Владислав Третьяк: «Гретцки увидел мою многоэтажку на улице Правды и спросил: «весь этот дом – твой?»

Лучший хоккейный вратарь мира всех времен, трехкратный олимпийский чемпион, первый наш хоккеист — член Зала хоккейной славы в Торонто – как раз из таких. Мы знакомы почти 20 лет, и я давно знаю: если ты уж добрался до Третьяка – россыпь первоклассных историй гарантирована. Главная проблема – дикий дефицит времени. Он при мне на ходу подписывал поданный документ на спине сотрудника пресс-службы! Хотя для самого человека в не юном возрасте такая востребованность – не проблема, а великая радость.

Сегодня Владислав Александрович празднует 65-летие. А в прошлую пятницу после трех недель беспрерывных «бросков» с разных углов мне наконец удалось взять его ворота. Начали беседу в «ВТБ-Ледовом дворце», где президент ФХР открывал приветственным словом детский Кубок «Шкоды», а продолжили в его машине, отвозившей депутата Госдумы с «Автозаводской» на Охотный ряд, где в этот день как раз закрывалась выставка его ледовых доспехов и наград.

И это был тот редкий случай, когда я говорил «спасибо» пробкам, растянувшим это путешествие на целый час.

КАК СУСЛОВ ОБМАНУЛ «МОНРЕАЛЬ», «ПОДМЕНИВ» МНЕ ОТЦА

– Недавно Уэйн Гретцки сказал, что мечтал бы в хоккее только об одном – сыграть за сборную Канады в Суперсерии-72. А есть ли у вас в игре мечты, которым так и не суждено осуществиться?

– Выиграть Кубок Стэнли. По эту сторону океана выиграл все. По ту – не судьба.

– Хотя вы очень хотели там оказаться. Читал ваши громкие слова: «В СССР меня удержали обманом».

– Эту историю лет пять-семь назад мне рассказал Серж Савар, участник Суперсерии-72, защитник, а потом генеральный менеджер «Монреаля». В начале 80-х «Канадиенс» хотели меня взять
– я ими был задрафтован. Но секретарь ЦК КПСС Суслов ему сказал, что мой отец – генерал армии, Герой Советского Союза Третьяк, который категорически не хочет, чтобы сын ехал играть за океан. А Владислав, в свою очередь, не желает расстраивать папу.

При том что генерал Иван Третьяк не имел ко мне никакого отношения! Однако закрытость советского общества была такой, что проверить этот факт в «Монреале» не могли и приняли эти слова на веру. В Союзе же мне ни о чем не рассказывали, никуда не вызывали.

– Читал, что ваш настоящий отец, военный летчик, поначалу не одобрял вашего увлечения хоккеем. Говорил, что игрок с клюшкой похож на дворника с метлой.

– Именно. Однажды говорит: «Дай-ка дневничок». А я стал пропускать занятия из-за сборов. Я единственный хоккеист, который четыре года играл на молодежных чемпионатах Европы, с 67-го по 70-й, – три золотых и одна серебряная медали. А в 67-м мне всего 15 лет было. «Двойки» в такой ситуации были неизбежны.

У отца, когда он обнаружил их, брови вверх поползли: «Это что такое?! Что толку от того, что ты с помелом в воротах стоишь? Ты у меня военным летчиком будешь. Еще одна «двойка» – и я тебя уберу из хоккея!» К счастью, учителя ко мне гуманно относились. Как медали с чемпионатов мира начал в школу привозить – там стали гордиться. Чемпион мира школу представляет! Все на ушах стояли.

Отец большой спорт не любил – при том что сам был примером для всей семьи по части физкультуры. В шесть утра зарядку делал, обливался холодной водой, нас заставлял на лыжах ходить, на коньках. А сам он даже чемпионаты мира не смотрел. Мама – та играла в русский хоккей, не пропускала ни одного матча по маленькому телевизору «КВН», и мы смотрели его с мамой, но без папы. Она хотела, чтобы я стал хоккеистом. Но в какой-то степени реализовал и папину мечту видеть меня военным летчиком – играл-то я в ЦСКА и стал военнослужащим!

Смирился он с моим выбором, когда я в 15 лет первый раз привез зарплату в 40 рублей. Удивился: «О, это уже неплохо!» А тут ещё и загранпоездки пошли. На уроке географии класс спрашивают: «Что такое ФРГ?» А я выхожу и начинаю в красках рассказывать, как я там в 67-м году был и что видел. Доклад делал, объяснял, как люди живут. Тогда не то что сами ребята – их родители о таком и мечтать не могли!

КИНЭН СКАЗАЛ: «СКОЛЬКО ДЕНЕГ НАПИШЕШЬ – СТОЛЬКО И ДАДИМ!»

– Майк Кинэн мне рассказывал, что на одной из тренировок «Чикаго Блэкхокс», где вы работали с вратарями, он подозвал Эда Белфора и Доминика Гашека: «У меня для вас есть две новости – хорошая и плохая. Хорошая – мы приобрели великого вратаря. Плохая – вы больше играть не будете. А будет – Третьяк».

– (Смеется) Да, все было именно так.

– Джереми Реник писал в книге, что никто в команде не понял – шутка это или нет. Потому что излагал Железный Майк с абсолютно серьезным выражением лица.

– К тому времени я уже шесть лет не играл – это был 1990 год. Помимо Белфора и Гашека, в «Чикаго» было ещё несколько солидных голкиперов – Уэйт, Клотье, Миллер. Я выходил на тренировки в полном вратарском обмундировании и, поскольку не знал языка и ничего не мог объяснить на словах, показывал тому же Ренику и другим игрокам, куда надо бросать. Специально отрабатывал с вратарями упражнение.

А Кинэн смотрел тренировку с трибуны. И видел, что я ни одной шайбы не пропускаю. Но он-то был не в курсе, что мне бьют в одну точку, и я знаю, в какую! Посмотрел час и говорит: «Зачем мне эти вратари? Давай ты будешь играть. Будем контракт подписывать. Сколько денег тебе нужно? Сколько напишешь – столько и дадим». И добавил: «Через два месяца будешь против «Монреаль Канадиенс» играть. – «Против кого?!»

– «В зобу дыханье сперло»?

– Откровенно говоря, внутри что-то дрогнуло. Подумал: вот оно, мечта может сбыться. Но тут же понял, что шесть лет не играл, и взял себя в руки. Начал отказываться, услышал: «Ну, ты подумай». Позвонил жене, она: «Не надо». Даже невзирая на все деньги, которые предлагали. Сказал Кинэну: «Я жене рассказал, она ответила: «Ни в коем случае!» Только тогда Майк успокоился: «А, ну если жена – тогда ладно. Вопрос закрыт».

Имя завоевывается по крупицам, и сделать это очень тяжело. А потерять его можно за один-два матча. Если бы год не играл – ещё ладно. Но шесть… Представляю, как бы все хотели забить мне гол, если бы я вышел. Показать, что Третьяк уже никакой, а мы – в порядке.

– Ни капли не жалеете, что тогда не рискнули?

– Не жалею. Да, деньги получил бы хорошие. Ну, проел бы, купил что-то. А имя не купишь. Они уже возвели тебя в ранг недосягаемого – и слава богу. Не надо его разрушать.

– Со временем на личную жизнь у хоккеистов было напряженно. У вас, однако, все сложилось благополучно.

– Когда влюбился в будущую жену с первого взгляда, через пять дней сделал ей предложение. Она, девушка молодая, таких чувств не испытывала и отказала. И все-таки я добился своего. Свадьба состоялась через месяц. Когда я в Канаде рассказываю, что Татьяна отказалась стать моей женой после пяти дней знакомства, реакция обычно бывает такая: «У нас здесь хоккеистам никто не отказывает!»

Супруга – молодец, воспитала двоих детей фактически без меня. Я 17 лет подряд на Новый год не был в стране! И на день рождения часто играл на чемпионатах мира. Нам многие завидовали – что мы на хороших по советским меркам машинах ездим, за границу выезжаем, квартиры свои имеем, зарплаты хорошие. А мы завидовали простым людям, глядя из автобуса, как мальчики девочкам цветы дарят, просто гуляют, взявшись за руки, идут домой с тортом в руках. У нас праздник был только на льду.

Я не жалуюсь. Просто жизнь – такая штука, что, если ты хочешь достичь по-настоящему большого результата, надо отказаться от всего «земного» и быть влюбленным в свою профессию. За 21 год в ЦСКА я не пропустил ни одной тренировки.

Первое время дети меня даже не узнавали. Было обидно, когда пришел однажды домой, взял сына Диму на руки, спрашиваю: «Где папа?» А он показывает: вон, мол, на фотографии. Потому что мама ему все время на нее указывала. Мои медали – и её тоже. Потому что я знал: дома все в порядке. Татьяна писала мне письма на все чемпионаты мира. Ездить-то женам с мужьями за границу тогда запрещалось. Только два раза, по-моему, нас двоих выпустили.

– Боялись, что останетесь?

– Помню, меня три года подряд приглашал президент федерации хоккея Швеции – с 76-го по 78-й. Он тоже был вратарем, и у нас сложились очень хорошие отношения. Звал жить у него дома. Один я ехать не хотел, а с женой можно было выехать только с личного разрешения кого-то из членов политбюро – хотя бы устного. Только академики могли выезжать без такого разрешения!

В 78-м году мне вручили Орден Ленина. Вскоре опять последовало приглашение из Швеции. Опять обращаюсь к министру спорта Сергею Павлову. Слышу: «Могу только один паспорт сделать, жена не едет». – «Тогда и я не еду. У нас и так отпуск – месяц, а в остальное время мы семьи почти не видим». Тогда Павлов набрался храбрости и позвонил Черненко, будущему генсеку. Тот хоккей любил и легко согласился: «Да пускай едет!» Только тогда мне со словами: «Только чтобы это не было системой» через полчаса (!) привезли паспорт. И две недели мы с женой жили под Стокгольмом в домике президента шведской федерации.

О РАБОТЕ В «ЧИКАГО» ДОГОВОРИЛИСЬ В… БАРЕ

– Александр Якушев мне рассказывал, что последний раз вы сыграли в воротах на 15-летие Суперсерии-72, то есть в 87-м. Там и сказали, что в роли вратаря вас больше никто никогда не увидит. Правда?

– Да.

– И как же не дали уговорить себя даже на знаменитый матч на Красной площади?

– Я там играл, но в защите. А окончательно завязать с вратарским делом решил потому, что «умирал» в этих матчах. Как-то не хотелось легкие шайбы пропускать, а игры там были серьезные, при полных стадионах – в Торонто, Гамильтоне. Чтобы нормально играть даже за ветеранов, надо тренироваться! А времени на тренировки не было.

– Теперь понятно, почему вы через три года в «Чикаго» играть не захотели. К тому времени вас уже включили в Зал хоккейной славы. Это произошло в 1989 году, и вы там стали первым советским хоккеистом. Кто проявил инициативу? Ведь Игоря Ларионова, как сейчас, в комиссии по приему там не было.

– И никого из наших не было. Никто не мог меня лоббировать. Это сами канадцы придумали, что для меня стало большим сюрпризом: ведь я не имел формального права там быть. Зал славы тогда был только за выдающиеся заслуги для тех, кто играет в НХЛ! Но в знак уважения – включили. А ещё я стал единственным россиянином, кому вручили один из самых почетных орденов Канады. Это произошло уже позже, в 2005 году – вместе с американским генералом, который воевал в Афганистане.

– Вы же много лет были председателем общества российско-канадской дружбы.

– Да, но орден, думаю, дали все-таки не за это, а за хоккей (улыбается). Общество в последнее время, к сожалению, как-то сошло на нет, но в Думе я возглавляю комиссию по парламентским отношениям между Россией и Канадой.

А история с «Чикаго» случилась как раз после моего приема в Зал славы. Вообще я не любитель по барам ходить. Но о работе в «Блэкхокс» в баре и договорились!

Сначала в Торонто была большущая церемония, посвященная принятию в Зал славы. Сейчас все это проходит гораздо скромнее, где-то в переходе торгового центра. А тогда – две тысячи человек, все в смокингах. Я первый раз в жизни тогда смокинг надел – напрокат взяли. Мероприятие – в огромном театре наподобие нашего Большого. Выходишь на сцену, играет гимн Советского Союза. Ги Лефлер рассказывает о твоих заслугах. Вручает тебе медаль, которая сейчас выложена на выставке в Думе. Надевает перстень. О тебе показывают фильм…

Потом – банкет. Под него снимается большущий гараж, его снаружи заклеивают постерами, символами НХЛ. Оркестр, члены канадского правительства, артисты – все солидно. Когда наелись, мне говорят: «Пойдем в бар, пива ещё попьем». Думал – зачем мне это надо? Но первый раз в жизни в ночной бар пошел.

Там-то ко мне и подошли Кинэн с вице-президентом «Чикаго». «Владислав, ты не можешь нам помочь в работе с вратарями? У нас их семь человек, нужно выбрать, с кем идти дальше. Советником будешь». А я возьми да брякни: «С удовольствием!» – «Да ладно! Нам сказали, тебя взять вообще невозможно, и никогда ни у кого это не получалось». Я расхрабрился: «Да я готов!». Хорошо, в общем, в бар сходил.

– Постойте, но ведь это ещё был СССР. И вы были полковником Советской Армии.

– Из-за этого я на какой-то момент чуть не стал невыездным. Вернулся в Москву, официально попросил разрешения. В конце концов, речь шла не о том, чтобы в Чикаго постоянно жить – роль советника подразумевала, что я должен периодически приезжать туда на две недели и консультировать.

Еще в то время я был членом Комиссии атлетов МОК. И мне как раз после рассказа о «Чикаго» надо было ехать на конгресс МОК. Тогда-то мне в армии и сказали: выезд туда тебе не дают. Думаю: ах, вы так? Сказал, что ухожу из армии. И уволился. Больше никаких проблем не было. Ни с «Чикаго», ни с МОК.

– Полковничья пенсия вам, кстати, полагается?

– Да. Получаю. 20 тысяч, по-моему.

– Кинэн в ту пору любил менять вратарей после пары пропущенных шайб, а потом мог и обратную замену сделать.

– Да, как перчатки менял. Я был против этого. Помню, в Виннипег приехали. Белфор в день игры за обедом обильно ест, наворачивает. Говорю ему: «Что ты делаешь? Вдруг играть будешь?» – «Да нет, сегодня Гашек стоит». А Доминик вышел, четыре запустил в первом периоде – Эда поставили. С животом. Но мы 5:4 выиграли. После игры Белфор мне говорит: «Вот видишь, я хорошо поел – и на ноль сыграл!»

ВРАТАРИ НХЛ ЧУТЬ С УМА НЕ СОШЛИ, УВИДЕВ МОЮ ЭКИПИРОВКУ

– Когда-нибудь жалели, что стали вратарем?

– Нет. Стань я нападающим, был бы трудолюбивым середнячком в четвертом звене. Ловил бы шайбу на себя. И мы бы с вами сейчас не разговаривали.

– Смотрю на ваши фотографии ранних времен, на экипировку – и такое впечатление, что вы играли почти голым. Когда было больнее всего?

– В 69-м году, когда мне дали форму. Советская была какой-то очень тяжелой и неуклюжей, и посоветовали шведскую. Так потом оказалось, что это была защита для игрока обороны, а не вратаря! Пробивало все. Синяков было – не счесть, и я надел нашу телогрейку, которую тоже сейчас в Думе выставил.

В 76-м участвовал в Канаде в специальном шоу с участием лучших вратарей Северной Америки и Европы. Это было что-то подобное Матчу звезд. По восемь лучших нападающих с обоих континентов – и по четыре голкипера. 20 тысяч долларов получал сильнейший форвард, 15 – вратарь. Мы, вратари из Европы, отражали буллиты от канадцев, и наоборот. Нам бросали Лефлер, Ситтлер, Потвин…

Сидел в раздевалке со всеми вратарями НХЛ. Когда увидели мою экипировку – чуть с ума не сошли. Фотографировали, в чем я играю. Показывали: поэтому ты все ловушкой и ловишь, что если до тела долетит – пробьет насквозь!

– Так выиграли деньги, которые были на кону?

– Да. Но не получил. Из наших форвардов участвовали Мальцев, который выиграл 5 тысяч долларов, и Шалимов – он занял последнее место и получил тысячу. Я – 15. Канадцы говорили: «Мы знали, что ты выиграешь».

В финале из форвардов были Глинка от Европы и капитан «Детройта» Грант от Северной Америки. Я от Гранта ни одной шайбы из шести не пропустил, а Глинка вратарю «Филадельфии» Стивенсону – три. Так советские чиновники забрали почти все! Пришел Борис Майоров, сказал: «Владислав, тебе – 399 долларов, остальное – сюда».

Помню, первый раз мне, майору советской армии, разрешили поучаствовать в рекламе фирмы Gillette. Вызвали в посольство, сказали: «Вам – можно». Снимались с Гретцки, я заработал 85 тысяч долларов. Так мне дали только шампунь, а все деньги забрали. Вот такой бизнес был в Советском Союзе!

– Вернемся к вашей экипировке. Первую, детскую, в 60-е годы, даже представить себе боюсь.

– Каменный век! Она была намного короче моих колен, и мне все время попадали шайбой в коленную чашечку. Через полгода, правда, экипировку поменяли – в той было совсем уж невозможно играть. Мне тогда было все равно, на какой позиции играть – в нападении, защите, воротах… Только бы играть. Лишь бы форму дали. Но никто не хотел быть голкипером, вот мне и досталась вратарская. И я был самым счастливым человеком!

С этим баулом ездил на трамвае из ЦСКА домой на улицу Куусинена. Так хотелось, чтобы все видели, что я – хоккеист! Гордость была невообразимая. Просто спал в этой форме. И свою первую медаль, за победу в чемпионате Москвы 1963 года (Третьяку было 11 лет. – Прим. И.Р.) храню до сих пор, и она мне очень дорога. При том что «взрослых» медалей у меня, наверное, больше всех в мире.

ВОДКА С ГРЕТЦКИ

– Вдова Виктора Коноваленко несколько лет назад подтвердила мне, что её муж лично передал вам 20-й номер. Как это было?

– Он был моим кумиром. Когда играл в футбол, был Яшиным, в хоккей – Коноваленко. Легендарный человек! И в детстве, и в ЦСКА в его честь играл под 20-м номером, но когда пришел в сборную, два 20-х, естественно, быть не могло. И в 1970 году на чемпионате мира в Стокгольме он сказал: «Мне ещё года два играть, а тебе – долго. Забирай! Будешь играть под 20-м, а я – под 1-м». Для меня это было удивительно, символично и красиво. Я долго благодарил его за это.

– Не секрет, что Коноваленко любил выпить, как и многие хоккеисты той эпохи. Как к вам эта привычка не привязалась?

– Каждому свое (улыбается). Я был самым дисциплинированным спортсменом, поэтому меня назначали и комсоргом, и парторгом команды. Мог тоже выпить шампанского, да даже и покрепче – только знал, когда и где. Считал: если ты играешь, все свое здоровье должен отдавать для победы, а не для чего-то еще. И очень редко когда нарушал режим.

– Как парторгу приходилось неприятными вещами заниматься – партсобрания проводить, партнеров пропесочивать?

– Естественно, жизнь есть жизнь. Я был правой рукой у Тихонова, и мы разбирали все нарушения дисциплины у игроков, при необходимости наказывали за них. Собрания были постоянно. Мы в ЦСКА брали на них социалистические обязательства – выиграть чемпионат СССР, Кубок европейских чемпионов, чемпионат мира и Европы, раз в четыре года – Олимпиаду. Все голосовали «за».

– Гретцки рассказывал мне: «О нас с Третьяком в 1984 году решили снять документальный фильм, и вопрос о моей поездке в СССР решался на уровне глав государств. В Москве я впервые в жизни попробовал водку и с изумлением узнал, сколько её можно выпить. Увидев, как держат удар могучие русские хоккеисты, я понял, что по сравнению с этим выиграть Кубок Канады 1981 года было для них пустячным делом». С нетерпением жду подробностей.

– Он приехал с ещё 20 людьми снимать фильм «Чемпионы» – он есть в Youtube. Хороший, кстати, фильм. У нас было много экскурсий, ему очень понравилось и в Кремле, и в московском метро. Были съемки и на льду. И однажды Уэйн говорит: «А ещё я хочу сделать съемку у тебя дома».

Он, когда ехал, заказывал, чтобы у него были каждый день шампанское и мороженое. А тут я ему ставлю условие: «Ну, у меня дома надо водки выпить. Еда будет как раз под водку». – «Нет, я водку не пью». – «Ну, тогда ко мне домой не приедешь». – «Нет-нет, буду пить!»

Я жил на улице Правды в восьмиэтажном доме. Когда он подъехал, и я его встретил во дворе, Гретцки спросил: «Весь этот дом – твой?» (хохочет) «Да нет, – говорю, – у меня здесь только трехкомнатная квартира». Мы его встретили хлеб-солью, Татьяна стол накрыла. Был он, его братья и невеста.

Научил его пить водку так, чтобы с непривычки не было тяжело – сразу же, не дыша, пепси-колой запить. И вот так ему понравилось. За хоккей выпили… Я его уже хотел пожалеть и третью не наливать, но когда сказал, что третью у нас пьют за женщин, Уэйн затребовал: «А мне?» Налил.

Но больше не дал. А то один знакомый тренер в Германии, где я проводил занятия хоккейной школы, тоже водку никогда не пил. Так он третью рюмку бросил себе за спину! Говорю ему: «Что ты сделал?» – «Читал, что гусары третью рюмку выбрасывали». А после четвертой рюмки на стул сесть уже не мог – жена ругалась. Сколько его потом встречал – водку больше никогда не пил. И мне не хотелось, чтобы у Гретцки осталась такая же память. И получилось нормально.

– Известна история, когда после легендарной волевой победы над Чехословакией на Олимпиаде-76 в Инсбруке председатель Госкомспорта Сергей Павлов в раздевалке на радостях налил каждому хоккеисту по полному стакану водки. Помните, что дальше было?

– Помню (вздыхает). Настолько нервный был матч – 0:2 проигрывали, потом втроем играли против пятерых. Если бы пропустили третью – уже не вытащили бы игру. Стресс огромный, могли запросто упустить олимпийскую победу. В итоге выиграли – 4:3 и стали чемпионами. Радость огромная.

А я к тому времени уже полгода даже пива в рот не брал – готовился к Олимпиаде. Обычно после таких выигрышей нам шампанское наливали, а здесь почему-то дали водки. Наверное, руководство само переволновалось. И я прямо стакан залпом выпил. Без закуски – нечем было. Такое состояние было – невменяемое!

Мне потом так плохо было… Настоящее отравление. Организм ослаблен, спиртного давно не принимал, а тут такое. Потом приехали в деревню, и туда разрешили жен привести. Татьяна увидела меня и говорит: «Вот, я приехала, сколько не виделись – а ты в таком состоянии». Хотела радость со мной разделить, а я спать лег. И она уехала. Простила…

ПОЦЕЛУЙ БРЕЖНЕВА И БЛАГОДАРНОСТЬ ТАРАСОВУ

– Генсек Брежнев часто бывал на матчах?

– Да. Хоккей вообще тогда смотрело все политбюро. Мы понимали, что Леонид Ильич будет на матче, ещё когда только выезжали с базы в Архангельском. Если по дороге все было перекрыто, стояла милиция, все было ясно: генеральный секретарь будет на игре.

В 81-м году Брежнев в свой день рождения был на матче «Приза «Известий». Мы тогда как раз канадцев обыграли в финале Кубка Канады – 8:1, купили ему шапочку, сувениры, значки. После первого периода с финнами проигрываем – 1:2. В раздевалку вбегает Павлов: «Так, Владислав и Сергей Макаров, бежим быстрее в ложу к Леониду Ильичу – вручать подарки от нашей команды!» Ни финны, ни болельщики не понимали, почему перерыв длился не 15 минут, а полчаса. Официальная версия была – лед не готов. А на самом деле Брежнева поздравляли. Он меня расцеловал…

– Как Эрика Хонеккера? В губы?

– Да, взасос (смеется). Он любил это дело. Я до сих пор всем рассказываю, что с тех пор не моюсь. И ордена хоккеистам любил давать. А тогда сказал: «Владислав, чего это вы финнам проигрываете?» – «Леонид Ильич, мы финнам никогда не проигрывали! И сейчас выиграем». А я за всю историю один раз им в товарищеском матче уступил. «А почему у вас фамилии на английском языке? Ничего не разберу». Тут Павлов вступил: «Понимаете, у нас международный турнир, и фамилии должны быть на английском». – «А-а, а то не разберу. Ну, давайте, выигрывайте».

Помню, ещё поблагодарил его – ведь по его просьбе нам по 50 рублей зарплаты прибавили. Выиграли, наутро пришли – и видим, что на форме большими буквами всем перешили буквы на кириллицу. Чтобы Леонид Ильич всех различал!

– А вот вы, говорят, перед матчами никого не различали и не замечали. Шли по подтрибункам дворцов, в упор не видя ни лучших друзей, ни знаменитостей.

– На меня за это даже обижались. В Лужниках идешь, все стоят, хотят поздороваться. А я опускал голову и никому ни слова. Хотя всех видел. Так было с первых дней карьеры. Валера Васильев со всеми здоровался – но он-то мог, когда смена заканчивалась, на лавочке посидеть и дух перевести. А вратарю нужна абсолютная концентрация с первой и до последней секунды, и я аккумулировал энергию в себе, боялся расплескать её даже на приветствия. После игры уже со всеми общался. И со временем к такому моему поведению привыкли и обижаться перестали.

– Бывали моменты, когда вы ненавидели Тарасова?

– Да нет. Правда, я сразу хорошо заиграл, но он мне все время замечания делал. То не так, это… После игры подзывает: «Молодой человек, в чем ваша ошибка?» – «Не знаю». – «Идите думайте». Все время приставал ко мне! Говорю ему: «Анатолий Владимирович, Озеров меня хвалит, газеты тоже. За что вы меня все время?» – «Молодой человек, если я делаю замечания, значит, вы – ещё живой».

Еще раз вызвал: «Вот ты сегодня под правую пропустил. Завтра пойдешь и тысячу раз сделаешь это упражнение, чтобы шайбу отбивать правой ногой». – «У нас же завтра выходной!» – «А у тебя – тренировка». И я пришел на тренировку детской команды ЦСКА, встал в угол. Никто меня не контролировал. И я действительно тысячу раз сделал этот элемент.

– Татьяна Тарасова говорила мне, что её отец на Олимпиаде в Саппоро отказался выполнить приказ партийного руководства и сдать игру Чехословакии, чтобы соратники по соцлагерю взяли серебро и опередили США. После чего ему в 54 года был наложен негласный запрет на профессию.

– Мы об этих подробностях не знали, а он сам не говорил. Просто были удивлены, что в 72-м году к Тарасову были применены такие репрессии, и он был фактически отстранен от хоккея. Считаю, это неправильно. К такому человеку! Его знали и уважали все канадцы, американцы, шведы, финны, связанные с хоккеем. Книги его выпускали…

Но вот такая политика была. В Советском Союзе о каждом могли сказать, что он заболел и поэтому не играет или не работает, – хотя он был здоров. Журналисты не заступались. Это сейчас они могут заступиться, если видят неправду. Но тогда правда часто не доходила за людей. А мы его спрашивать не имели права.

– Но вы верите в такую версию?

– В Советском Союзе все было возможно. Тарасова, думаю, знает, о чем говорит.

– Как игроки к его отставке отнеслись?

– Переживали. Мы его уважали. А я вообще считаю его своим хоккейным отцом. В 17 лет поставить какого-то пацана в ворота ЦСКА – представляете, что это такое? Никто другой бы на такое не решился. А он, стратег, сделал это. И я Анатолию Владимировичу очень благодарен.

ПРИ 0:2 В ПЕРВОМ МАТЧЕ СУПЕРСЕРИИ-72 НАМ НА ОРГАНЕ СЫГРАЛИ ПОХОРОННЫЙ МАРШ

– Что чувствует вратарь, который первый раз вышел против канадских профессионалов и пропустил на 30-й секунде? Как не «поплыли» от такого ужаса?

– Если бы было мало бросков – можно было бы «поплыть». Потому что начал бы думать – страна за тебя болеет, сейчас ещё забьют, не дай бог, действительно разгромят. А здесь не было времени думать. Бросок за броском, ажиотаж, ты – в гуще событий. Это спасло. Потом 1:2, 2:2 – и я вместе со всеми почувствовал, что с ними можно играть и выигрывать. Обычно-то быстрые 0:2 вратаря ломают.

Вообще, канадцы нас не считали за игроков. В первый же вечер после нашего приезда был совместный банкет. Канадцы вовсю веселились, готовились к легкой прогулке. А у нас кусок бифштекса в рот не лез. Мы думали о том, что будет завтра.

Когда вышли на лед в Монреале, на трибунах – 18 тысяч зрителей во главе с премьер-министром Канады, певцы вживую поют гимны, играет орган, которого мы до того на хоккее никогда не слышали… Это был потрясающий момент нашей жизни, и мы ощутили его ещё до начала игры. Нас представляли – два-три хлопка из посольства, каждого из канадцев – дикий рев. Тем более голкиперу – Кену Драйдену, как раз из «Монреаля». Потряхивало, волнение было сильное.

А уж когда с первых секунд канадцы понеслись, и борта начали трещать… Это была война. На 30-й секунде получаем первый, Фил Эспозито ко мне подъезжает и похлопывает: у тебя, мол, мальчик, все впереди. На третьей минуте 0:2 – и на органе нам играют похоронный марш. Веселого было мало. Но у нас в команде всегда были лидеры – такие, как Михайлов, Петров, Харламов, Якушев. Седьмой – восьмой гол кто угодно может забить, а вот начать – самое сложное. Эти 7:3 вошли в историю. Даже многие Олимпиады забудутся, а та игра – никогда.

– Когда перед игрой к вам подошел культовый канадский вратарь Жак Плант и дал вам какой-то совет, канадцы не расценили это как предательство?

– Нет. Они настолько были уверены в своей победе! Думаю, что и он не сомневался, что канадцы обыграют нас с двузначным счетом. Я английского не понимал, и он мне что-то чертил, показывал, как играет Курнуайе, откуда бросает Эспозито. Я что-то уловил, но важнее был сам факт такого семейного отношения вратаря к вратарю. Потом Плант подарил мне свою маску.

В этом году мы будем праздновать 45 лет той Суперсерии. Сейчас её участники с обеих сторон – лучшие друзья. Нам есть что вспомнить. Две команды сделали огромное дело. Те матчи считаются одним из самых значимых спортивных событий XX века.

– Почему проиграли московскую серию? Читал, руководство расслабилось и вас на несколько дней по домам распустило.

– Когда мы ехали в Канаду, то были сгустком крови. Боялись проиграть и потерять свое имя. А когда летели обратно в самолете… «Да мы их там в Канаде на маленьких площадках уделали, а уж у себя-то, на больших…» Тем более такое состояние укрепилось, когда выиграли в Москве первый матч. И из трех оставшихся для общей победы достаточно было взять ещё один.

Во втором периоде шестого матча мы шайбу-то забили, но её не засчитали. Драйден её из ворот вытащил, а рижский судья не заметил. Харламов к нему подъехал: «Была же шайба в воротах!» Но что теперь говорить. Считаю, что мы перед второй частью Суперсерии себя переоценили, и подготовка к ней не была такой, как к первой части. И домой мы поехали, и вообще расслабились. Канадцы же, наоборот, собрались. Но все равно в той серии, считаю, проигравших не было. Выиграли все. А главное – хоккей.

– По-вашему, с Чернышевым и Тарасовым московская часть Суперсерии могла бы сложиться лучше? Может, не расслабились бы после канадской части.

– Кто знает? Может, если бы меня со второго периода на в Лейк-Плэсиде не сняли, я был бы сегодня четырехкратным олимпийским чемпионом. Конечно, Чернышев с Тарасовым пожестче Боброва. Но неизвестно, как пошла бы игра в Канаде, какими были бы звенья. Успех-то все-таки был, и Боброву с Кулагиным надо сказать спасибо. Возможно, если бы в Москве дисциплина была пожестче – и не упустили бы общую победу.

– Автор победной шайбы Пол Хендерсон, говорят, более чем за миллион долларов продал на аукционе игровой свитер, в котором её забил?

– По-моему, за миллион шестьсот тысяч. Это было лет десять назад. Знаю крупного бизнесмена, который его купил – я с ним встречался. Он строит магазины. На один из юбилеев Суперсерии – кажется, 35-летие, – был организован автобус, в котором висела эта майка. И моя – только не настоящая, не 72-го года. И этот автобус проехал по всей Канаде. Я перед тем отдыхал в Доминиканской республике, и человек, который купил майку Хендерсона, прислал за мной самолет, чтобы я прилетел на матч «Монреаль» – «Даллас». Там как раз стоял этот автобус, а мы с Хендерсоном – рядом с ним. Так тысяч десять человек, которые пришли на игру, с нами сфотографировались!

– А где ваш игровой свитер с Суперсерии-72?

– Как-то оказался в Зале хоккейной славы в Торонто. Наверное, наш завхоз продал за 50 долларов (смеется). Я только потом узнал, что она там. Просто в какой-то момент стал замечать, что как только приезжаем в Канаду – у меня обязательно майка пропадает! Мне все время новые делали, а куда исчезали прежние – самому было интересно.

– Один из сценаристов «Легенды №17» Михаил Местецкий рассказывал мне, что вы вообще запретили употреблять вашу фамилию в фильме – поэтому её там и нет. А уже потом, когда посмотрели – понравился.

– Нет, не запрещал. Но консультантом фильма я не был, меня никто ни о чем не спрашивал.

– Трудно ли вам было привыкнуть к навыку энхаэловских форвардов – всегда бросать, а не пасовать?

– Помню Суперсерию-74 против клубов ВХА. Бобби Халл мне тогда в Канаде четыре шайбы забросил. Я глазом не успевал моргнуть, как она влетала в ворота – он её с ходу лупил, как сейчас Овечкин. Поэтому, когда в Москву приехали, я вылетал из ворот как пробка из бутылки шампанского. И он стал из раза в раз попадать мне в грудь. Потому что я его изучил. И коньки стал точить острее, чтобы глубоко в воротах не играть, а выкатываться под бросок.