Философ не должен оставаться в стороне

Интервью с философом Антоном Беликовым, который облил краской выставку посвященную "героям АТО" в Москве.

Философ не должен оставаться в стороне

Вечером, 28 сентября, художник Антон Беликов облил красной краской фотографии украинских карателей, размещенные на выставке в «Сахаровском центре» в Москве. Корреспонденту ИА Новороссия удалось встретиться с Антоном, который оказался крайне интересным собеседником. Публикуем первую часть интервью с художником, философом, искусствоведом и просто русским патриотом Антоном Беликовым.

— Приветствуем тебя, Антон! Скажи, что тебя подвигло на этот поступок?

— Я исхожу из того понимания, что есть вещи самоценные. Диалог — это конечно замечательно, но есть вещи, которые делать нельзя, потому, что нельзя их делать никогда. Нельзя приходить в дом человека, чьего родственника только что убили, и вешать на стены портреты тех, кто непосредственно осуществлял это убийство. Понимаете? То есть эти все люди, которые приехали на Донбасс, как этот фотограф, который приехал и общался с карателями батальона «Донбасс», общался с их семьями — он показывал свою переписку с ними, там очень теплое, живое общение получалось. И с так называемыми «бойцами», карателями на самом деле, и с их семьями… А потом он приезжает сюда в Москву, получает премию, между прочим, в музее Сахарова, и вешает на стены свои фотографии.
Понимаете, там, на Донбассе, убивают нас, не кого-то, там убивают русских, и убивают, в первую очередь, за то, что они русские. Убивают не за то, что они «сепаратисты», не за то, что они хотят отделиться, а только по принадлежности к русской национальности. За то, что они русские и хотят говорить по-русски, и жить по-русски. К ним приходят, убивают, а потом эти люди приезжают, и нам на стеночку эти фотографии вешают.

— Как произведение искусства…

— Да, и говорят о том, что это — «искусство». Понимаете? Я диссертацию защитил по эстетике, и ученую степень имею. То есть, я в состоянии достаточно квалифицированно говорить о том, что собственно можно и уместно принимать за искусство, а что нельзя, что является не искусством, а формой пропаганды. Так вот, то, что мы здесь видим, является примером застенчивой, интеллигентной, поправляющей очочки такой вот фашистской пропаганды. Отвратительно, на мой взгляд.

— Они притащили в Москву все это, когда Донбасс если не пылает, то стабильно горит. Там еще ничего не закончено и никакого мира нет. Что это — сознательная провокация или некий интеллектуальный акт глумления?

— У меня есть ощущение, что наше общество в целом испытывают — остались ли какие-то устойчивые моральные ориентиры. И стоит отметить, что общество их в большинстве утратило: оно уже не понимает, где хорошо, где плохо, где добро, где зло. А нас все время то с одной стороны тыкнут, то с другой, и смотрят на реакцию «а вот как ты себя поведешь?». Вот мы вам привезем и покажем убийц улыбающихся, и скажем : они же тоже люди, у них детишки, семьи, они не убийцы вовсе, а борцы за свободу… Так нам расшатывают наше представление о добре и зле по чуть-чуть, и смотрят на реакцию. Где мы реагируем, а где уже нет ответного возмущения. Я вчера эти фотографии сперва в интернете увидел… Как это вообще может быть? Я подумал, мы же должны как-то реагировать, не можем просто проигнорировать это все. Понимаете? Ведь эта выставка не первая, таких акций полно, начиная с маннергеймовской этой истории в Питере. И там люди ходят мимо, для большинства там нет ничего особенного, нормально…
Это значит, что у общества есть огромные устойчивые психологические проблемы. На самом деле, все эти выставки и влияние, которое они на нас оказывают, — очень серьезный и важный момент, — то как мы реагируем на все эти выставки, это ответ на вопрос «нужны ли мы нам?». Я хотел бы закончить мысль. Каждый из нас сам себе нужен. Я сам себе нужен, ну детям, наверное, нужен, жене. А в целом? Если ли такое понятие как Мы? Мы просто так собрались на одной шестой части суши? Или мы объединены здесь только добывающей отраслью? Или мы все же представляем собой что-то все вместе? Кто мы? — это очень важные все вопросы, и, мне кажется, что мы должны на эти вопросы отвечать. И, в целом, очень плохо, что я, ученый, в общем, вполне законопослушный тихий человек, должен идти и пресекать этот кошмар. Где все остальные?! Почему такая тишина стояла, когда эта выставка открывалась? Непонятно совершенно.

— Как ты считаешь, было ли это атакой на христианские нравственные ориентиры? Там же попытались поставить все с ног на голову: убийц представляли как героев, причем убийц — не воинов, а карателей, как ты заметил.

— Да, мы говорим о карателях. Я не могу говорить от лица христианства, это было бы как-то субъективно, а объективно — есть заповедь «не убий» — эти улыбчивые ребята заповедь нарушили. Есть заповедь — «не возжелай имения ближнего своего» — эти люди данную заповедь опять же нарушили. Из Нового Завета: «блаженны кроткие»… А с другой стороны, среди заповедей Христа есть «блаженны алчущие и жаждущие правды ибо насытятся».
Я не думаю, что эти украинские ребята-каратели оставили свой дом, что они «правды алкали», ее хотели получить. Они не за правдой туда пришли, а пришли убивать, и мы видим, как они это делают. И их как-то незаметно на переднем крае — на переднем крае там почему-то воюют солдатики простые, которых туда чуть ли не плетьми погнали. А эти товарищи, которые крепко спят и сладко кушают в захваченных городах, они самоутверждаются на женщинах и на детях, и на стариках, и на тех, кто им ответить не может, на безоружных. Здорово…

— Возвращаясь к общественной оценке. Узнав о том, что ты художник, некоторые товарищи станут тебе «шить» стандартный «акционизм» в духе господина Павленского и прочих «художников» современности. Как ты считаешь, попытаются ли навязать такую оценку обществу? И каково твое отношение к подобному современному искусству?

— В моем случае навязать что-либо будет довольно затруднительно, потому что я, в отличии от акционистов, пишу картины, более того, пишу иконы и фрески. В чем легко убедиться, зайдя на мой именной канал на YouTube, и увидев , чем я, собственно, занимаюсь. Там все выложено, и это все достаточно известно. Есть какие-то гуманитарные проекты, которые я делаю, но это именно гуманитарные вещи. Например, мы приезжаем на руины какого-нибудь заброшенного храма… Видно все же, что храм хоть и брошен, но местные все равно навещают эти места. Вот мы в такое место приезжаем, и там пишем фреску людям: Богородицу или Спасителя, просто чтобы у них это было. Вот это и есть наши «художественные акции», понимаете? А так вообще в подобных акциях я не был замечен и считаю, что это было бы странно. В моем представлении художник — это человек, который берет в руки кисть и краски, и в меру своего умения нечто делает на какой-то поверхности. Акционизм же для меня — явление не очень понятное. Хотя есть у нас в институте философии, где я защищался, есть знаменитый такой философ Подорога. Я задавал ему вопрос в прошлом году на круглом столе института философии — имеет ли смысл искусство, когда берешь в руки кисть и краски и прикладывают их к холсту. Он ответил, что нет — это все имитация, а настоящее искусство совсем иначе выглядит. Это медиаискусство, где массмедиа используются для того, чтобы самоутвердиться, разные есть позиции. Понимаете? Я ученик замечательного научного руководителя Виктора Васильевича Бычкова, а он в свою очередь — ученик Лосева, Лосев — ученик Бердяева и Флоренского. От меня ко всем этим фамилиям идет линия наследования от учителя к ученику, и я тоже собираюсь эту линию поддерживать, вот и вся моя позиция.

— Были ли уже угрозы в твой адрес?

— Пока нет. На данный момент я получил много комментариев по поводу того, что я бездарный художник, который пытается пропиариться. Насчет бездарности — это, наверное, не мне судить. А пиар для художника, который не подписывает свои вещи (как вы знаете, в христианском православном искусстве художники они иконы и фрески свои никогда не подписывают), абсолютно бессмысленен. Для современного искусства, где продается, опять же, не сам холст, а подпись на этом холсте, пиар — вещь совершенно необходимая. А мне пиар совершенно не нужен. Насчет угроз, повторюсь, что пока не было.
Я, думаю, готов к последствиям, которые для меня могут неизбежно наступить. Мне есть что терять, но что делать. Но если кроме меня туда никто не пришел чтоб это прекратить? У меня прадед имел трех дочерей, в 1941 году он уже не подходил для мобилизации, но он пошел, взял в руки оружие, и лег под Ельней, под Москвой, защищая столицу. Наверное, он был испуган, и ему было что терять, были там и угрозы и опасности. Хотя его жизнь была существенно больше. Я живу в сытой, жирной Москве, сытый, жирный москвич — и бояться — извините, нет. Моему прадеду было гораздо страшнее, чем мне. Тем людям, которые взяли в руки оружие и пошли защищать Родину, им было всем страшно, у них у всех были обручальные кольца и у всех были дети, но они понимали, если они сейчас не пойдут, то завтра придут уже к ним домой. Вот и вся моя позиция на этот счет.

— Ты пришел на выставку с открытым забралом, без лозунгов и криков, просто высказал обвинения в лицо организаторам. Они—то как отреагировали?

— Действительно, я был один, не скрывал своего лица, практически сразу представился, поскольку это был акт гражданской моей позиции. Как отреагировали? Скажу так — это было смешно. Там было несколько мужиков, человек 6-7, которые очень испугались, у них тряслись губы и руки, но я то был один, и в руках кроме банки с краской у меня ничего не было. А они реально испугались, что выглядело еще комичнее. Они пригласили меня к диалогу, и я был готов к нему. Эти люди, которые говорят о себе, как об «элите России», они растерялись, и не могли привести от себя ни одного аргумента. И это люди, которые говорят: «мы интеллектуалы, сейчас вам будем рассказывать, куда вам надо идти, чем заниматься, мы ум, честь и совесть, о свободе вам расскажем». Это просто смешно.

— На видеоролике видно, что ты говоришь оппонентам: «вы хотели гражданское общество — вот получайте!» Что ты имел в виду?

— Я имел в виду, что эти люди последовательно стоят на праве человека демонстрировать всему человечеству странные проявления. И они отстаивают право человека и художника проявлять эти самые странности. «Он художник — ему можно». Даже когда обществу это не нравится. Приходит, условно, Павленский, и прибивает свои гениталии гвоздями к Красной площади и говорит, что это искусство. Приходят «пуссирайот» приснопамятные в храм, и устраивают там то, что обычно устраивают. Они, кстати говоря, как и вся эта тусовка, считают «о, это искусство». Выходят говорящие головы, остепененные кандидаты философских наук, я не буду называть конкретных имен, выходят и говорят: «мы экспертно ответственно заявляем — это искусство. А вы в обществе обязаны это слушать. Ведь они же художники и им можно». Они же говорят и об этих проявителях — это гражданское общество, вы терпите, нельзя им мешать.
И, кстати, общество терпит и молчит, да и церковь молчит тоже и терпит. Не все знают, что «пуссирайот» сперва пришли не в Храм Христа Спасителя, они сначала побывали в Елоховке, в небольшой церковке, где меня крестили. Я видел, что их из храма спокойно выпроводили, сказав: «идите отсюда с миром». Потом они пришли в ХХС. Так вот, для меня Елоховский собор — особое место, я терпел, посмотрел на все, что делали все эти девушки…
Кстати, Толоконникова заканчивала тоже философский факультет, как и я. Какие-то свои аргументы они предъявляли, я просто послушал. Заметьте, я не пришел к Толоконниковой с монтировкой в руках. А сейчас получается, когда я к ним пришел, в своем родном городе, я пришел как человек и гражданин. Не как художник я пришел, я гражданин России, я к ним пришел и провел с ними диалог.

— Ты опасаешься каких-то юридических последствий: повесток, может быть штрафов?

— Штрафов?.. Я живу на зарплату преподавателя, денег у меня других нет. Уголовное преследование, если меня будут преследовать, я к этому готов. Естественно, мне очень не хочется садиться в тюрьму, прямо вообще не хочется. Но если общество в целом и судебная система, в том числе, готовы человека, который произвел вот такие действия как я, взять и посадить в тюрьму, тогда это диагноз самому обществу. И диагноз в целом нам. Скорее, это ответ на вопрос «нужны ли мы нам?»

— Своим примером ты показал людям путь. Что сопротивляться нужно у себя дома, не только сидя на диване, но и в своем городе не позволять подобным мерзостям появляться и выставляться вообще, называться «искусством»? Пойдут ли за вами?

— Я не хочу, чтобы за мной кто-то куда-то ходил. Я профессиональный философ. А профессиональный философ — он всегда одиночка. Действует философ всегда по своему разумению. Сократ (для меня очень важная персона), в свое время, когда его высокопоставленные друзья в Афинах сообщили, что его будут судить и предложили организовать побег, ответил: «если я убегу, значит я отрекаюсь от того, о чем я говорил». А говорил Сократ о том, что истина всегда одна. В результате его заставили выпить яд и он умер. Умер, отвечая за свои слова. Мне очень не хочется, конечно, пить цикуту, и в тюрьму садиться очень не хочется. Поэтому я никого за собой не зову. Я один, я философ, и я действую так, как философы действовали всегда. В общемпринятомпонимании философ — это существо в очочках, которое сидит где-то и какую-то непонятную чушь говорит. На самом деле это все не так. С давних времен философы — это люди действия, практически все. И я действую также, как философы поступали издревле. Поэтому я никого за собой не зову, нет.

— Многие неравнодушные люди расценили твой поступок не только как борьбу с проявлениями фашизма, неприкрытого никакими условностями, но и как солидарность с теми событиями, происходили в Одессе 2 мая 2014-го, и которые происходят в Донбассе по сей день. Что ты думаешь о происходящих событиях в Донбассе сейчас, о тех людях, которые сейчас находятся там?

— Я считаю, что очень важно называть вещи своими именами. Люди, которых убили и сожгли в Одессе — это жертвы геноцида. Их сожгли за то, что они русские. Или за то, что они не хотят поддерживать фашистские правила, которые там пытаются насаждать. Их убили не за «сепаратизм», а именно за это. На Донбассе люди, которые находятся в зоне действия украинской артиллерии, их убивают не за то, что они с оружием в руках что-то отстаивают, это мирное население, которое убивают. В терминах путаницу проводят постоянно. Целенаправленное запутывание с одних вещей на другие. В Сирии, когда штурмуют боевиков, тех, что головы режут, оказывается, что они бедные несчастные и куча «мирных жертв». А когда убивают мирное население Донбасса, оказывается , это борьба маленькой независимой Украины с большой Россией. При том, что никто не доказал, что Россия там есть, что там есть наши войска.
Когда на фото люди «зигуют», и надевают определенную символику, а при этом все говорят: «на Украине нет фашистов». Когда улицы центральных городов называют именем Бандеры, отмеченным в резне поляков массовой. Это ранит меня как философа. Ребята, у вас есть логика? Нарушение этой логики причиняет мне почти физическую боль. Я хочу, чтобы вещи называли своими именами. Я пришел на данную выставку, и назвал вещи своими именами. В эпоху, когда сбивают ориентиры, очень важно чтобы кто-то приходил и говорил: фашизм — это фашизм, резать людям головы — это плохо, те, кто делают это — преступники и должны нести ответственность за это, те кто их поддерживает — это не творческие люди, не художники и не фотографы, а пособники убийц.
В Нюрнберге тех, кто творил зло, называли фашистами и нацистами, а тех, кто не с оружием, а идеологически поддерживал нацистов, их пособниками. Вот эти ребята, которые приезжают к нам и, застенчиво улыбаясь, рассказывают, какие замечательные парни воюют в карательных батальонах — они конкретно пособники фашистов. Я пришел на данную выставку, и назвал все своими именами.

— Фотограф и устроители на камеру что-то мямлили про «трагедию с двух сторон» и так далее. Они ответили, почему на выставке нет фотографий со стороны жителей Донбасса, ополченцев и добровольцев?

— Он (фотограф – корр.) ответил, что у него нет денег, чтобы поехать на Донбасс и сделать фото с другой стороны. Я, честно говоря, считаю это лукавством. Для меня здесь все довольно прозрачно выглядит. Наверное, было бы правильно обозначить войну с двух сторон. Понимаете, прежде чем сделать то, что я сделал, я более часа беседовал с этим самым фотографом. Я спросил фотографа — на фото армия, регулярная украинская армия, призывники? — он ответил, что там помещены бойцы карательного (он сказал территориального) батальона «Донбасс». Мы хорошо знаем, чем занимаются на местах эти самые «бойцы». Он представляет их как обычных «очеловеченных»: видите, какой улыбчивый парень — он пожарный. Он делает их симпатичными «ребятами с соседнего двора», классными парнями, борцами за свободу и так далее. Только борец за свободу не режет людям головы, а на его фото как раз те, кто резал, и режет, которые пленным пальцы режут, которые утюгом пытают, свастики на теле выжигают пленным, глаза выкалывают. И все это делают в тылу почему-то, в своей модной не запачканной форме…

— Хотелось бы устроить выставку своих работ в Донбассе, пообщаться с людьми, посмотреть своими глазами на все?

— Пообщаться с людьми я бы хотел, приехать тоже собираюсь. Еще год назад я сделал икону, которую я хотел бы передать в дар одному из храмов Донбасса. Потому, что людям это надо, они находят утешение. На войне неважно — верующий человек или нет, все молятся на пороге смерти — не бывает атеистов в окопах под огнем. Я бы просто хотел подарить свою икону, это никакой не пиар на острие темы.
Икона мозаичная, я ее набирал несколько месяцев, крошечные кусочки натурального камня, не то, что можно сделать за полчаса. Я давно хотел передать ее на Донбасс, просто контактов никаких не было там.

— Это обязательно осуществится…

Я ее сделал, она находится у меня дома, я хотел представить ее сначала на готовящейся выставке, а потом я хотел бы сам привезти на Донбасс и подарить.

Что касается соей персональной выставки, я не настолько плодовитый художник, чтобы персональную личную выставку организовывать. Но у нас есть какая-то группа художников, которая занимается новым христианским искусством. Именно христианское искусство, каноническое, но оно новое сегодняшнее. И вот эти люди смогут поддержать такую идею, я был бы рад эту выставку устроить и каким-то образом поддержать не одну из воюющих сторон, а поддержать людей, у которых близкие гибнут. Вот это мне кажется самым важным. Такая история.

— Значит, скоро увидимся на Донбассе. Спасибо тебе за глубокое неожиданное интервью. Мы еще обязательно встретимся и пообщаемся.

— Спасибо и вам, всего доброго, до свидания!