Социалистические ключи от будущего

При анализе причин гибели Советского Союза обычно забывают одну из важнейших: его хозяйственное перерождение. Превращение правящей элиты в буржуазную тусовку, живущую ради личного потребления и в 1971 году, при банкротстве США, оказавшуюся не в силах даже помыслить о мировом лидерстве, во многом вызвано сменой экономической модели, произошедшей в нашей стране в конце 50-х.

Уникальность созданной в ходе индустриализации «сталинской» экономики заключалась не только в централизованном планировании и разделении денежного оборота на наличный и безналичный, обслуживающие потребление населения и развитие экономики. Сказочную эффективность этой модели обеспечила, прежде всего, ориентация не на рост доходов (естественный для рынка), а на снижение издержек.

Помимо теоретической недопустимости подчинения социалистического хозяйства капиталистической максимизации прибыли, причина такой ориентации — скудость ресурсов и крестьянская привычка экономить.

Граничным условием было выполнение плана производства в натуральном выражении, целевой функцией — снижение издержек. При невыполнении плана оно не вознаграждалось, но его поощрение при выполнении плана было проработано с немецкой тщательностью (перевыполнение плана поощрялось не всегда, так как нарушало равновесие в экономике).

Эта специфическая модель хозрасчета на уровне предприятий коряво называлась «методом повышения эффективности производства» и разделяла выгоду от снижения издержек между всеми причастными лицами.

Предприятие получало фиксированную часть экономии. Ее половина делилась поровну между изобретателем и руководителем, под свою ответственность реализовавшим его предложение. Другая половина — между всеми работниками вне зависимости от их вклада в снижение издержек.

Заимствованная из опыта артелей, эта модель кровно заинтересовывала коллектив в поддержке «умников», которые превращались в аналог куриц, несущих золотые яйца для всех. Это формировало не представимый ныне психологический климат, объединяющий самых разных людей в единую семью, нацеленную на рост эффективности.

Результаты этой модели шокируют. Так, себестоимость знаменитой трехлинейки Мосина, массово выпускавшейся более полувека — с 1891 по 1943 годы, — за последние три года производства была снижена еще в 1,6 раза!

Парадоксально, но советская модель была убита во второй половине 50-х технологическим прогрессом: научно-техническая революция, усложнив производство, сделала невозможным планирование резко выросшего числа критически значимых товаров «в штуках».

Натуральные показатели вынужденно уступили место стоимостным, позволяющим объединять разнородные товары (подобные обобщения на основе натуральных показателей выглядели нелепо, как учет военной техники в миллионах тонн). А опора на стоимостные показатели переориентировали экономику со снижения издержек на рост дохода. Эта цель была рыночной, капиталистической по своей природе; ее преследование привело к перерождению социалистического мировоззрения в обычное капиталистическое.

То, что ориентация на рост дохода объективно, в силу устремлений монополий (порождаемых индустрией) способствует завышению издержек, обусловило пресловутый «затратный характер» позднесоветской экономики.

Разумеется, это перерождение было поддержано политическими процессами.

Наиболее осознана роль отсутствия механизма обновления элит. Попытка создать его в виде конкурентных выборов (закрепленных, помимо Конституции 1936 года, в законе прямого действия — вплоть до образца бюллетеня для голосования) была сорвана восстанием партхозноменклатуры, превентивно уничтожившей потенциальных конкурентов. В огне «Большого террора 1937−1938 годов» погибло большинство разжигавших его, — но партхозноменклатура как класс победила, устранив возможность системной политической конкуренции.

Малоизвестный политический фактор разрушения советской цивилизации — ошибочное (каким бы смешным это сегодня ни казалось) восприятие партхозноменклатурой понятия «рабочий класс».

Как отмечал Е. Гильбо, партаппарат знал, что должен служить рабочему классу, но не увидел изменения его сути в ходе научно-технической революции. Высокотехнологичные производства сделали новым передовым классом общества новый рабочий класс — инженерно-технических работников, а не заметившие этого чиновники делали ставку на рабочий класс старых производств, ставший «уходящей натурой».

В результате партаппарат, ориентируясь на индустриальный рабочий класс, в силу изменения его положения из прогрессивной силы стал реакционным. Его отказ от служения новому прогрессивному слою (ИТР) породил системный конфликт с «передовой частью общества» и превратил последнюю (в лице технической, то есть подлинной интеллигенции) в объективного противника государственности. Это стало причиной парадоксальной массовой враждебности советской элиты (в первую очередь интеллектуальной) к своему государству и, в итоге, краха последнего.

Враждебность партхозноменклатуры к определяющей будущее технической интеллигенции была вызвана и переориентацией со снижения издержек на рост дохода. Завышение издержек оказалось более простым и естественным для монополий (созданных индустрией и не сдерживаемых конкуренцией в экономике распределения) способом роста дохода, чем технический прогресс. Это породило отторжение обеспечивающей прогресс социальной группы, стремящейся к созданию и «внедрению» (этот термин с обескураживающей откровенностью выразил противоестественность процесса для управляющей системы) новых технологий.

Глобальный кризис возвращает советский тип хозяйства в мировую повестку дня. Корпорации лишаются возможности наращивать доходы, — и стремление к прибыли делает новым стандартом снижение издержек при достижении граничных производственных результатов.

Эффективность информационных технологий, позволяя производить необходимые человечеству блага существенно меньшим количеством людей, делает «лишним» средний класс развитых стран, который быстро беднеет. А ведь именно он дает критически значимую часть совокупного глобального спроса; его крах лишает производство сбыта и превращает привычный капитализм в распределительную систему, — пусть даже организованную по-другому, чем при социализме.

А развитие компьютерных технологий уже позволяет осуществлять прямое планирование производства и распределение основных производимых и потребляемых человечеством товаров и услуг (эту задачу упрощает унификация основной части сложной техники, все чаще отличающейся лишь дизайном при идентичности конструкционной базы). Понятно, что речь идет лишь о важнейших товарах и услугах, — но, в конце концов, рынок всегда жил «в порах» централизованно планируемой системы, и даже в конце 30-х годов в СССР тогдашний «малый бизнес» — потребкооперация — давал 6% промышленного производства (включая большинство потребительских товаров). Ликвидация же рыночного малого производства Хрущевым лишь вытеснила его в теневую сферу.

Таким образом, советскую модель экономики, основанную на сокращении издержек в противовес традиционному капиталистическому наращиванию доходов, ждет глобальное возрождение, — хотя на основе новых мотиваций и социальных организмов.