Кем и как управляется мир (2)

https://ic.pics.livejournal.com/ss69100/44650003/1393230/1393230_600.png…Генеральная Ассамблея ООН больше, чем какая-либо другая организация, согласуется с идеей всемирной федерации, вырастающей из всемирной Вестфальской системы.

Это не случайно, поскольку она наследует Лиге Наций, та же, в свою очередь, создавалась по проекту Вудро Вильсона, а тот следовал заветам Иммануила Канта, представлявшего себе мировое (world) сообщество по меньшей мере как «сообщество мира (peace)» [12].

Можно думать, что ООН была некоей пустой формой, ожидающей своего часа, чтобы наполниться реальным содержанием. До сих пор «дефицит операциональности» у Генеральной Ассамблеи еще больше, чем у Совета Безопасности.

Ее решения даже по межгосударственным и глобальным проблемам не имеют обязывающей силы. Тем более она не может решать ничего в сфере суверенитета отдельных государств.

Теперь, когда религиозное почтение к суверенитету слабеет на глазах, ООН — уже существующий институт и вдохновленный к тому же философией сотрудничества — кажется естественным наследником полномочий, от которых государства были бы готовы отказаться на основе принципа субсидиарности (все вместе) [13].

Если выращивать из этого зародыша нечто с признаками операциональности, то следует либо трактовать его как одну из двух палат федерации, либо реформировать избирательные округа (constituency), либо попытаться нащупать особую схему всемирного парламентаризма [14].

Создание еще одной палаты, избираемой не от стран, а от населения в масштабах всего мира, на сегодняшний день кажется попросту неуместным, даже если современная технология делает это физически возможным.

Партийно-конкурентная избирательно-представительная демократия требует приверженности всего электората некоторому минимуму культурных норм. Даже так называемые «национал-государства» этого сейчас не обеспечивают за исключением дюжины классических фигурантов, собственно, и создавших такой идеал.

Остается размышлять о возможности однопалатного парламента федерации, что само по себе проблематично, но в любом случае ясно, что никоим образом не может быть сохранен принцип «одна страна — один голос», поскольку он противоречит простому здравому смыслу из-за несопоставимости существующих ныне государств по их весу и способности нести ответственность за принимаемые решения.

Жизнеспособность такого всемирного парламента будет нарастать, если существующие ныне государства будут распадаться, ликвидироваться, сливаться и образуют в конце концов более однородную совокупность.

Или сеть существующих ныне государств будет преобразована в сеть избирательных округов. Это интригующая историческая перспектива, и совсем ее исключить нельзя, но и обсуждать всерьез еще рано.

Проектов превращения ООН в парламентскую структуру сейчас разрабатывается и циркулирует в мире, наверное, больше дюжины. Их поддерживают фонды Карнеги, Форда, Макартуров и фонд Горбачёва (Сан-Франциско), а также десятки общественных фигур первого ранга [15].

Но конкретные первые шаги сделаны пока что на пути конструирования всемирного органа парламентского типа по схеме расширенного представительства.

Так, примерно две тысячи НГО аккредитованы в статусе консультантов при ECOSOC (Экономический и социальный совет при ООН).

К ним теперь присоединяется все больше деловых международных неправительственных организаций (BINGO).

Такой же принцип положен в основу проекта, предложенного в 1999 году Кофи Аннаном. Теперь это огромная структура, занятая грандиозными разработками. В нее записались уже 3800 участников, из них 2900 бизнесов и 100 стран [16].

Эта смелая, отчасти корпоративистская, а отчасти анархическая идея предполагает, что в работе ООН рядом с государствами будут участвовать и прочие ассоциации, включая чисто культурные и виртуальные.

Для ее осуществления исключительно важна проблема легитимности. «В отличие от теорий управления на локальном и национальном уровнях идея общественного договора между гражданами и институтами глобального управления не достаточно развита» [17]. Не только в аспекте мандата на исполнительные (операциональные) полномочия, но и в аспекте легитимности представительства.

Мы присутствуем при творческом процессе. Этот вариант ближе всего к идеалу governing without government. В нем стирается разница между гражданским обществом и субъектом господства. А агентуры, выполняющие в иных модусах порядка функцию господства, сами становятся агентурами гражданского общества.

Например, объединение бедных и малых суверенных государств [Это, простите, как? Латвия или Гвинея, что ли, суверенны??? – Прим. ss69100.], зачаточно оформленное в виде G77 (существует с 1964 года, сейчас там в два раза больше участников), в глобальном сообществе оказывается агентурой гражданского общества.

Или, как ни странно это выглядит на первый взгляд, такая организация, как все та же G8. Что уж говорить об организациях вроде OECD, или Бильдербергский клуб, или десятки влиятельных (из тысяч существующих) мозговых трестов, групп давления и частных лобби.

Некоторые из них, возникнув в рамках разных структур либо в результате частных инициатив, кристаллизуются затем в подобия экспертно-бюрократических организаций.

Другие же становятся больше похожи на оппозиционные общественные движения, но в принципе разница между распоряжением и влиянием, как уже было замечено, в такой «клубковой», а не «ячеистой» (горизонтальной) или «эшелонированной» (вертикальной) структуре стирается.

И тут наступает час идеологов. Глобальное управление, представляющее собой именно такую «клубковую» структуру кругового влияния и балансирования, рассматривается и предпочитается энтузиастами как новая разновидность демократии — делиберативная, или дискурсивная [18], демократия, то есть республика, где все заинтересованные агентуры принимают равноправное участие в рациональном обсуждении проблем с целью согласования своих действий (deliberation process).

Такой поворот нормативной теории демократии особенно важен потому, что «включение этих новых форм авторитета (authority) в концептуализацию глобального управления позволяет обозначить проблему, которой до сих пор пренебрегали, а именно: каковы импликации глобального управления для таких фундаментальных политических концепций, как демократия, суверенитет и легитимность» [19].

В самом деле, эта разновидность демократии возникает и устанавливается именно и прежде всего на глобальном уровне.

На этом уровне демократию гораздо труднее институционализировать в виде системы партийных выборов, чем это было когда-то на локально-национальном уровне в классическую эпоху национал-республиканизма.

В любом случае, в отличие от единичных государств, в мире такой системы еще нет, и естественно задуматься, нужна ли она и возможна ли вообще. Мы до сих пор пытаемся угадать и вычислить, какое значение имеет национал-государство как образец для «мирового управления».

Между тем постепенно все более актуальным становится другой вопрос: насколько «всемирное управление» может оказаться образцом для национал-государственной общности. Три четверти стран мира фактически не имеют теперь никакой конституции. Их попытки следовать образцу, заданному Европой в XIX веке, определенно неудачны. Им нужен другой образец. Не исключено, что им станет глобальный порядок.

Но самое интригующее — это то, что глобальное сообщество становится не только лабораторией для выработки демократии близкого будущего, но и первичным локусом демократии. Не просто мир превращается в республику. Подлинная республика [Или концлагерь. – Прим. ss69100.] оказывается возможной именно на глобальном уровне.

На нынешней стадии глобализации и институционализации «всемирной власти» остаются открытыми два вопроса. Во-первых, насколько вероятно превращение мира в делиберативно-демократическую республику. Во-вторых, если это произойдет, то потребует ли это, чтобы и все партикулярные общности были организованы в точности так же.

Пока не видно, чтобы один из вариантов организованности всемирного сообщества был способен вытеснить все другие и развернуться до своего идеал-типического предела. Воспроизводится сложная система, где модусы имперства, федерализма, силового баланса и республиканства сосуществуют. Естественно спросить, каков модус их сосуществования.

На этот счет позволительны две гипотезы.

Можно думать, что комбинация разных модусов в мировом порядке временна и меняется направленным образом. Если это так, то интересно понять, в сторону какого модуса движется мировой порядок. На первый взгляд кажется, что имперский и баланс-силовой модусы отступают, а федералистский и республиканский наступают. Однако это первое впечатление подлежит более тщательной проверке.

Нынешние заключения делаются, как правило, на глазок, и наблюдатели склонны выдавать то, чего они хотят или, наоборот, не хотят видеть, за то, что на самом деле происходит — к худу (пессимисты) или к добру (оптимисты).

И если даже удастся распознать тренды, нужно еще понять, происходит ли флуктуация, или налицо долгосрочная тенденция, которой пока не видно конца.

Не исключено, что циклическое наступление имперского и баланс-силового модуса возможны, однако историческая тенденция движется в сторону демократизации республиканского или федеративного типа.

Но, с другой стороны, попятный цикл может оказаться очень длительным, что крайне затрудняет оценку реальной тенденции.

Вторая гипотеза не интересуется сравнительными шансами одного и только одного рода мирового порядка. Она предполагает, что в действительности все модусы мирового порядка сочленены системно.

Иными словами, каждый из них имеет свое оправдание (рациональность), если и не моральное, то системно-функциональное.

Адепты каждого из этих модусов могли бы указать на их достоинства. Сильная сторона имперского порядка — операциональность. Силового баланса — безопасность, что весьма убедительно показала холодная война. Республиканский федерализм гарантирует независимость действий субъектов. Демократизм необходим для нейтрализации чрезмерного имущественного и статусного расслоения, чреватого отчуждением, аномией и острым конфликтом в обществе.

Такая интерпретация, наверное, разочарует тех, кто свято верит в провиденциальность демократии и равенства или, наоборот, считает их глупостью и злом.

Но как может быть иначе, если мы считаем, что сообщество представляет собой пространство, где конкуренция перемешивается с кооперацией, конфликты могут решаться как победой одной из сторон, так и компромиссом, согласие сопутствует несогласию, унификация идет параллельно с дифференциацией и т. д.

Разным проявлениям жизни соответствуют разные модусы человеческих отношений, повторяющихся социальных действий и противодействий, разные институты и модусы порядка, возникающие в результате.

Утешением для тех, кто предпочитает только один из упомянутых модусов, может служить то, что их комбинация никогда не оптимальна и поэтому всегда есть работа для тех, кто хочет побороться за укрепление одного из них.

Кроме того, если уж мы говорим о всемирном сообществе, то не следует забывать, что оно имеет иерархическую структуру и не на всех структурных уровнях оптимальна одна и та же комбинация.

Но если так, то на разных уровнях глобальной организованности и в разных нишах глобального сообщества возможны любые комбинации четырех модусов порядка и даже любой модус в чистом виде.

Мир может оказаться демократичекой республикой или федерацией в составе 10 миллионов абсолютных монархий. Или империей в составе 10 миллионов демократических республик. Надо ли говорить, что это не прогнозы и не проекты, а всего лишь наглядные иллюстрации идеи «комбинированного мирового порядка», доведенные до крайности ради ясности.

Александр Кустарев

**

[1] Первое, как считают, упоминание governance см. в книге: Governance without Government: Order and Change in World Politics / J. Rosenau, E-O. Czempiel (eds). Cambridge Univ. Press, 1992. Официально это понятие было использовано при учреждении Генеральным секретарем ООН Commission on Global Governance во главе с бывшими премьер-министрами Ингваром Карлссоном (Швеция) и Шридатом Рампалом (Гайана). Насколько я понимаю, общепринятого русского эквивалента английскому governance пока нет. Все четыре используемых мной варианта возможны, каждый из них имеет свои преимущества и недостатки. Я их не сравниваю и не предлагаю один из них принять в качестве термина. Если (и когда) эта проблематика будет в России широко обсуждаться (чего как будто бы пока нет), какое-то из этих словосочетаний, вероятно, и окажется более популярным, чем другие. Кроме четырех используемых здесь взаимозаменяемых вариантов, global governance частично совпадает по смыслу с понятиями «мировой порядок» и «режим всемирного управления».

[2] Я не пользуюсь русским словом «многосторонность», потому что не считаю его эквивалентом мультилатерализма. Эквивалентом было бы «многостороннизм» или «концепция многосторонности отношений», что либо неуклюже звучит по-русски, либо слишком пространно для термина. Замечу, кстати, что мультилатерализм — это не англицизм, чего всегда лучше избегать, а латинизм — как в русском, так и в английском.

[3] Zürn M. Regieren jenseits der Nationalstaats: Globalisierung und Nationalisierung als Chance. Frankfurt-am-Main, 1998. S. 25.

[4] Nuscheler F. Überfortderte Entwicklungspolitik: Veraenderungen nach 11. September // Internationale Politik. 2002. № 1. S. 182.

[5] Dingwerth K., Pattberg Ph. Global Government as a Perspective of World Politics // Global Government. 2006. No 2. P. 188.

[6] Finer S. E. Comparative Government. L., 1970. P. 3—4. В этой книге government определяется как активность или процесс управления: governing или governance.

[7] Время опубликования уже упомянутой работы под редакцией Джеймса Розенау и Эрнста-Отто Чемпиля.

[8] The Yearbook of International Organizations (разные годы); Forman S., Segaar D. New Coalitions for Global Governance // Global Governance. 2006. No 2. P. 214—215.

[9] Rhodes R. D. W. What is New about Governance and Why Does It Matter // Governing Europe / J. Hayward, A. Mennon (eds). Oxford Univ. Press, 2003.

[10] The UN in the 21st Century / K. Mingst, M. Karns (eds). Boulder, CO: Westview Press, 2007. P. 269.

[11] Между силовым балансом и федерацией, а также между федерацией и республикой (гомогенным национал-государством) существует широкая переходная зона. Поэтому один и тот же класс институтов может оказаться агентурой и того и другого в обоих случаях. Для подробных рассуждений на эту тему здесь нет места. Ограничусь напоминанием, что Евросоюз на сегодняшний день демонстрирует эту неопределенность наиболее наглядно.

[12] Пол Кеннеди счел возможным так и озаглавить книгу об ООН. См.: Kennedy P. The Parliament of Man: The UN and the Quest for World Government. L.: Allen Lane, 2006. Объясняя метафору, использованную в названии книги, Кеннеди ссылается на строку из стихотворения Алфреда Теннисона: “…In the Parliament of Man, the Federation of the World…” Кеннеди напоминает, что ту же строку цитировал в 1945 году заступивший на пост президента США Гарри Трумэн. Между прочим, начиная с Вудро Вильсона американскому империализму свойственно представление о Соединенных Штатах как о зародыше всемирной федерации, о чем я здесь не говорил, но что, несомненно, заслуживает более пристального внимания. См., напр.: Agnew J. The Changing Nature of Space // Global Government in the Twentieth-first Century / J. Clarke, G. Edwards (eds). Palgrave Macmillan, 2004.

[13] Каждое государство теперь еще и манипулирует своим суверенитетом, «торгуя» им, но это другая сторона дела. См. Кустарёв А. Государственный суверенитет в условиях глобализации // Pro et Conra. 2006. Т. 10. № 4. С. 50—61.

[14] Проект всемирного парламента на базе ООН разрабатывает, например, Committee for Democratic UN. См.: http:www.uno-komitee.de/en/

[15] См.: Tenbergen R. Towards a World Parliament (http://www.ifld.de/essay/worldparliament.pdf)

[16] http://unglobalcompact.org

[17] Encyclopedia of Social and Behavioural Sciences, 2001. P. 6236.

[18] Dryzek J. Deliberative Global Politics: Discourse and Democracy in a Divided World. Cambridge: Polity Press, 2006. P. 155—156.

[19] Dingwerth K., Pattberg Ph. Op. cit. P. 193.03 марта 2008, 13:18 Александр Кустарев