Партия „Жратвы и Шмоток”, победив, уничтожила доступ большинства населения к… жратве и шмоткам

https://ic.pics.livejournal.com/ss69100/44650003/1087944/1087944_800.jpgЦивилизация даёт нам множество образцов странной для психологии дикаря, варвара ДИАЛЕКТИКИ, в которой желанное благо оказывается предметом вражды и ненависти, не переставая оставаться желанным благом.

Ведь линейная логика совершенно однозначно заставляет нас стремиться, например, к хлебной монополии.

1. Хлеб есть благо
2. Чем больше у меня хлеба – тем больше блага.
3. Собрать в своих руках весь хлеб – означает высшую форму блага.

Если весь хлеб у меня, то все будут плясать под мою дудку: а куда иначе денутся? Я стану господином жизни и смерти. Оттого вершина моих устремлений – абсолютная монополия. Именно такая логика сформировала в 90-е целую плеяду ненасытных олигархов в РФ, а до них – по всему западному миру. Альтернатива этой логике какая?

Признать, что «хлеб насущный» не есть благо? А что тогда? Зло? Но попробуйте жить с такой идеологией, в которой питающий вас хлеб есть зло и скверна: помрёте аккурат к тому дню, к которому привыкните так жить…

К смутной године «перестройки» в СССР безусловно и с большим отрывом победила «ПАРТИЯ ЖРАТВЫ И ШМОТОК». Она победила не только в электоральных баталиях (выигрывал тот собчак, который обещал толпе больше жратвы и шмоток), но и в головах широких масс.

Но этот нерушимый блок коммунистов и беспартийных «ПЖШ», откровенно свихнувшихся (что те, что другие) на смаке потребления потерпел сокрушительнейшее поражение в 90-е годы.

Разрушив великую державу, ПЖШ оказалась беспомощной и жалкой перед криминальным террором ельцинистов-разорителей. Обязательства швырять в толпу жратву и шмотки было снято надолго, его заменили уголовная бойня и жуткая нищета миллионов.

Конечно, приватизаторы устроили свой разбой не ради хилиазма или коммунизма: они устроили разбой именно и только во имя жратвы и шмоток, которых желали получить неограниченное количество. Почему же жратва и шмотки, возведённые на место Бога, в качестве идеала и Абсолюта – дали в итоге нищету и гуманитарную катастрофу? Почему долгие и искренние крики «Слава хлебу!» привели не к изобилию этого хлеба, а к его отсутствию?!

Партия жратвы и шмоток, окончательно победив, окончательно уничтожила доступ большинства населения к жратве и шмоткам. Эффект получился для человека массы прямо противоположным его ожиданиям: как говорят в народе, «пошли по шерсть, вернулись стрижены»…

Аналогичный характер (хоть это и смешно) – имеет великая борьба за моногамию (единобрачие) в рамках христианской цивилизации. Кому бросило вызов демократическое движение за моногамию? Гаремам.

Сильный самец собирал себе всех женщин, или, по крайней мере, всех красивых. А другим не оставлял ни одной, или только дурнушек. С этим и боролись, исходя из стремления «каждому по женщине». Как бы ты силён не был, но в рамках моногамии, выбирая одну красавицу, ты тем самым автоматически отказываешься от других.

Опять-таки смешно, но принцип моногамии (одна женщина в одни руки) аналогичен советскому принципу решения жилищного вопроса: одна квартира в одни руки. Переезжая в рамках улучшения жилищных условий в трёхкомнатную квартиру, двухкомнатную будь добр сдать государству. В твоей бывшей квартире государство поселит кого-нибудь другого, не такого «крутого», как ты, но всё же достойного заботы…

Во всех упомянутых случаях нарушается линейная логика «благо есть благо».

Если, скажем, женщина признаётся злом и исчадием ада, то зачем тебе моногамия? Живи себе монахом, горя не зная, в одиночестве, и пусть со «злом» мучается владыка гарема…

Борьба за единобрачие исходит из безусловного признания ценности женщины для мужчины (как и борьба за повышение зарплат – из признания ценности денег).

Но, получается, что в борьбе за моногамию борец лишает себя изобилия того, что считает благом! Дикарю именно это и непонятно. Дикарь прекрасно понимает, зачем борец отнимает гарем у другого мужчины. Но он не понимает – почему борец не оставляет этот отобранный гарем себе!

Диалектика культуры (цивилизации) заключается в понимании прямой зависимости свободы от ограничений этой самой свободы. То есть свобода есть, когда есть её ограничения. Убери ограничения – исчезнет и свобода.

В частности, доступность жратвы и шмоток для всех – связаны с ограничением доступа к ним для каждого (одна квартира на руки, получил больше – сдай, которая меньше, выбор за тобой, но выбрать «обе» нельзя).

Толпа, которая сломала ограничения доступа к жратве и шмоткам – с изумлением замечает, что они… исчезли из обихода!

Точно так же толпа, которая боролась с цензурой – с изумлением обнаруживает исчезновение даже ограниченной свободы слова в мире, в котором цензура официально отменена…

Дикарь не понимает диалектики отношений «Я» и «Мы» в культуре и в цивилизации. «Я» – биологическое понятие, а «Мы» социальное. Если у человека отнять «Мы» и оставить только его индивидуальность, то мы очутимся на животном уровне развития, то есть будем отброшены за историю, в доисторические времена.

Эпоха моей юности пришлась на бешенную популярность «Я» и бешенное шельмование «Мы». На пике популярности у нас, молодых, был роман «Мы» – антиутопия о пожирании коллективизмом всякой индивидуальности.

В любом коллективизме мои сверстники видели попытку надуть, обмануть, обвести вокруг пальца – и не дать реализовать «Я» его личный шанс. Например, заставляя служить в армии, у «Я» пытаются украсть его лучшие годы, требуя оформить семью, а не просто жить в блуде – пытаются отнять у «Я» его свободу и т.п.

Ставился знак равенства между всяким общим делом и тоталитаризмом, безмозглым рабством. Пытаясь высвободить себя для личной выгоды, человек рвал все пёстрые путы долга, социальности, ответственности. Во всём, что не приносит немедленного зоологического удовольствия – человек начинал видеть обман или «ложный мем», по терминологии дарвиниста Доккинза.

Причина этих горьких заблуждений открывается мне только сейчас: опасаясь, что «Мы» подавит и поработит «Я» мы шарахнулись в другую крайность и дали «Я» сожрать «Мы», заработав в итоге социальную лейкемию, социальный рак крови. Повторю: «Я» – понятие биологическое, доисторическое.

Всё, что относится к цивилизации (даже ранним её формам) – связано с «Мы», с обобщением, с проекцией своего «Я» на некоего постороннего для тебя абстрактного «всечеловека». Он такой же как ты, и ты заботишься о нём, как о себе, но он – не ты.

Для варвара – чистой воды шизофрения!

Почему нельзя другим делать то, чего не хочешь себе? Да потому что ты на них распространяешь проекцию самого себя методом обобщения, универсализации.

И ведь далеко не факт, что они ответят тебе тем же, велика вероятность, что они тебя цинично используют, пожелают тебе того, чего себе не хотят[1].

***

Когда в «перестройку» раздутое эго «Я» сожрало в человеке социальные начала понимания «Мы» – развалились и держава и человек, как феномен культуры. Явилось стремительно десоциализирующееся животное, где хищное, а где «овощ».

Этот ренессанс зоологического стал бешено утилизировать века культуры в минуты личных наслаждений…

Многие пытались остановить безумие рациональными доводами, одинаково смешными и для хищников и для «овощей».

Дело в том, что рациональный анализ касается только средств и промежуточных целей. Невозможно разумно анализировать главную цель человека. Например, есть в мире умные преступники и умные следователи, и те и другие действуют в высшей степени рационально, но не могут достичь единства целеполагания.

Разум может подсказать самый лёгкий и краткий путь до цели, но саму цель он установить в принципе не может – точно так же автомобиль может подвезти водителя, куда ему нужно (быстро и комфортно), но не в состоянии решать за водителя, куда ехать.

Рациональный анализ, если его ведут КОЛЛЕКТИВНО несколько человек – ВСЕГДА обречён быть связан с абстрактным всечеловеком по принципу «ни мне, ни тебе».

Если удалить абстракцию всечеловека и оставить только голое «Я» – биологические ориентиры особи, то мы получим прямую противоположность интересов двух беседующих людей. Объединиться эти двое могут только как в криминальной приватизации, «одарившей» нас «олигархами» – против «третьих лиц».

Если речь идёт о благе – то чем больше этого блага я контролирую, тем лучше для меня. Или – благо не есть благо.

Третьего не дано, касается ли вопрос денег, территории, женщин, хлеба или даже знаний (жрецы и маги издавна составляли заговоры знатоков против тёмной и необразованной толпы, используя свои знания, как инструмент власти).

Кризис обобщений, кризис представлений человека о «всечеловеке», универсальном (среднем) человеке погружает общество в безумие, потому что каждый индивидуальный разум даёт решения, противоположные конкурирующему с ним аналогу.

Сочетаясь, эти противоречивые выводы создают фон безумия, и в перспективе – мир пост-апокалипсиса.

Сосед не может поставить свои интересы ниже моих. И я не могу поставить интересы соседа выше моих. И нам не сойтись никак – если только мы не сойдёмся на некоем абстрактном среднем «праве человека» – не его, и не меня, а «вообще» взятого.

Без такого обобщённого всечеловека мир будет делиться только на обманщиков и обманутых, что и доказала нам с «неприглядной наглядностью» вся история «перестройки» и инфернальных рыночных реформ.

Мы с соседом думали, как обжулить друг друга, у одного получилось, у другого нет, но мир раскололся на аферистов и их жертв, и в мире нет больше никого, кроме этих двух категорий лиц…

С этой точки зрения возникает маргинальная онтология либералов, хорошо нам знакомая по их многочисленным выступлениям, возмутительным и власти, и народу: хороший режим только тот, кто лично со мной делится награбленным. Какой лично со мной не делится – тот плохой.

Никаких иных критериев оценки политики либерализм не знает, что и отражено в знаменитой фразе «Сомоса сукин сын, но он наш сукин сын»[2] и короновании «демократией» откровенно-фашистской Украины[3]. Таким образом оценка смещена, вместо сути действий оценивается лишь степень близости к вашим личным выгодам.

Эта двойная мораль – не просто двуличие либералов, а следствие того, что исторически знакомый нам мир – по крайней мере, в голове части его обитателей – рассыпается в труху. В нём утрачена общая для всех главная цель – следовательно, не может быть и приемлемого для всех рационального анализа.

Нет такой мысли, которая была бы «умна для всех» за пределами круга лиц, объединённых общими целями и задачами. Нет единой цели – нет и объективной рациональности.

Вообще нет! Понимаете?! Тысячелетиями соты сложнейшей архитектуры коллективного разума человечества строились, в это строительство вложен великий труд и великие муки творцов… А ломать – не строить! То, что строилось тысячелетиями – можно обрушить в считанные годы, потому что бессмысленно крушить несравненно легче, чем конструировать со смыслом и проектной идеей…

***

Удивительные либеральные прожекты «деидеологизации» казались посягательством на замшелое старческое слабоумие партийных идеологов – «начётников».

Мало кто понимал, когда Ельцин потащил «отсутствие идеологии» в конституцию, что это посягательство на мировой разум, на принятые у людей издревле способы взаимопонимания.

Идеологии бывают разные. От просто мыслей, пустых и вздорных, нелепых и извращённых, от мыслей, порождаемых идиотами или маньяками – идеологии отличаются УНИВЕРСАЛЬНОСТЬЮ. Они рассматривают человека, взятого в общем и в целом, и могут быть (теоретически) распространены на всех. Они претендуют стать всеобщим законом.

Что для этого нужно? Признать некую самоценность за абстрактной человеческой жизнью – даже если это приносит неудобства конкретным людям. Идеология – это самоограничение её носителей.

Человек беспринципный и циничный не хочет себя, любимого, ни в чём самоограничивать. Его может ограничить страх, но не внутренний цензор. Сегодня ему выгодно так, а завтра эдак. Он не хочет стандартных подходов, он оставляет за собой право в каждой ситуации на произвол личной корысти…

Издревле люди видели простые факты:

- Если очень хорошо тебе – то очень плохо мне.
- Если очень хорошо мне – то очень плохо тебе.

А можно сделать так, чтобы ни тебе, ни мне не было очень плохо? Да, можно. Но тогда получится некая «средняя паршивость», когда никому не плохо – но никому и не хорошо по максимуму.

Любая идеология упорядочивает отношения – и тем самым противостоит лотерейной удачливости. Лотерея делит людей на проигравших и выигравших, идеология – на соответствующих и несоответствующих.

Приведу яркий пример: «основатель ХХ века с Запада», Д.М. Кейнс, ввел понятие нормальной предпринимательской прибыли (в рамках его теории предполагается, что предприниматель, работающий в рамках данной прибыли является более менее социально-справедливым, так сказать «общественно-нормальным»).

Кейнс противопоставил себя марксистам (у них вся прибыль, получаемая любым предпринимателем, есть экспроприация чужого труда, осуществленная с помощью особой социальной технологии – эксплуатации). Но ведь он противопоставил себя и либералам. Что значит – «норма прибыли»? А если повезло, и получается больше нормы? Отказаться? Себя, любимых, обделить?!

Кейнс тоже (как и любой идеолог) вводит правило, по которому счастье и несчастье в обществе усредняются. Сделать так, чтобы удачливые поделились с неудачливыми – это и есть идеология.

***

В чем же глубочайшее противоречие между людьми разумными и людьми чувственными? Что за пропасть лежит между людьми беспринципными и принципиальными?

Будем кратки: есть реальность, которая дана нам в ощущениях. А есть реальность, которая рассчитывается логически, рационально, математически, но в личных ощущениях не дана.

Эта рассчитываемая, но не ощущаемая реальность может быть сколь угодно доказуемой, её отсутствие может быть сколь угодно невозможным, немыслимым – и тем не менее на органы чувств и восприятия она не воздействует.

Чужая боль, как и Бог – не дана нам в ощущениях. Её можно рассчитать, реконструировать, но её нельзя ощутить. Знаем, что есть, но не ощущаем присутствия…

Чтобы понимать чужую боль – и не спутать её со своей собственной (то есть не стать дурачком, который всё другим отдал, а себе ничего не оставил) – необходима абстракция «Всечеловека».

«Всечеловек» – это человек вообще, и я, и вы, и он, и она, и пятый и десятый. Его, всечеловека, права – мои права, и не мои права. Его боль – моя боль и не моя боль. Его интересы – это и мои интересы, и интересы каждого из моих соседей…

Утратив абстрактное мышление – человек теряет универсалии, как Бога, так и всечеловека. Он замыкается в собственной точке пространства и в собственном, весьма ограниченном, времени.

Так в пику культуре тысячелетнего служения Истине – рождается «бытовой либерализм» широких масс. То есть, без громких слов – всего лишь распущенность, разгильдяйство и вседозволенность, глубоким растлением проникшие в народную толщу.

Жизнь перестаёт восприниматься, как служение, и превращается в бесконечные попытки паразитировать на служении и чувстве долга других людей. Те, кто успешно паразитируют и наливаются кровью, как клопы – воспринимаются толпой, как кумиры, как мода.

Это с нами и произошло в 80-е годы и позже. Выбраться из этой трясины, не РЕСТАВРИРОВАВ ЧЕЛОВЕКА РАЗУМНОГО (способного понимать что-то за пределами собственных ощущений) – нельзя.

Давайте выбираться вместе.

[1] Ф.М.Достоевский: «Одно совсем особое словцо о славянах…» «Хочу сказать одно совсем особое словцо о славянах, которое мне давно хотелось сказать. Не будет у России, и никогда еще не было, таких ненавистников, завистников, клеветников и даже явных врагов, как все эти славянские племена, чуть только их Россия освободит, а Европа согласится признать их освобожденными! И пусть не возражают мне, не оспаривают, не кричат на меня, что я преувеличиваю и что я ненавистник славян!

Начнут они непременно с того, что внутри себя, если не прямо вслух, объявят себе и убедят себя в том, что России они не обязаны ни малейшею благодарностью, напротив, что от властолюбия России они едва спаслись при заключении мира вмешательством европейского концерта, а не вмешайся Европа, так Россия, отняв их у турок, проглотила бы их тотчас же, «имея в виду расширение границ и основание великой Всеславянской империи на порабощении славян жадному, хитрому и варварскому великорусскому племени».

У них, конечно, явятся, с самого начала, конституционное управление, парламенты, ответственные министры, ораторы, речи. Их будет это чрезвычайно утешать и восхищать. Они будут в упоении, читая о себе в парижских и в лондонских газетах телеграммы, извещающие весь мир, что после долгой парламентской бури пало наконец министерство в Болгарии и составилось новое из либерального большинства и что какой-нибудь ихний Иван Чифтлик согласился наконец принять портфель президента совета министров.

России надо серьезно приготовиться к тому, что все эти освобожденные славяне с упоением ринутся в Европу, до потери личности своей заразятся европейскими формами, политическими и социальными, и таким образом должны будут пережить целый и длинный период европеизма прежде, чем постигнуть хоть что-нибудь в своем славянском значении и в своем особом славянском призвании в среде человечества.

Между собой эти землицы будут вечно ссориться, вечно друг другу завидовать и друг против друга интриговать.

Разумеется, в минуту какой-нибудь серьезной беды они все непременно обратятся к России за помощью. Как ни будут они ненавистничать, сплетничать и клеветать на нас Европе, заигрывая с нею и уверяя ее в любви, но чувствовать-то они всегда будут инстинктивно (конечно, в минуту беды, а не раньше), что Европа естественный враг их единству, была им и всегда останется, а что если они существуют на свете, то, конечно, потому, что стоит огромный магнит — Россия, которая, неодолимо притягивая их всех к себе, тем сдерживает их целость и единство.

Ф.М.Достоевский, ПСС в 30-ти томах, ПУБЛИЦИСТИКА И ПИСЬМА тома XVIII-XXX, ДНЕВНИК ПИСАТЕЛЯ ноябрь 1877, Том 26, глава II, параграф III, издательство «НАУКА» Ленинград 1984/

[2] «Это — сукин сын, но это наш сукин сын». Отзыв о никарагуанском диктаторе Анастасио Сомосе (старшем), который принадлежит, как указывают некоторые американские авторы-мемуаристы, 32-му президенту США (1933—1945) Франклину Делано Рузвельту (1882—1945). Потом данное высказывание появилось 15 ноября 1948 года в выпуске журнала «Тайм» и было позднее упомянуто 17 марта 1960 года радиовещанием «СиБиЭс». В этой передаче утверждалось, что Франклин Рузвельт сделал это высказывание также и в отношении Рафаэля Трухильо из Доминиканской Республики.

[3] Как пишет проницательный А. Роджерс, «С точки зрения работающей правоохранительной системы многие функционеры и сторонники действующей киевской власти — уголовные преступники. Госпереворотщики, убийцы, насильники, воры, грабители, мародёры, рейдеры и так далее. Причём так их можно классифицировать как по старой, постсоветской юридической системе, так и по любой другой — европейской или англосаксонской («континентальной» или «островной»).

Поэтому единственный вариант, который устраивает нынешнюю киевскую власть и её сторонников, — это когда судебная система вообще не работает». (http://rusvesna.su/news/1496349291). Последний яркий пример, когда так называемый «генеральный прокурор» Луценко (не имеющий, кстати, юридического образования) грозится сжечь здание Печерского районного суда города Киева, потому что ему не нравятся принимаемые им решения.

А. Леонидов

***

Источник.