между «живём» и тотальным истреблением. Надо понимать и разницу между «дали мало» и «не дали совсем ничего».

Инстинкт самосохранения от колыбели возложил на нас обязанность держать порох сухим, как бы мы между собой не собачились, распределяя общие активы нации.

Иначе придут и убьют всех. И заберут всё. Леонидов приводит множество примеров: от древних курганных народов, от которых не осталось даже имени – одни захоронения, до судьбы индейцев, армян, сербов, осетин, абхазов, русских за пределами РФ, народности тутси в Африке и т.п.

Наивно надеяться, что наша борьба с внутренними угнетателями (какими бы мерзавцами они ни были) – обойдётся без вмешательства внешних сил, алчущих поживы и человечины. Мы не существуем и никогда не существовали в вакууме. Кроме эксплуатации человека человеком есть и такая, «не замеченная» в марксизме форма рыночной прибыли, как геноцид нации нацией.

И вот тут, призывает автор читателей, давайте понимать, ребята: эксплуатация оставляет в живых участников отношений (эксплуатируемый – живой), а вот геноциды в живых не оставляют.

У того, кто жив – есть ещё надежда. У тех народов, которые в могиле – никаких надежд ни на какое будущее уже нет…